Ему...

Попытаешься выйти на берег.
Попытка что тот же бег, ни к чему не обязывает,
Кроме одного лишь желания бежать.
Ты уже не пленник, ты уже не волен, ты уже не посмеешь…
Так выйди на берег…
Разойдется туман, проступят на горизонте корабли,
Утро и солнечно.
Пахнет дождем, пахнет летом.
Ты уже не я, ты уже некто,
И мне трудно понять люблю ли я тебя по-прежнему,
Или это уже отголосок, но не менее сильный, болезненный,
Чем мое вчерашнее чувство.
Обернись, спроси меня, что я пыталась найти,
Хотя ответ так очевиден.
Тебя, конечно, правда и тебя я иногда называла Богом.
Считала Богом, но не чувствовала.
Бойся слов.
В словах все давно уже сказано, даже больше чем тысячу раз.
Но от этого никому не стало лучше, даже не стало печальнее,
Может еще немного пустоты оттого, что и добавить вроде бы нечего.
Но, однако…
Ты зачем-то все-таки пришел,
Неужели только за тем, чтобы спросить меня, ты, знающий ответы,
Или мне это тоже кажется?
Ну, так и быть, если тебе этого так уж хочется…..
Что искала я…. Тебя, конечно, звезду, город, судьбу.
Что нашла я. Еще вчера я бы ответила – себя,
Но сегодняшний день изменил нечто.
Боюсь, что ты неизменный виновник всех прошлых и грядущих перемен.
Ты еще не выстрелил, и даже не сыграл на моем раздолбанном блокадном пианино,
А воздух уже напрягся в предчувствии сладкого звука,
И уши мои болят от напряжения, также как и мозги под утро,
От того, что опять пустая ночь,… от того, что видела тебя только в профиль,
В какой-то неестественной надуманной перспективе.
Ты спрятал глаза, и назвал это пощадой.
И я проснулась с горечью во рту, потому что не научилась разговаривать
С твоим профилем.
Ну не здороваюсь я в спину, ну не хочу я так, не считаю правильным.
Цвет глаз твоих похож на море и на облака,
Он сам по себе уже влага и кровь,
Он уже сам по себе вполне законченная повесть, с не вполне ясным концом,
Но не смотря на это существующим.
Что из того, что я не могу прочитать, и последняя страница заклеена скотчем,
От того, что я не предвижу конец, его очевидность не подвергается сомнению.
Что из того, что его не выскажешь моим корявым языком.
Он все равно есть. Это как воздух, это как Бог,
Который существует вопреки, и ему, вероятно, наплевать на нашу веру,
А тем паче на наше безверие.
Так вот смотри на меня и смейся….
Вот я такая, другой никогда не будет (были бы силы претворятся…)
Вот я опустилась на колени у самой кромки прибоя, мне немного больно
От того, что песок мокрый, а колени голые, камни колются,
Но это такая малость по сравнению с тем, что ты заставил меня выпить.
Я даже уже не женщина, и, страшно сказать, не птица.
Страшно…. Ну я и не скажу.
Мне приятнее, мне влюбленнее мнить себя птицей,
И скинув балласт, пусть это прозвучит по ницщеански жестоко,
Из людей и еще чего-то щенячье-нежного, взмыть над, под, в, через, отсюда,
Туда, куда-то, к, никуда, в твои руки, в твою душу, в твой дом,
В твои пределы, в наши двери, под окно, на крышу, в прошедшее,
В прежние рождения, в то, что еще может быть, туда, чего никогда не будет,
И все-таки, в небо.
И может быть я расшибусь головой со всего размаху о его твердь,
И те звезды, которые так предательски напевали мне по ночам,
Окажутся нарисованными на картоне, все равно, я буду ощущать себя
Достигшей нечто.
Потому что твердь – это тупик, это то, от чего дальнейший полет невозможен.
А следовательно цель моя достигнута. И больше лететь некуда.
Я стала опасаться открытых пространств, где есть куда еще устремиться,
И есть опасность раствориться в вакууме из разряженных частиц.
Когда нас с тобой станет до такой степени много, что мы станем наконец-то всем,
И все окажется нами, какой смысл в дальнейшем поиске?
Я не смогу найти тебя в этом космосе.
Я никогда не смогу найти тебя в таком настежь открытом космосе, где дуют опасные ветры.
Дом с распахнутыми окнами и дверями – какой это, к дьяволу дом!
