В. А. К-му

Как все? И буйствовал?.. Пожары провожал?..
Я так же нелюдим. И жизнь моя – вокзал.
Но дом песочный есть там и поныне,
где, размечтавшись, не менял гордыню
на городских сует больной угар.
Прогулки вечером, свечей густой нагар…
Твоих судеб никто уж не следит
ослепшими провалами харит.
В молчанье каменном спит горизонт манящий.
Сны птицам нипочём. Одна крылом помашет –
зовёт к заливу пробовать волну
на вкус войны, сменяющей войну.
В степи полуденной главами Олоферна
летят кусты. Ковыль не слышит нервы.
Здесь ход времён остался не у дел.
Шум ветра пропитал весь горизонт, и медленно редел
фронт чёрных туч. И сгубленное слово
я вспоминал в гремучем пароксизме снова.
Людьми без лиц исхоженный пейзаж
не отторгал лишь чаек, и гроза
шла стороной, как время. Только пристань
белела вдалеке, как первый приступ
валов воды взбешённой. Вспоминать о бронзе
здесь не пристало в сумрачную осень.
Зуд перемены мест сорвал с календаря
все листья. Жутких снов не любим зря –
перенестись к тебе и стать примерным
крушителем устоев. Точат черви
древесный хлам, но дом ведь из прозрачного песка,
где по сей день ты жив – Афиной из виска.
Слов прикровенных остранённый пыл
меня к другим писаньям остудил.
В канун пустой зимы под натиском прощанья
из строк твоих проскваживает знанье,
что встреча здесь – достойнейший удел.
Стекает время по щекам. И мел
крошится, брызгами солёными полощет ветер,
проводит берегом – к находкам и потерям.
Я, как свою, глотаю твою боль.
Канун зимы назначенную роль
ссужает тучам, очернённым снегом.
Стеченье сроков и пространств. Лишь небо
раскручивает свитки темноты. Уже стряслось
всё, что могло. У жизни сбита ось.
Обвалы круч, безлюдье, запах дыма.
И горечи опять не превозмочь. Из Крыма
я, уходя, не ухожу. В сердечной простоте –
к тебе навстречу в шалой пустоте.