Нечаянно выдохнув рифму...

 

* * *


М.

Позволь любить тебя, пока ты мал,
я знаю, позже будет нам труднее
избегнуть эгоизмов ахинеи…
Я знаю это, потому что знал.

Дай лишь неловкость ангела хранить,
быть рядом – упований мне не надо.
А схожесть твоего с тем, давним, взгляда –
еще одна попытка, может быть,

на будущее глянуть без печали,
но ровно, не глупея от надежд…
О, трогательность маленьких одежд,
О, радость – быть с тобою, быть в начале!







* * *



Не отдай меня дьяволу, Боже!
Ну, а если, а если отдашь,
сделай милость - пусть будет похоже,
будто баш ты меняешь на баш.

Так вздохни, чтоб идущий за мною
был, сильней ли меня иль слабей,
но – не раб внутривенному зною,
но не сторож гордыне своей.

Чтобы он, мое кровное чадо,
янгол яблони, льна Амадей,
не платил за меня, за Пилата,
за других ослабевших людей.

Не отдай меня бесу, Родитель!
Не тепла, но зело глубока
на юру земляная обитель –
там, где еле лепечет река.

Наконец-то я стал молчаливой
беспорочной Твоею водой
и корявой, Твоею же, ивой…
И упавшей – ничьею! – звездой.







* * *


Е.

Выходит по жизни – нас трое, всего только трое
со схожестью радужек, с общею искрою взора.
Спеши мое чадо! А я, в эти дни без героя,
по-прежнему жду наших родственных струн перебора.
Выходит по картам крапленым, по гуще кофейной,
что веткам ствола и сойтись, и расстаться – непросто.
Эфирное время мурлычет плебейскою феней,
и детские ссадины множатся хворями роста.

Сбывайся, инфанта, - но плавней, прошу, но взрослее!
О, быстрых шагов полудетски-неловкие сломы…
Апрель уже вызрел, и облако, в сини белея,
повисло над крышей облупленно-серого дома.
И солнце дробится в стекле, и собака Мефисто
снует по асфальту двора горячо-бестолково…
Нас трое – и мальчик трехлетний хохочет лучисто,
нечаянно выдохнув рифму – румяное слово.