Баскин Роббинс - поэма

«Баскин Роббинс»
(поэма в семи шагах)

Эпиграф
(вступление)

В старом городе в апреле
Падал снег. Падал снег.
Шел и падал с непохмелья
Человек. Человек.
Было холодно и грустно –
В сердце сбой. В сердце сбой –
От отчаянного хруста
Под собой. Под собой.
И, не чуя опечатки
На весне, на весне,
С кашемировой перчатки
Ела снег, ела снег.

Шаг первый
(Выход)

Остаться в городе
одной
где нет сапог и
теплых шарфов
Остаться в городе
в помятом коробе
совой
в многоквартирке типовой
листать ru.net
искать весну
и долю шарма
в жеманном коробе
В пределах вечной мерзлоты
не обнаружить холодильник
в нем тоже стаяли следы
комочка сладости
той льдинки
похожих на
счастливый повод
Остаться мерзлой
теплотой
под минус восемь
за стеной
как Белоснежка в упаковке
(и как ванильное с орехом…)
Вкушая радио в помехах
войти в халат с прорехой
по сердцу с коркой
И слушать Стинга
кусать пластинки
крови до
до септ-аккорда
Наверное пускаю корни
во вне
О нет
опять в себя
…………………………
Чернеет день
(уже второй)
и – выходной
и выход «ноль-
три-здрасьте»
и тапок топчет
подо мной
ковер
с тоскующей окраской
Найти б доверенных
людей
средь этой наледи
дать им щипцы
что для ушей
чтобы за ухо
и взашей
меня из дому
из тома энцикло-людей
из циклов и
цифро-берлог
Гудок
сирена
самый Бог
не вытащат
Но я сама
себя за шевелюру
Держите дуру.

Шаг второй

Здравствуйте, улица!
Давно не виделись.
Что изменилось?
Да Вы обиделись!
Милая, милая,
Что ж Вы не плачете?
Снега жалеете?
С тучей судачите?
Снега мне, снега!
Сняли ли Мурзика?
Дерево тонкое,
он – такой пухленький,
беленький в райское яблочко…
Встали на лавочку,
дали… ванильного?!
Ну, приманили!
Ну и славненько!
Милая Малая…
снова отстала я:
классики, крестики,
прыгалки-бестии –
все отыграла –
к Богесу! –
без году рано!
Еще не съедено все мороженое,
в него всей кожей бы!...
А я, как всегда, простыла.
Устала. Простила.
- Автобус мне, автобус!

Шаг третий

Бабуля… Бабуля без шубы,
глядите! Бабуля без шубы –
в общественном транспорте.
(Трансферты,
трансплантации, трансы…)
- Бабуля, белая моя, садитесь!
У Вас на голове гуля мерзлая,
похожа на щербет советский...
Простите, бабуля! Спешу ли я?
Нет, еще семь остановок,
еще семь кругов.
Круглые пятнышки на руках? -
Это пигменты.
Знаете, у пигмеев тоже такие.
Только белые…
Бабуля, сидите! Кошелька не надо.
Какие награды? Звезда и молот?..
В газете «Молот» писали…
Бабуля, бабуля без шубы,
мир Вам на плечи!
Ну как, согрелись?
Нет-нет, не снимайте,
оставьте хотя бы пальто.
Мне не понадобится…

Шаг четвертый

Вышний ты,
скромный мой Вышний…
Мужик ты, лапотник.
Сидит, лается
на проспекте Лишнем:
- Слышь, тётка, подай на хлеб!
- Глеб?
- Да, Глеб.
А ты с какого хрена знаешь?
- Так с нами ж
гулял на Майские…
А где тёть Света?
- Спилась, паскуда.
- Нельзя про мамку!
(У него свитер в грязи - и наизнанку.)
- Так б..дь же, паскуда,
все пропила. А баб-Люда
с горя подохла.
- А что в приюте?...
- А нах.., да?! На хлеб-то будет?
- Пойдем, куплю.
- Во, люди!
Иди, подонка!
(поджимает колени, подминает картонку,
отворачивается)
- Я щас. Сиди тут. Нет, лучше
встань – яйца отморозишь.
- Ты чё несешь, клюшка! Гонишь?
(Иду сквозь дорогу – в ларек,
сигарет пачку и…
мороженого в придачу.
А сердце-то «ёк!»)
- Держи, мил, заначишь…
- Во, табак-песня! А на фига мороженое?
- Ты – маленький, тебе пломбир – положен,
чтоб в зубах пломбы не было. Сечешь?
- Да ты жируешь!
- А то ж!
- Ну, дрейфуй, жуля!
(Спрятал пятки в носках дырявых)
…
- Что за халява! Мне?
- Ну, впору?
- Мать, ты даешь!
- Да ничего. Завтра вернешь.
Я на Малой… живу,
Небо шесть дробь семь,
облако тринадцать.
- О’кеюшки, жди в гости.
Пацаны! Эту жульку – не мацать!
«Босиком, да по камушкам, да по жёлту песочку…»

