Памяти поэта

               
Что делать мне, узнавшему?
 А. Банников.
 Разве ты мне не скажешь снова
 победившее смерть слово …
 А. Ахматова.


… И он ушёл не с примирённым сердцем –
ушёл он, унося всю горечь мира,
свою войну последнюю закончив
за право быть собой или не быть,
или совсем не быть на этом свете …
Перекормили ложью и обидой? –
Ну хорошо, и сам он был не ангел.
Он был поэт. А значит, понемногу
Всегда он был и дьяволом, и Богом
в своих поступках, мыслях и признаньях.

В нём ошибались все. И в этом – рок.
Всегда он был другим. Пусть кто-то хочет
скроить Поэта по своим размерам
иль объявить его всемирной стройкой
для идеалов светлых и высоких,
он будет, верно, многим удивлён.
Он должен будет запастись терпеньем,
и быть готовым к разочарованьям,
вообще к чему-то худшему.
 В итоге
уйдёт Поэт, всю боль и горечь мира
с собою унося … Лишь наважденьем,
чудовищным, безжалостным обманом
покажется свидетелям хождений
по мукам и страстям всё то, что было,
и было так, что нехотя запомнишь.

Присущую поэтам правоту
признать найдётся жаждущих немного,
что, впрочем, видно даже за версту.
Гораздо больше тех, кто скажет строго:
«А я предупреждал! Я бил тревогу!
Я говорил … Я з н а л!»
 Ну что ж, пусть так.
Спасибо вам, свидетели и судьи,
 за то, что вы – не он, а он – не вы.
Но всё же говорю – не обессудьте,
Поэтам мало дела до молвы.

Забот у них хватает в этом мире,
а времени, как водится – в обрез.
Полжизни, чтобы вещим стало слово,
полжизни, чтоб понять, что в мире много
того, что прозой жизненной зовётся,
иначе что и ценится, и вьётся
не так, как строчка верная в работе.
И мается душа в пустой зевоте!

Поэт бежит от этого в тот сон,
что сном-то не зовётся. От него
никто не пробуждается привычно
в пространстве и во времени. С больничным
наркозом несравнимы сны такие –
летуч их след, таинственна стихия.
Такие сны бывают наяву,
но только, говорят, что у поэтов.
А он поэтом был! Устал ли грезить он?
Или не захотел? Какая капля
последней стала? Бог весть, что за случай …

Остановилось сердце не от залпа,
не от войны строка осиротела.
Была ли эта смерть такой внезапной?
Но следствие – моё ли это дело?
Захочет – знак подаст, всё прояснит,
смущая нас, живых, шальными снами,
или мелькая вдруг неверной тенью
наискосок и напоследок … Что же
теперь нам остаётся – только ждать.
Пока из нас свободен только он –
свою судьбу так скоро завершивший.
Свобода наша призрачна, поскольку
Законами природы стеснена.
Лишь там, где смерти нет, они не властны.

Поэтому твержу – свободен он.
Свободен истинно. Непостижимо.
И судит нас, как строгий судия
по праву перешедшего рубеж,
который всех нас ждёт неотвратимо,
и светит всем всегда неугасимо,
как маячок последней сигареты,
как долгожданный свет в конце тоннеля.
Неотвратимо и неугасимо
настолько, что не стоит говорить
на эту тему лишнего. Всё ж больно.

…Ушёл он, унося всю горечь мира.
Теперь он приобщён к его загадкам,
к больным и жгучим тайнам бытия.
И сколько женщин вдруг вздохнёт устало,
под вечер сотворив о нём молитву …
И время мифов для него настало –
он выиграл у смерти эту битву.
Всё так. И это точно знаю я.