Доживем до весны, мой певучий возлюбленный старче

* * *


Борису Чичибабину

Доживем до весны, мой певучий возлюбленный старче!
Долетим до травы вопреки шелудивой зиме.
Вопреки срамоте этой жизни, изрядно собачьей,
доживем. И, даст Бог, обнаружимся в ясном уме.

Я вгляделся в упор в свой пропитый прокуренный город. -
И в цигарке его вспыхнул дымного смысла намек:
он - и духу плевок, он и брюху холопьему голод.
Счет грехам он забыл, и ничто не идет ему впрок...

Я вгляделся в лицо моей жертволюбивой отчизны.
О как стыдно сегодня смотреть нам друг другу в глаза!
А на шраме холма, на разломе кладбищенской тризны,
некий отсвет дрожал, без которого выжить нельзя...

Подорожник - прохлада дождя на горячечной ране -
да по небу прочерченный птицей рифмованый след. -
Нас не предал лишь свет безымянный - на сломе, на грани.
А опоры иной не найти нам еще триста лет.

Дотужим до весны - там щедрее, там больше дыханья
в голубом и зеленом, чем здесь в тараканьей тоске.
Домолчим, чтоб услышать, как арию чистописанья
прогорланит скворец о хмельном первозданном листке!




* * *


В мае гремело, и пахли нарциссы

Вслед за грозою и пряно, и резко.

Ветер с тетрадей сдувал биссектрисы,

Влажный сквозняк развевал занавески.


Май взбеленялся и веял страстями,
Будто бы стеблями — прямо из сада...

Что-то цвело в этот месяц над нами,

Что называть и грешно, и не надо.


Я и теперь, убоясь суесловья,
Неабсолютным, неподлинным звуком

Не назову наши взоры любовью,

Солнце, и дождь, и фрамуги со стуком...


Не назову твоё давнее имя —
Истинней то, что летуче-воздушно.

Ливни стихали, а небо за ними

Радужно было и великодушно.


Парты-галеры, зрачок директрисы...
Наши крамольно сплетённые руки...

Белые, в зелени мокрой, нарциссы.

Свежесть грозы над соломой науки.