Историк

                Памяти З.И.В.               
         1

Лет сорок книги собирал
Семен Семенович со страстью,
достойной всяческих похвал,
но не читал по большей части.

Он деньги вкладывал в тома,
считал, что спрос на книги вечен
и что "Вязанье" и Дюма
его до гроба обеспечат.

Не выпивал и не дымил,
жил впроголодь, ходил в обносках,
дивя непосвященный мир
благоразумием по Босху.

"Когда на пенсию уйду,–
мечтал,устроившись в кровати,–
мне и на девушек в цвету
и на валокардины хватит."

          2
 
Но у судьбы суровый взгляд
был на богатого беднягу.
В начале девяностых клад
стал тем, чем был,– плохой бумагой.

С досады пушкинский барон
пропил библиотеку за день,
и дух из тела вышел вон,
за пир премного благодарен.

          3

Пока же в темечко петух
его не клюнул, как и прочих,
Семен Семенович на двух
участках вкалывал до ночи –

учительствовал в ШРМ*
и лекторствовал на заводах,
твердя и тут и там, что всем
нам жить прекрасней год от года.

Рабочий класс был не дурак
и цену знал его докладам,
но посещал охотно, как
"Кубанских казаков" когда-то:

от монотонного труда,
высасывающего соки,
приятно воспарить туда,
где каждый Финист-ясный сокол.

          4

А лектор презирал народ.
Он думал: "Это быдло верит,
что в кущи райские идет
под ласковым приглядом берий".

Историк в жизни и в душе,
таясь за книгами своими
в худом, но чистом неглиже,
он по ночам строчил, как Пимен,

о том, что видел, что ему
сказали в очереди с пыла,
что радио "Свобода", тьму
лжи пробивая, говорило.

Он уличал, он обличал,
счет предъявлял советской власти,
и тем исправно облегчал
себе существованье, кстати.

Щемило сердце от тоски
у моего героя, то есть
брала несчастного в тиски
по-русски яростная совесть.

          5

Уняв томление пером,
он делал на полях пометы:
"Чушь! Злопыхательство!! Дурдом!!!
Я возмущен подобным бредом!!!!"

И ставил подпись и число,
поскольку брата-простофилю
за правду в лагерь унесло
и там перемешало с пылью.

Ну, а его за братний "грех"
проректор, сожалея где-то
и все ж разделав под орех,
прогнал из университета.

И аспирант – куда теперь? –
пошел трубить в вечерней школе,
зане была закрыта дверь
для ЧСИРа** к лучшей доли.

Потом открылась дверь, но вспять
не покатился он, как обод.
Подумал, что талант изгнать
у нас всегда найдется повод.

Упрятав между книг тетрадь,
блаженно падал он на койку:
"На пенсии не буду врать.
Ох, только бы дожить,ох только б..."

         6

А внешне коллекционер
был крупного телосложенья,
румян лицом, и взглядом сер,
и мягок поступью саженной.

Он выражался – как бокал
с нектаром подавал соседу,
и чем сильнее презирал,
тем больше услаждал беседу:

"Не соизволите ли вы...
Как вам угодно... Что вы, право..."
Тек яд из чаши головы,
но не брала врага отрава.

Сосед по жизни, по стране
не замечал подтекст ехидный,
и слыл мой коллекционер,
хотя чудным, но безобидным.

Зато жена от пряных слов
кривилась, словно от цикуты,
пока ему в конце-концов
не бросила: "Прощай, паскуда!"

           7

С тех пор он – не анахорет,
но и не бабник быстроногий –
взирал один на белый свет
из книжной сумрачной берлоги.

Не сват, не брат, не гражданин,
не семьянин, не собутыльник,
и как не спятил он – один
среди своих сокровищ пыльных...

            8

Кем стал бы он в другой стране,
что делал при ином режиме,
на редкость интересно мне,
но не гадать я порешила.

История, которой он
служил при всем благоразумьи,
считает "бы" за моветон -
предпочитает "жил" и "умер".

-------
* ШРМ (абр.) – школа рабочей молодежи.
**ЧСИР (абр.) – член семьи изменника родины.