Продолжение книги стихотворений к мнемозине

 36

 ВЕНЕРА

Планета загадочная Венера
тем и загадочна, что во мгле ядовитой
скрывается в дымке. Порождая химеры,
пышет жаром. Трепещет её орбита.

Что ей Солнце?! Кипит вся и мечет молнии,
и прячет обличье свое за туманом.
О Венера, если б мы были, как прежде, молоды,
 может отправились в твои саванны…

 37
 
 МАРС

Планета красная, прекрасная и злая
с коротким именем, врезающимся в тьму.
Коварного огня не понимая,
поверим грекам, знавшим что к чему?!

Краснеет, рыжая, ворочает камнями,
завидуя земной голубизне.
Случится что-то? Что-то будет с нами?
И всё ж не будем думать о войне.

 *


 





















 38

 ДОЖДЬ

…и хлещет дождь, струится и трепещет
взволнованная, страстная земля.
А дождь, любовник жданый, вещий
к ней припадает, кудри шевеля.

Как хлещет дождь, так хлещет с неба время,
но хлещет нас без жалости своей!
От этого дождя зонт не прикроет темя.
Нет от него плащей.

Нет от него ни зонтика, ни крыши.
Завесу только мысль плетет свою.
Вот он, как будто, барабанит тише.
Стоим, продрогшие, у бездны на краю…

 *

 39

 ЛЮБОВЬ

Любовь пришла когда-то как самум,
и налетела аравийским жаром.
Она не подчинялась ни уму,
ни всяким заговóрам старым.

Как жертва солнцу в ней горела плоть.
Душа молчала и терпела
то, как пылало тело,
не в силах огнь перебороть.

Пришла пора. Затих огонь пустынный,
отдав душе спокойное тепло.
А плоть не просто сжалась и остыла:
в ней что-то новое зажглось и расцвело.
 *








 
 40

 ДУМА

Распахнуто окно. Простор. Кавказ лежит,
клубясь снегами. Это мне – до смерти!
Прекрасны ледяные рубежи.
Жесток, немилосерден ветер.

Вершины горные не спят во тьме ночной,
а думу думают все дни свои и ночи.
Они, как мы, как я, как мы с тобой –
и память их, как нас, грызет и точит.

О том, что было, было – не прошло:
скрещение людских страстей упрямых.
Нам тоже, может, в мире повезло:
и нам достались роковые драмы.

Что – жизнь?! Бывают крýги Дантовых страшней.
Отпрянув от людей, мы льнем к природе снова.
Мечтатели! Мы отзыва не слышим в ней:
она молчит для разума глухого…
 *

















 









 41

 САД

Когда тягостно мне, и сердце болит от печали,
мечтаю о саде заросшем, где б меня не встречали
ни друзья, ни враги на тропинках кривых и колючих,
в темных ямах его и на гибельных кручах.

Лишь Цветаевой призрак вещих ягод насыплет под ноги,
Ахмадулина месяц надо мною развесит двурогий,
чтоб в том лучшем саду меня чудные мысли пронзали…
Сад мой сказочный в русский снег и в морозные дали,
и в палящие лéта с сумасшедшей лозой ежевики!
Я всё шла бы тем садом, заросшим, колючим и диким
одна-одинёшенька, но НЕ одинока:
звезды моей путь бы следило пристрастное око!

Нет участи лучшей добраться до света тем садом,
идти под звездою, но всё ж, обжигаясь тем адом,
добраться до света сквозь вечные Дантовы крýги
по русскому саду, не помня ни мрака, ни муки…

 *
























 42

 СНЕГ

Этот сочинский снег,
 он из солнца летит, не из тучи.
Для того, чтоб тревожить мне память
 летит он, обманный,
чтоб я вспомнила детство,
 снег его настоящий, скрипучий –
давних лет тех небесную
 белую, снежную манну.

Этот сочинский снег –
 сердцу только одно лишь смятенье,
лишь намек мне на то,
 как всё в мире тревожно и зыбко,
как мы вылепить, выхолить
 что-то чудное в жизни хотели,
но лишь смотрим на тающий снег этот
 с грустной улыбкой.

Даже детям на снежную бабу
 к утру его – нет, не достанет.
Жалкий, немощный снег,
 он весь в хляби к утру расползется.
Только чаек над морем
 вскружúт белопенная стая,
корм хватая из рук
 под огнем восходящего солнца.

