В городе Энске...

В городе Энске,
в одной из рестораций,
аккуратно выполнявшей планы кормления трудящихся,
случилось непредвиденное обстоятельство:
сгорел на трудовом посту прекрасной души человек –
швейцар Егорыч.

И не то, чтобы сердце у него
износилось в горячке будней,
а просто взял человек, и умер,
или даже очередь его подошла, -
вот он и поспешил,
то есть свалился в одночасье на пол
и отдал Богу душу.

На миг протрезвевшая публика,
по-первости,
очень растрогалась,
нестройным хором голосов
сокрушаясь
о хрупкости земного существования,
пустила даже
соответствующую случаю обязательную слезу,
однако,
заглянув для храбрости
в антимиры стаканов,
незамедлительно успокоилась,
а,
чуть погодя,
и вовсе вычеркнула
из генетической памяти
грустную картину смерти
государственного человека Егорыча.

Одним словом,
пьют товарищи горькую,
песни сомнительного содержания затягивают,
даже танцевать пробуют
в обнимочку с дамами…

И ничего страшного,
главное дело –
получается у них –
вполне прилично,
а не как-нибудь там
выходит,
да так,
что никакие страхи-ужасы
не собьют больше с привычного пути
героические массы,
жертвующие последним здоровьем
в угоду поддержке
пошатнувшегося авторитета
водочной монополии
советского государства.

И сам чёрт
им уже не страшен,
не говоря о смирном покойнике,
который,
кстати сказать,
тоже меньше всего маялся
от отсутствия уважения
к своей скромной персоне,
потому как,
отдыхая в городском морге
перед дальней дорогой в миры иные,
загодя просчитал последующий ход событий
и криво так себе ухмылялся,
предвидя,
что зашевелятся ещё граждане-товарищи,
лишь только проведают
о зашитых Егорычем в ветхом матраце
ста тысячах рублей трудовых сбережений.

Так оно потом и получилось:
не прошло и двух недель,
как посмертная шутка Егорыча
открылась дотошному участковому милиционеру,
который в установленном порядке
прибыл
на предмет освидетельствования пустующей жилплощади
и,
благодаря врожденной проницательности,
обратил внимание на странное пристрастие покойного
к коллекционированию денежных знаков.

Узнав о поразительной находке милиции,
первый секретарь энского горкома партии
товарищ
Гладышев Модест Тимофеевич
вспомнил об аналогичном увлечении своей супруги
и перепугался до смерти.

Томясь нехорошим предчувствием,
он стал курить сигарету за сигаретой,
многозначительно подмаргивать своему отображению в зеркале,
хмыкать с пристрастием
и листать
совершенно ненужные в этот момент памятки.

День уже клонился к вечеру,
когда партийный босс
решился позвонить в компетентные органы
с целью придать случившемуся всесоюзную огласку.

На следующий день
в половине восьмого утра
ответным звонком
Модеста Тимофеевича
проинформировали
о том,
что за покойным
Иваном Егоровичем Панько
криминала не числится,
деньги
посоветовали положить в банк,
а в газетах поместить объявление
с целью немедленного установления
личности наследника.

Так что,
некоторое время спустя,
благодаря вмешательству прессы,
в массах энского народонаселения
произошла основательная встряска:
в очередях за остродефицитными товарами,
в общественном транспорте
и прямо на рабочих местах
стала проводиться
тайная баллотировка
кандидатов в наследники.

Горячие споры
спонтанно превращались в откровенный мордобой,
причем
имели место
факты отрывания носов, ушей, пальцев,
а также других,
более интимных
частей человеческого тела.

В дополнение ко всему,
в злополучном Энске
вдруг резко увеличилось количество разводов.

Необходимо было
срочно принимать решительные меры
по стабилизации обстановки
в городе.

