Судьба

Я ехал в Петербург, купе, вагон – «эСВэ»,
И рядом сел мужчина по билету,
Мы ехали, болтали - о жизни, о себе,
Он был военный, в отпуск ехал к лету.


Шли разговоры – мерной чередой,
За коньяком – летело время быстро,
И вот история, которую потом,
Со слов его, писать старался чисто.

 _______________

Шел девяностый, Союз дышал на ладан,
Республики «послали» жизнь Кремля,
Самостоятельность, цвела в них белым садом,
Все уважали, чтили лишь себя.


Политика ни к чёрту не годилась,
К развалу двигался, когда-то крепкий блок,
Страна с правленьем Горбачёва развалилась,
«Хватай, бери – дери её кто мог»,


Тогда служил. Азербайджан. Войска спецназа,
А проще - Комитет иль КГБ,
«Летёха» молодой – «на оба глаза»,
Всё время быть, как чёрт на помеле.


«Народный фронт» - набрал большую силу,
Оружье накопил, свои войска,
И так же, как и все копал могилу,
Стране великой и всё исподтишка.


Команда штаба: - «Базу уничтожить!»,
Сравнять с землёю и хребет сломать,
Вертушки брошены ракетами утюжить,
А нам на «грушу» - зачистку принимать.


Мы выдвинулись рано, пять пятнистых,
Все в боевом «прикиде», марш бросок,
Не отгремели взрывы, мы же чисто,
К развалам базы, подошли на «волосок».


Я приказал проверить все завалы,
Где нужно, там зачистку провести,
Все разошлись по кругу шагом малым,
Я ж в наблюдении, остался всех вести.


Земля еще пылала – гарью, жаром,
На славу наши - поработали спецы,
Вокруг ошметки, трупы «Нафры» даром,
Здесь похоронены, от нас не отгрести.


Я принимал сигналы: - «Тут все чисто»,
И знаком им показывал: - «Пошел»,
Но вот один взмахнул и очень быстро,
«Тут что-то есть. В подвале я нашёл».


Рванулся я к нему, ступеньки вниз,
И перебежкой, друг за другом чётко,
Хранясь случайностей или другой каприз,
Ворвались в залу по его наводке.


Большая площадь, в центре «достархан»,
На нем в коврах завёрнутое что-то,
Вокруг в побеге, брошен всякий хлам,
И в тишине стенает, плачет кто-то.


Всё на прицеле, можно не боятся,
Кивнул: - «Смотри!» и подошёл к коврам,
Пихнул со злобой, чтобы оторваться,
Вдруг резанул, крик боли по ушам.


«Нацелься!», я кивнул ствола – собрату,
Потом ногой боясь подвоха тут,
Ковёр толкнул, чтоб развернуть, однако,
Что я увидел, было просто жуть.


В подтёках крови, синяя в разрывах,
В лохмотьях платья, белая как мел,
Лежала женщина готовая ко срыву,
Что ни скажи, и заревёт теперь.


Я ошарашено стоял глазами хлопал,
Готов был ко всему, но не к тому,
Что обнаружил здесь, забравшись под пол,
Увижу женщину! И - Русскую! Свою!


Она в глаза смотрела – жалко, больно,
Не понимала - кто перед ней стоял,
К устам я палец: - «Помолчи и только»,
«Тут все свои», - губами прошептал.


Толкнул второй, и сердце в миг забилось,
Там тоже женщина, и русская, как и эта,
В крови и в ранах - оттуда появилась,
Во всё такое же - в рваньё одета.


И вдруг, надрывный рёв раздался,
В захлёб в истерике, рыдали обе сразу:
«Ой, наши! Мальчики!». Я весь собрался,
«Да успокойтесь, свои мы, из спецназа».


Да разве успокоишь, всё пропало,
Я приказал бойцу идти наверх,
Вертушку вызвать, рассказать что стало,
И медика в неё, для пущих мер.


Мы вынесли, их на руках, на воздух,
И положили на траву в кустах,
А я стоял, как будто били в «поддых»,
Такая злость кипела в кулаках.


Вертушка села быстро, очень чётко,
Их на носилки, в утробу - и на - верх,
В санчасть доставили, а там я выпил водку,
А злость кипела, поубивал бы всех.


На утро, как всегда подъём, поверка,
Потом зарядка, и муштра весь день,
Но к вечеру, пришел в санчасть я к Верке,
Спросить как «гости», как они теперь.


«Их проверяют», - шепнула она строго,
«Но можно и о жизни поболтать,
Там все твои, пришли узнать как долго,
Придется им с порезами лежать».


Понравились девчонки, молодые,
И ты сходи, проведай, не женат,
Быть может ты полюбишь и отныне,
Не будешь бегать ночью в медсанбат».


Я к ним зашёл, они там разместились,
Им предлагали - конфеты, шоколад,
В бинтах, белье - красавицы зарылись,
И отвечали, что-то невпопад.


Мои вскочили, молча честь отдали,
И предложили стул, мне рядом сесть: -
«Ну что красавицы, не ожидали?
Какая выпала Вам честь».


«Смотрите! Женихи, другим не ровня,
Глаза блестят и сверху бравый вид,
А уж внутри поверьте, что жаровня,
Не отдадут и не простят обид»,


И так шутил, я помня положенье,
Их двух проверят, кто такие есть,
Но не сейчас, посеять в них сомненье,
Пусть покорит мужская наша лесть.


А из бинтов, улыбкой двое силясь,
Смотрели девичьи, усталые глаза,
И я спросил: - «И, как же получилось,
Вам двум красавицам, попасть сюда».