Вот и всё. Всё закончилось.
 Детства снег лишь дается навечно!
Звёздный снег на черниговских стогнах
 и древних курганах.
Этот сочинский снег!
 Его время – пол ночи –
 мгновенье, конечно.
Не заказана доля ему
 во полуденных странах.

Вот и всё. Всё закончилось.
 Лишь тоска будет жечь, как заноза:
не прошелся морозцем
 вялый снег по пылающей коже.
О горячий снег детства!… Мимозы
расцветут по весне. Ну и что же?!…
Будут лета и зимы всё те же. Всё то же…
 

 43

 ПОДСЛУШАННОЕ ПРИЧИТАНИЕ

Жестко стелила жизнь, потому и не спалось.
С ног валили печаль и усталость.
А потом приходили сны, как мученья.
Я сто раз умерла в них, но воскресенья
меня поднимали, и снова стелила
жесткое ложе живучая жизнь. Безвременье
и безрассудное время я с ней разделила
 в долготерпеньи…
А если вдруг мягко постелит и льстиво,
я ей не поверю, чертовке, вестимо…
 *
 
 
 44
 
 ТВОРЧЕСТВО

Молчанье – золото. Так говорят.
Но нависает золото, как тучи.
И гром гремит, и молнии горят,
и льют дожди с небесной кручи,
и капли жгучие ложатся в ряд.

За рядом ряд, за рядом ряд,
и раскаленные трепещут строфы.
Доводит золото до этой катастрофы!
И тайно, молча, ей молчальник рад.

Потом он вновь наращивает клад,
и золото удушливо томится,
и – снова буря, ветер, дождь и град,
и – криком исходящая страница!
 *

 
 









 45

 СЕМЕЙСТВУ АКАЦИЙ,
ЧТО ЖИВЕТ ВОЗЛЕ МОЕГО ДОМА

 1

Акации, акации, девы акации,
как вас много, но вы не толпитесь.
Это у нас всё то митинги, то демонстрации,
свары, да изредка лишь чаепития.

А вы тихо стоите, как белые ночи,
безмятежно, таинственно и бессонно.
Это мы всё кричим, и словесные клочья
летят в нашу землю, как зубья дракона.

Акации, акации, девы в гирляндах!
Ну примите меня в эту хрупкую роскошь.
Вот ты, гибкая, справа, может, ты – Ариадна?
Уведи, проведи меня в заповедную рощу…

Акации, акации, акации-девы,
ах, как трудно оставить человечьи пределы!
 2001

 
 2
 Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст.
 И всё – одно, и всё – едино.
 Но если на дороге куст
 Встает, особенно – рябина…
 Марина Цветаева

Так здравствуйте, здравствуйте –
вот мы и дожили
до встречи весенней, мои дорогие!
Вот, вот зазвенят ваши тонкие жилы,
и я окунусь в ваши нежные гимны.

О как же вы были горькú и страдальны.
Как смуглые руки тянули – ко мне ли?!
Всё это пусть нынче покажется далью,
все южные липкие наши метели.

Хочу позабыть все прошедшие страсти,
как вы, золочёные кудри развесив!
Но я человек, мне понятней не счастье,
а тяжкие думы и дерзкие веси.

Одна мне надежда, одна мне отрада,
паломнице вечной, приросшей к былому:
одна из вас – точно – всё та Ариадна!
Клубочку её подчинюсь колдовскому.

По скалам, по травам, по пням и колючкам!
А вы авангард мой, мой клин журавлиный!
Пусть молнии рыщут, взрываются тучи,
пусть в спину рокочет мне ропот осиный –
 
держусь я за нить безоглядно и крепко.
Вы мне заповеданы вместо рябины.
Я принята в стаю, я вами пригрета,
вы мне точно куст для несчастной Марины…
 *
 2007






 



























 46
 
О МУЗЕ, СЧАСТЬЕ И БЕССОННИЦЕ
 
 1

Какой злорадной, какой безжалостной
являлась она по ночам безмерным –
то ли старухой-хозяйкой всевластной,
то ль безобразным уродом химерным.
 