Тем более,
что и в мировом масштабе
действительность не радовала:
свирепствовала
новая
недоступная медикаментозному лечению
болезнь,
слезами радиационного отчаяния
обливалась небесная твердь,
доведённая до ручки
глобальным бездушием
научно-технического прогресса,
летели под откос пассажирские поезда,
угонялись террористами
дорогостоящие воздушные лайнеры,
голодали несчастные эфиопы,
бесновалась под "хэви метал" золотая молодежь,
голые уличные девки пропихивались в парламенты, -
и всё это
нестественным образом
накладывалось
на
неопределённость
стотысячного наследства.

Но наследник почему-то медлил…

То ли
все еще выправлял
необходимые в данном случае документы,
то ли вообще
никогда в жизни
не интересовался
правовыми нормами,
регулирующими отношения,
возникающие
в связи с переходом имущества умершего
к другим лицам.

То ли
мотал срок
в местах столь отдалённых,
что вечная мерзлота пространства
не позволяла ему предвидеть
счастье материального благополучия.

Тем временем
здравый смысл
окончательно испарился
из мозговых извилин
жителей славного города Энска,
оставив в них
только густую накипь
стяжательства.

Охочие до нетрудовых доходов руки
била горячечная дрожь нетерпения,
воспалённые глаза
метали молнии в нерешительных соперников,
а
высушенное алкоголем
серое вещество мозга
исторгало розовых слоников надежды…

«Гадом буду, но добуду!» -
твердили злоумышленники
своим продажным спутницам жизни.

А сладострастные сожительницы
с вожделением обкусывали сухие губы
в предвкушении райской жизни
на сундуках с дензнаками…

Время
неумолимо
бежало прочь
от изначального триумфа рождения Вселенной...

Тяжёлые свинцово-серые облака
затягивали глазницы небесного свода...

И грянул гром!

Громыхнуло
как раз в тот самый момент,
когда директор
единственного в городе Энске универмага
Лев Львович Гопник
провозгласил себя плодоносящей ветвью
запутанного генеалогического древа
Егорычевой фамилии.

Жители Энска,
узнав о намечающейся коронации,
поспешили к палатам престолонаследника
в надежде утолить жажду любопытного разума
из живительного источника чужого счастья.

Однако
сенсация не состоялась,
и
разочарованные горожане
разбрелись по домам,
унося с собой
залежавшиеся на прилавках универмага
товары,
чтобы хоть как-то
оправдать несовершенство среднестатистической эпохи.

В тот же день
товарищ Гопник
в сопровождении
не по-христиански усердствующей в словоблудии паствы
посетил городское кладбище,
где преклонил колени
у свежего могильного холмика
и попросил у Егорыча
родительского благословения.

Егорыч
ничуть этому не возражал,
ибо обретённый им покой
стоил намного дороже,
чем запоздавшая сыновья ласка...

С кладбища
дружно
отправились на директорскую дачу,
чтобы
как полагается
помянуть новопреставленного раба Божьего
Егорыча.

Там же
узкий круг потребаристократии
был ознакомлен с документом,
в какой-то мере
подтверждающим
притязания Льва Львовича
на наследство.

Как бы невзначай,
хозяин предложил собравшимся
выпить за упокой души своего родителя
и
передал
сидящему от него по правую руку
завскладом
пожелтевшее фото,
на котором лопоухий еще Лёвочка
уверенно держался
за лампасу форменных брюк молодого Егорыча.

Закатив хитрые глаза
и одобрительно кивнув головой,
завскладом
надул и без того круглые щёки,
передав фото
сидящему рядом
заведующему оптовой базой...

Почерневшие от зависти гости
пили много,
до одури.


Дойдя до соответствующей кондиции,
они пустились крушить дорогую посуду
и ругать наследника по матери.

Однако
видавший виды
Лев Львович
тоже не стушевался:
беззлобно, но покровительственно
брал он гостей под локоток
и осторожно подталкивал к выходу,
попутно ещё
успевая растолковать
каждому из них
сермяжную правду жизни.

Вытолкав за дверь последнего,
Лев Львович сразу же вспомнил о фотографии.

