Журфак-15-6. Евгения Антоновна Привалова

Сперва судьба не задалась,
Причем, уже с рожденья прямо:
Я в Ленинграде родилась.
При родах тезка Женя, мама

Дала мне жизнь – и умерла.
Ее сестра родная, Аня,
Меня выхаживать взяла –
И стала мамочкой, родная.

Сестер у мамы было три.
Кто? Анна, Нина, Валентина.
Демократическим жюри
Семьи не брался в счет мужчина.

Борис Михайлов, мой отец,
Был мягко пообочь поставлен.
Не изгнан из родных сердец.
Он не отвержен, не отставлен.

Но нежность теплых женских рук
Для маленькой куда важнее.
Отец мой допускаем в круг
Людей, кто близок крошке-Жене.

Еще и бабушка жива –
Мать тетушек, Екатерина.
В кругу родных не как трава
Расту – малышка-сиротина.

Был дедушка Григорий, но
Погиб до моего рожденья.
Известный взрыв давным-давно
На «Треугольнике» -- и Женя

Лишилась деда... Так живу
Хранима окруженьем женским.
Я тетю мамочкой зову,
Расту -- по правилам вселенским...

Мирок мой светел и хорош.
И «Красный треугольник» тоже,
Производитель бот, калош –
В судьбе... И я невольно вхожа

В его весомую судьбу,
Поскольку тетки – заводские.
Побудку выдувал в трубу
Завод с рассветом – и людские

Потоки шли к нему и шли.
В своей причастности к заводу
И дети сызмальства росли...
Так к пятому дозрела году.

Наш двухэтажный старый дом
На композиторском проспекте...
Наш двор – в лапту играли в нем...
Друг Юра... Вырасти успейте,

Ребята тихого двора.
Дай время, нам, судьба, на это,
Дай вволю света и добра...
Но наступило злое лето...

... Воскресный летний чудный день...
С утра капризничала малость...
-- Поедем в Петергоф. Надень... –
Я вредничала, упиралась...

Искали мой любимый бант,
А он куда-то подевался.
Упрямой вредности талант
Во мне нечасто проявлялся.

Возможно детскою душой
Страдания предощущала,
Беды немыслимо большой
Душа малышке предвещала

Неописуемые дни...
Но Петергоф... Игрушка, сказка...
Дворцы, фонтаны... Мне они –
Что книжка детская, раскраска...

А море! Золотистый пляж!
Я камешки кладу в ведерко...
И вдруг... Вокруг ажиотаж
И мамочка всплакнула горько...

Все побежали на вокзал,
Набились в тесные вагоны...
-- Война, война... – вагон стенал...
Достав из ладанок иконы,

Молились бабки шепотком...
Меня везут в ведре – так тесно...
И нету радости ни в ком.
Я понимаю: неуместно

Капризничать. Как все терплю...
Все будто обо мне забыли,
Что внове... Странно... Не воплю,
Осматриваюсь... Люди были

Печальны... Летний день сиял,
А словно тень от черной тучи
На лицах... Сердца достигал
Необъяснимый страх ползучий...

Отец отправился на фронт.
Блокада. Нестерпимый голод.
Под бомбами кряхтит жилфонд –
Снести с земли прекрасный город

Стремится озверевший враг...
У каждого в семье – котомка:
Вода, бельишка... Чтобы так:
Лишь метроном, что тикал громко

По радио, умолкнет, дав
Возможность объявить тревогу,
Спешить в убежище стремглав,
Положено – нога за ногу –

С котомочкою на спине.
Раз по тревоге побежали.
Там тесно, душно, скучно мне.
Не выпуская нас держали,

Пока не прозвучал отбой...
И бабушка за всех решила:
-- Не станем рисковать судьбой.
Я вроде бы и не грешила –

Всевышний нас убережет,
А впредь в подвал тот не полезем.
Коль в нем завалит – кто спасет? –
Привыкли к неприятным резям

В желудке, жаждущем еды.
На полке только соль... Лизала...
Уже полшага до беды.
-- Не смей, мне мамочка сказала: --

Сие водянкою грозит..
Возьми-ка лучше хлебца. Женя.! –
Сама голодная сидит.
-- Нет, сами ешьте! – Возраженья

Мои наивны и странны:
-- Вы хитренькие! Вы умрете,
А с кем останусь я? – Должны
Понять, но все ж едва ль поймете,

Как удавалось выживать.
Второй бабуле, Александре,
Рок – от водянки помирать.
Пришли к ней в гости, но к досаде –

Уже бабулю увезли –
И вся разграблена квартира.
Разграбить дворники могли.
Вернутся по приходу мира

Уехавшие – и найдут
Пустые стены... Мародеры
В соседстве, наглые, живут,
Хоть с нами делят коридоры,

Подъезд и лестницы, у нас
Же беззастенчиво воруют...
Завод меня от смерти спас.
Морозы дикие лютуют.

Детей на Обводной канал
В очаг спасения отправил
Наш «Треугольник». Враг желал
Сломить нас, на колени ставил,

А Ленинград своих детей
От бомб и стужи прикрывая,
Кормил – и подвига святей
Не будет в мире: я – живая!

С Обводного наш интернат
Позднее в Озерки послали.
Там в финских домиках ребят
Кормили сносно, одевали,

Учили петь и танцевать,
Лечили детские болезни.
За наше деьство воевать
Шли в бой, чтоб звери не пролезли,

Непобедимые бойцы
И Ленинград не отдавали.
У многих сверстников отцы
В боях за город погибали.

Погиб за Родину и мой –
Судьба геройская досталась.
Но горько – не придет домой.
О чем позднее я дозналась.

А мама Аня умерла
И бабушка Екатерина
До светлых дней не дожила...
В сорок четвертом Валентина

На время заменила мать,
Когда детей из интерната
По семьям стали забирать.
Домой вернулись все ребята.

Мне восемь.Значит – в первый класс.
Учительница все курила,
Но научила глупых нас
Читать, писать, считать... Творила

Фундамент судеб детворы…
Прошла два класса в Ленинграде.
Сменились правила игра –
И шлет в Москву семейство ради,

Возможно, блага моего...
Здесь бабушка Елтзавета
Двоюродная...
 -- Ничего,
Уж как-нибудь... –
 Приемлю это

Раз выбора иного нет.
Живу в Коптельском переулке,
В Скорняжьем – школа... Тет-а-тет
С судьбою... Мысли горьки, гулки...

В Москву прорваться всякий рад,
А я – со жребием невольным...
Тогда девчонки от ребят
Отделены законом школьным.

Лишь девочкам откроет дверь
Московская в Скорняжьем школка...
А список горестных потерь
Умножился – и снова горько:

Елизавета умерла...
Антон Ефимыч, ставший вдовым,
Васильев -- не жалел тепла.
Он был не очень-то здоровым,

Но полон скромной доброты.
Удочерил меня Ефимыч.
-- Теперь Васильева и ты... –
Но класс седьмой – и близко финиш.

А за восьмой страна берет
С родителей большую плату,
Чем добавляет мне забот.
Ефимычу придется в трату

Входить...
 -- Конечно заплачу.
Ведь я столичною студенткой
Увидеть доченьку хочу,
Порадуй доброю оценкой... --



(Продолжение следует)