Я с ней боролась, и почти что замертво
к утру упадáла в бесплодную дрёму.
А потом повторялось всё заново, заново:
без цели мы с нею метались по дому.
……………………………………………..
Рассеялось в дымке младое незнанье –
шелкóвы надела Бессоннице путы.
Потом эти путы нас с ней повязали –
друг дружке мы нынче и любы, и люты.

И вот мы горим в обоюдной сей страсти.
И так короткú все любовные ночи.
Не ведаю, нет, кто сильней, кто в чьей власти,
кого кто голубит, кому кто пророчит…
 
 2

Теперь с Бессонницей мы вместе – заодно.
Перемываем косточки друзей и власти.
Не спит и Муза. Пепси и вино
всё попивает и глядит в окно.
Сей тройственный союз – такое счастье.

Мы в пересудах бы состарились давно,
когда б не Муза юная, что рядом.
Ведь только ей одной из нас дано,
отставив вдруг и пепси и вино,
какое-то мгновенье выбрать взглядом,
мне и Бессоннице подсунуть лист, блокнот
иль мышку верную, та хвостиком махнет,
и вот они – бессонных мук плоды,
созревшие до утренней звезды.
 
 3

Созревшие до утренней звезды,
стихи тем хороши,
что искренни,
как только по ночам бывает.
А потому – точны. И никакой беды
нет в том, что кто-то их не принимает:
те лишь, кому – луны, волны, весны,
фиалок, роз, черёмухо-сиреневой напасти!
Но автор с Музой не вольны.
Стоит пред ними лик страны,
и по ночам несчастья
отводят от нее в стихи они,
как гром и молнии отводят.
Но проще всё в науке и в природе…
Не подведи, Бессонница, надежд не обмани!

 4
 К Н.Н.
На свете счастья нет. Ни здесь, ни – там.
И Пушкин знал. И Блок. И Мандельштам.
А мы его опять так глупо просим
у Судьбы. Летят года, приходит осень,
и жизни близится неведомый провал.
Но голос тоненький зовет, как звал,
от края пропасти подальше, дале…
И достаем сосуд вина в подвале,
бокалы…ночь…А Муза – за стеной…
И пишем, пишем – да кому? – всё ей одной!
Кому же больше? Ей, стучащейся легóнько в дверь,
чтоб дать нам знать, что в мире и теперь
она и мы, и времени старинный бег
 повязаны навек.
И мир в тот миг прекрасен и велик,
и счастье есть, пускай на миг, на миг…
 *








 









 
 47
 ДОМ
Мне у самого неба
 сыновья строят солнечный дом.
Я до неба, конечно, рукой не достану,
 но всё же,
если буду жива,
 я коснусь его тайным крылом,
нет, на птичьи крыла непохожим.

Прикоснусь до зари,
 и незримое вспыхнет крыло,
долго будет светиться
 и светить мне в последние сроки.
Как обидно, как больно,
 что время такое пришло, -
что смешны сей романтики
 сквозь меня проходящие токи.

Недостроен этаж,
 всюду щебень и прутья,
 цемент и песок.
А налево грохочет
 наше русское древнее море,
и выходит на берег
 растрепанный маленкий бог,
это миф сотворяется
 на еще необжитом просторе.

А направо вдали
 цепь зубчатая вечных снегов.
Этот дом на горе – для чего?!
 Для полёта ль? Гнезда ли?
Что мне дом!
 Вот редеет гряда облаков…
Только б жить, как лететь,
 и упасть бы в незнамые дали.

Что мне дом!
Как прекрасны порывы
 и лики моих сыновей,
и Россия моя
 в черноморской папахе Кавказа!
Пусть в ней всё недостроено…
 как в обители этой моей.
Сокрушаясь, надеюсь
 на неё
 до слепого экстаза!
… Мне у самого неба сыновья строят солнечный дом…
 
 48
 Эсхатологические мотивы
 1
 ПРЕДВИДЕНЬЕ
 «…звездный мороз вечности…»
 «Алмазный мой венец»
 В.Катаев
 Нет музыки, и только шум во мгле –
 шум Времени мне не дает покоя.
 Но разве было что-нибудь другое
 когда-нибудь и где-то на земле?!

 И годы громыхают под откос.
 А я сопротивляюсь так бесстыже:
 пишу стихи и седину волос
 всё крашу в золотисто-рыжий.