Но вот ее-то
нигде и не оказалось:
ни на столе,
ни под диваном,
ни в карманах
директорской
темно – синей тройки,
ни в каком-нибудь другом месте,
в чём Лев Львович наглядно убедился
после того,
как буквально с лупой в руках
обследовал
каждый квадратный сантиметр жилой площади.

Ранним утром
жители Энска
были подняты с постелей
звериным рыком разочарованного Льва Львовича,
который
вприпрыжку
бежал по обнажённости холодных улиц
и во весь голос
предавал анафеме
советских работников торговли.

И,
может быть,
именно благодаря этому факту,
никто впоследствии
не выразил возмущения
по поводу посягательства
на святое право советского гражданина
на полноценный восьмичасовой отдых.

Наоборот,
жители Энска откровенно веселились,
провожая уважаемого Льва Львовича Гопника
в последний путь,
осененный патриотическим безмолвием
строгих корпусов психиатрической лечебницы.

Следующей жертвой
замечательной шутки Егорыча
стал никому ранее не известный студент-политехник
по фамилии Шпынь.

Слепо уверовав
свою общность с Мировым Разумом,
этот
не вполне порядочный юноша
уже к двадцати годам
достиг вершины духовного развития.

Время от времени
посещая занятия
в Политехническом институте,
Шпынь уже четвёртый год подряд
отирался у сытной государственной кормушки,
питаясь объедками с чужого стола
и чуть ли не смакуя
при этом
такое обезьянье существование.

По причине врожденной общей недоразвитости,
Шпынь,
не раздумывая,
ухватился
за возможность
заполучить лакомый кусочек наследства
в личное пользование,
для чего,
прежде всего,
разгласил тайну своего рождения,
накрепко привязав её
ко времени интимного знакомства
покойной матери
с коварным искусителем
из ресторана “Красный Октябрь”.

Для фактического подтверждения
материнской невоздержанности
к мужскому полу
Шпынь обнародовал её письмо,
в котором фривольно обсуждались
явные достоинства
и тайные дефекты
синих форменных брюк Егорыча.\

Совершив вышеозначенные деяния,
горе – студент
хотел заложить прочный фундамент
материальной независимости
и будущей «красивой жизни».

Именно в это время
в Энске,
наконец–то,
объявился законный наследник.

Как потом оказалось,
он еще с самого утра
записался на приём к нотариусу
и,
спокойно дождавшись своей очереди,
вошёл в кабинет,
где
без промедления
предъявил документы,
неопровержимо подтверждающие
его права на стотысячное наследство
Егорыча.

Тогда же
Неизвестный
спросил у взволнованного нотариуса чистый лист бумаги
и,
не долго думая,
отписал все причитающиеся ему тысячи
энскому детдому,
в котором
юные поколения строителей светлого будущего
постигали азы материалистической науки.

Днем позже
Неизвестный
без особых проволочек
получил ордер на вселение в квартиру Егорыча
и,
водворившись в ней,
запил горькую.

К сожалению
никто
так никогда и не узнал
трагедии
этого малосимпатичного
гражданина:
какая боль
терзала его щедрое сердце,
какая мука
сковывала его душу,
наполняя её бессилием
перед маховым колесом истории, -
всё это
осталось для жителей Энска
совершенной загадкой,
так как,
распродав по дешевке недвижимость,
Наследник
ещё целую неделю
пил один на один со своей совестью
проклятую водку,
а потом
натянул на себя форменные брюки покойного родителя
и сгинул
в неизвестном направлении,
оставив у окружающих
странный привкус
сплошного человеческого страдания.

С тем и закончилась
странная история
о стотысячном наследстве
швейцара Егорыча.

И
по прошествии
нескольких месяцев
о ней уже никто и не вспоминал.

Разве что
с позором изгнанный из института
Шпынь
выматерится
между делом
на подлую натуру человека,
разрушившего его мечты
о власти над Миром.

Над тем Миром,
который,
казалось,
с молоком матери
впитал надежду
на то,
что Светлое Будущее
все еще
НЕ
ЗА
ГОРАМИ.