Шаг пятый

Осталось два квартала, два.
Их пара.
И звезд заледенелых – тоже.
Осталось два квартала, Боже!
И парочка бумажек в кулаке, в кармане:
как много неизвестных - сразу два.
(И как достоин шаг сверхискушений!)
И повернуть нельзя – такой уж день.
А завтра – понедельник.
(Уж если воскресать – так в воскресенье.)
А завтра – всё, немое «карасенье»:
карасиком под лед, –
и пресыщение желаньем тайны.
А джинсов отвороты
тянут вниз.
(Они питаются водой. А я?) Карниз.
И снова – взлет с карниза.
Осталось два…
…Ни «ква!»,
ни «ку!»,
ни «кукареку!»,
а просто – «Кар!»
И шапка, как ночной кошмар,
повисла в воздухе.
И – ляп! – на липу.
- Ах, лапа ты моя, ворона!
Ворованное тащишь в дом.
Тебе не жаль пропащих, либо…
А ну, кругом!
Верни, паршивка!
Там чудо-шерсть и шелк в горошек
любимый шибко и бабушкина
в звездах брошка…
Гнездо –
как вафельный стаканчик.
Две крошки робких клянчат…
Ладно,
бери, воровка.
(Ладану мне! Ладан…)

Шаг шестой

Два дома (близнецы-армейцы)…
Паяц, ты смейся, громче смейся!
В глазах – все розово.
В дверях – все разово.
Ступенька, две –
все розовей и разовей…
И – разовые ложечки в посуде!
(Так всё: простуда,
веки, морось на ресницах,
и даже лица – разово.)
…Раз, два – воротничок и жесты.
Торговка, девка, менеджер звена…
Чем Вы торгуете? Блаженством
иль брэндом, временем, собой?
Беру! Все разом. Ой!
Оп-ля! И на-
плевать на шлейф последствий.
Я не торгуюсь, я – беру!
- Ни чая-кофе, никакого «если», –
Мороженого - мне! ГорУ!
(Купюры – наголо! Что, проявились,
как лакмус под реакцией на фатум?)
Простуда,
веки, морось на ресницах,
и фартук,
и смешные лица –
все разово…
…Два шарика цветных ложатся –
как шара два земных – не меньше!
Два шага, два неровных шага –
ровняют всех, встречающих усмешкой,
недоуменьем, жалостью и скорбью.
И мир – морозной миррой – скован.
И – столик с видом на проспект.
И – «люди добрые», и – свет
от лампы свыше.
Вот – мой очаг благословенный,
«под дерево», с античной нишей…
А брюки мерзлые, а плечи –
картон промокший в шалаше,
а волосы, уложенные в гриву, а ше-
я голая, как армия нудистов,
а нимфы, что игриво на глазах
мне машут крыльями – за Стиксом!
Лишь губы – ждут
прикосновенья к счастью,
и чтоб – без соли…
«Эмм… Здравствуйте.
Позвольте?...»
- Sorry…

Шаг седьмой
(песня над головой)

«А день прошел не даром, правда, детка?..»

Я слушаю, смеюсь и висну
у Бога на плече – у Бога ли?
(Где был мой Бог? Со мной ли, в этот день?)
Какая сладкая, холодная удача!
И льдинки на зубах –
скрипят:
желаньем и сапожками по снегу –
скрипят:
дыханьем и застежками в прихожей –
скрипят –
пружинами запущенной вселенной.

«А день прошел недаром, правда, детка?..»

И желторотый, но уже беззубый
мне улыбнулся город
сквозь витрину –
всей пастью, как при виде Арлекина.
А в ней – не казино и не танталы;
не смерть, не отчуждение, не камни;
мороженое – в ней! –
на окнах, шапках,
афишах, куполах,
словах и пальцах,
в колясках, шубах, мыслях, рукавах,
на бородах бродяг (и даже – вместо!).

«А день прошел недаром, правда, детка?..»

И тает, тает, тает, превращая
всё – в молоко Земли.
И нет миндалин! –
глаза-миндаль,
что с акварели лунной
спустились на лицо Его (апреля?).
К чертям грехи! –
лишь грецкие соблазны,
протертые сквозь сито, –
на веснушки.
Как холодно. И нестерпимо сладко!

«А день прошел недаром, правда, детка?..»

И – Он – сидит напротив - незнакомый
до одури и до потери пульса,
Он сам!
Он говорит,
что очень вкусно,
что лишь сегодня,
здесь и – до конвульсий
Он – ожидал меня
(с букетом желтым
в глубинке мегаполиса, без супер-,
без гиппер-по-расчету мегапользы!),
меня,
без всех вещей, что я попутно
волхвам и перекресткам раздарила…

«А день прошел недаром, правда, детка?..»

Мой Баск,
мой неожиданнейший Роббинс,
Он доедает
образ мой со смаком
и приступает
к шарику с черникой!

Весна уйдет.
Мороженое – вечно.
Чирик-чирик!
____________________