 Но не минует меня вечности мороз,
 какой бы яркой я ей не являлась!
 Я знаю: стану пылью, но до звезд
 взлетит, быть может, эта малость!?

 К чему мне рай, его слащавый дым?!
Земной и неприкаянной частицей
 на вечном холоде мне суждено томиться,
 ну а пока пусть золотится
 копна волос с предвиденьем моим!

 2
 УЗЕЛКИ
Ну что осталось мне?! Все годы – как мгновенья.
И что осталось – просто пустяки.
Какие-то разрозненные звенья
связала я концами в узелки.

Тяну веревочку – вот детство-одуванчик,
вот юности горящий колосок.
Вот донкихотство из отеческой Ламанчи
и мельницы… и снова узелок –

последний? Дернуть? Что бы мне предстало?!
То ль Млечный путь, то ль свет того конца,
где что б ни грянуло и что б ни проблистало,
всё будет льдом последнего венца.
 И замерла на полпути рука:
 качайся ниточка тугого узелка
 пока.
 *

 

 

 49
 
 ОСЕНЬ
 
Вот и осень. Роняют акации свои первые желтые крупные слезы.
Всё холодней и пристальней смотрит в лицо мне утренняя звезда.
Но стократ повторятся,стократ!деревьев удивительные метаморфозы.
Что им года?!

О моя невозвратимая осень!
 Мне б всё видеть и видеть твое низкое небо,
твои черные ночи – эти бездны сомнений глухих, монологов и снов!
Как тебя задержать мне? Причитанье мое
так бесплодно,смешно и нелепо,
но в тебе всё сошлось – моя трудная мысль и святая загадочность слов.

Длись, застынь, превратись в заединщицу на скалистом краю обрыва,
за которым бездонно белея, и морозит, и взор застилает зима.
О моя невозвратимая осень! Я все двери направо, налево закрыла :
как, последнюю из подруг, отпустить мне тебя, ну подумай, подумай сама!
 
 *



























 50

 ИМПЕРСКИЙ ЭТЮД

Когда я была молодой и счастливой, время было имперским.
О как я странно любила – по-лермонтовски – свою великую метрополию!
Но как я страстно любила и дерзко
то, что слепцы отъяли от нее с кровью и болью.

Где вы, речи и очи, что ласкали меня у Мтацминды скалистой?!
Где вы, родные ветры Севана и трепет дудука?!
Матерь Полесье меня породила, но путь к ней крут и неистов,
и от Чернигова древнего оторвала судьба мои нежные руки.

И вот я стою на холме и кажусь себе деревом после бури.
И торчат во все стороны все мои истекающие обрубки.
То, что каплет из них, застывает и снова сочится бурое,
точно кровь у паломника в рубище грубом.

Как мы долго, пустынно будем идти ко придуманной доле!
Будем воздух хватать тяжело, вспоминать и плакать.
Но, быть может, что где-то в далекой безвестной юдоли
что-то светлое, наконец, хлынет из колеса Зодиака.

 *
























 
 51

 ПЕВИЦЫ
 1
 О поэте не подумал
 Век – и мне не до него.
 Бог с ним, с громом, Бог с ним, с шумом
 Времени не моего!
 М.Цветаева

Мы на краю стоим. Мир выжжен. Пахнет адом.
Вот так на рубеже мы и живем.
Она кричит, смеясь. Вибрируют преграды
между добром и злом,
между добром и злом.
Вибрируют последние преграды.
Смеяться или плакать средь чумы?!
Все соловьи придушены.
Злорадный смех над садом.
Она ль – над нами?
Иль над нею – мы ?
Есть у неё, у дикой, оправданье:
она сопротивлялась и дралась,
чтоб век ее не отдал на закланье.
Чтоб накричаться всласть!
Чтоб накричаться всласть!

 2

 Когда поет Елена Камбурова

…Какая-то дымка, и тонкая плещет завеса,
и тянется в зал, точно луч, романтический жест –
как будто, покинув все ужасы темного леса,
 к нам редкая птица спускается с чистых небес.

И замерли мы, позабыв про земные несчастья:
гармония мира вернулась сквозь хаос и крик.
Но как же пробиться смогла она, как же – пробраться?!
О как удержать этот жест, этот миг?!
 
 *