Проходной двор наших метущихся по бесчисленным координатам душ.
Ограничь себя хоть в какой-нибудь мало-мальски подходящей для тебя форме,
Уткнись головой в такое же картонное небо, выйди из меня,
Чтобы я смогла повернуть голову и посмотреть тебе в глаза.
Только тогда, когда ты, наконец, не устрашишься стать камнем,
Только тогда мы обретем нашу вечность.
Так себе вечность, к слову сказать,
Но кто мы такие, чтобы требовать большее.
И я скажу еще одну крамольную вещь – можешь плевать мне в лицо.
Не хочу я большего, не хочу…
Пусть горы не вечны, но все же они долговечны, и по-своему ослепительно прекрасны,
Особенно в лучах заходящего солнца.
И жизнь их короче, чем жизнь ветра в поднебесных широтах,
Но они все же взяли свое, они испили свою долю дождя,
Они урвали свой кусок облаков, и обрели своих восходителей,
И может быть своих хулителей. Но они есть,
Вот же они стоят – прекрасные, облепленные снегом гордые вершины.
И у них есть срок, и у нас с тобой пусть тоже будет наш срок,
Наша доля забвения.
Наше отсчитанное время, наш дом, в котором не будет ни одной открытой
Двери, из которой можно было бы уйти, и ни одного раскрытого окна,
Из которого можно было бы улететь.
Потому что даже вид неба – это уже желание полета.
А в последнее время я не ощущаю ничего опаснее.
Можешь стрелять в меня отравленными пулями.
Таково мое желание.
Когда я полечу, меня уже ничто не остановит.
Когда мы в пути, пока мы идем, и под ногами нашими поет земля,
Пока еще больно и трудно, нам есть куда придти.
Значит нам нечто еще предназначено.
А в воздухе нет границ и регулировщиков.
В воздухе я помчусь от тебя с такой невероятной скоростью,
Что тебе останется только кричать мне в след проклятия, и потрясать кулаками.
Так ограничь меня.
Очерти тот заколдованный круг, из которого мне не прорваться.
Я хочу ощутить свои желания.
Да я еще ощущаю, я еще смеюсь и ненавижу,
Я еще плачу, и проклинаю, и даже прощаю еще немножко,
А значит, живу, значит люблю.
И та тайна, которая закрывает твои глаза, все еще висит над нами
Как домоклав меч.
Дом мой – это мое пристанище, пусть не вечное, пусть проклятое,
Но мое, мое,….
Вот такой вот кусок, материализованное подобие ночного неба.
Но такое трепещущее живое.
И пусть ничтожно малое.
Но только лишь за одну эту способность любить
В этом каменном плотно закрытом жилище, я готова распроститься
Со всеми этими пресловутыми Харе Кришна и Иже еси на небеси.
Неужели ты и в самом деле думаешь, что там, куда взывают все эти
Возгласы можно будет просто подойти ко мне и взять за руку,
Можно будет погладить по волосам и сказать большее, нежели ты сказал мне уже
В год такой-то, координаты такие-то, страна такая-то, планета наша круглая…?
Да ты только и смог вообще выговорит нечто, потому что круглая,
И ты вообще способен говорить.
И вот я все же на берегу и прислоняю к уху раковину.
Шум прибоя, чайки оголтело кричат,
И я вся такая виноватая, что сладко перехватывает дух от осознания
Этого несчастья.
И я конечно же не птица, и не русалка, и не богиня, и не фея и никакая другая нечисть,
И у меня есть имя, и я у меня есть тело, и тело мое содрогается всякий раз, когда
Его касается холодная вода.
И мне радостно от того, что все так.
Что все именно вот так и никак иначе…
И это мое оправдание, может слабость,
Но я, почему-то, предпочитаю называть это любовью.
Может и существует какая-то иная, но я сомневаюсь.
Все что угодно – смирение, верность, растворение, покаяние,
Приобщение, причащение, вера, служение,
Но только не любовь.
И конечно я глупая, но это одно из доказательств моей ежесекундной
Материальности, которую ты только и можешь ощутить,
И приобщить, и причастить, и заключить, и воплотить.
И те, кто шел по песчанной дороге через мостик в самом конце, не столь
Очевидном, но существующем, одного небезызвестного тебе романа,
Наверняка не зачислены в хоры небесные,
Но, Бог мой, сколько в их небе любви, сколько!...........