«Не гоже здесь гулять и без причины,
Ведь времена тяжелые, грядут,
На ваше благо есть ещё мужчины,
Которые, пропасть вам не дадут».


И та, что первая, которую нашли мы,
Сквозь боль и слёзы, тихо прошептала:
«Я расскажу вам жизнь, смогли бы,
Дослушать всё, и с самого начала».


«Хотя я всё, под запись рассказала,
Майору вашему, что утром приходил,
Он до конца сидел, ему же плохо стало,
Наверно оттого, что он курил».


«Я родилась и жизнь вся в Ленинграде,
Детсад и школа, юности года,
И как у всех - родители, тётки, дяди,
Обычная девчонка со двора.


И там я полюбила, ещё в школе,
Мой одноклассник, мой родной Сергей,
Мы неразлучны были по неволе,
За партой вместе, и по жизни всей.


Семь лет назад я в мае вышла замуж,
И месяц не прошёл, мы не считали дни,
Любили мы друг – друга, получалось,
Не нужен был никто, лишь мы одни.


Любовь нас окрылила, мы счастливо,
Парили над землёй, расстаться не могли,
Ни что не замечали, жизнь красива,
Мы оба плыли по течению любви.


Гуляли по дорожкам Ленинграда,
Фонтанка, Мойка, Ленинский проспект,
Друг с другом времени, нам было мало,
И лишь для нас светил от солнца свет.


В один из вечеров зашли случайно,
В хороший ресторан перекусить,
Всё было как всегда, и мы отчаянно,
Домой стремились, заново любить.
 

Немного посидели и собрались,
Встать и уйти, кончался вечерок,
К столу кавказцев трое подобрались,
Один сказал: - «Красивая - браток!».


Мы рассмеялись: - «Ну конечно как же,
Искал её всю жизнь и вот нашёл», -
Сказал мой муж: - «Случается однажды!
Я счастье с ней – искомое обрёл».


Другой сказал ехидно улыбаясь: -
«Послушай друг, продай, скажи цену»,
Ответил муж: - «Она бесценна, знаешь?»,
Я ж дура влезла к горю своему.


«А, что – «бесценна», это очень много?», -
Шутила я - и в шутку, вторил муж: -
«Ну, знаешь ли!», - ответил очень строго: -
«Начнем с десятки, а там посмотрим уж».


«Вот! Вот!», - Шутить я продолжала: -
«Положите на стол, быть может, соглашусь,
А так «ни – ни», да и десятки мало,
Сюда на стол, и быстро соберусь».


Они сказали, что-то по кавказки,
И развернулись к своему столу,
А муж поднялся: - «На минуту, «счас» я,
Пойду помою руки и приду».


Как только он ушёл, один из этих,
Принёс бокал: - «Красавица отпей,
Пусть будет счастье у Тебя, успехи,
И много, много – маленьких детей».


Я глупо приняла, глотнула мало,
Всё закружилось, будто колесо,
И стало плохо, очень плохо стало,
И провалилась я, куда то далеко.


Пришла в себя в машине на сиденье,
Виски болели, рядом кто-то пел,
Играла музыка – восточные свирели,
Надрывно шел – «Камаз», мотор гудел.


Я шевельнулась, сбоку от шофера,
Пытаясь руки к голове поднять,
Они ж завязаны – верёвкой «споро»,
А ноги стиснуты, по моему не порвать.


«Ну, что «красавыца, савсэм праснулас»»,
Услышала я голос от него: -
««Нычо, сечас савсэм чуть – чуть, осталос»,
«Хазаын - ждот, всо будэт харашо»».
 

«Какой хозяин?», - пронеслось мгновенно,
«Где я? И что со мной? Где муж?»,
И вывел голос меня из заблужденья: -
««Тэпэр – Азербайджан, прашай Саюз»».


Холодный пот, обдал меня вдруг разом,
«Какой Союз? Какой Азербайджан?»,
«Я в Ленинграде, где-то с домом рядом,
Он что больной, вот чурка, вот баран!».


«Ты кто?», - спросила очень трудно,
Свой голос не узнала я совсем,
А он ответил: - ««Ти мая заслуга,
Мнэ дэнэг за тэбэ и нэт праблэм»».


««Мнэ давэзти, вэлэл хазяин бистро,
Сгрузыт Назал – аул такая ест,
А там я дэнга палучай, батиста,
Жена на платъя, сына дла нэвэст»».


Я разревелась: - «Господи да что же?
Что получилось? Мир перевернулся?
Какой то бред!? На что это похоже!?
А может сплю? И кто- то не проснулся?»
 

«Послушай миленький, остановись, не надо,
Как звать тебя, прошу скажи,
Ведь замужем, сама из Ленинграда,
Не надо никуда меня везти».


«Да что я сделала? Меня украли?
Зачем я вам, молю тебя ответь?»,
««Тэбэ купыли, муж тэбэ продали,
Балшие дэнга, такой он нэ имэть»».


И вдруг я вспомнила, вечер в ресторане,
Кавказцев, стол, наполненный бокал,
Глоток отпитый, мужа нету в зале,
Мне очень плохо, нож на пол упал.


Завыла я, стенала и ревела,
Просила отпустить, я заплачу,
Молила, угрожала, сладко пела,
Что он захочет, всё сделаю ему.


А он молчал, и вдаль смотрел в дорогу,
Лишь при подъезде к месту прошептал: -
««Мнэ жал красавыца, совсэм нэ могу,
Убъёт – хазяин, дэнга обэщал»».


А дальше всё - как в злом романе,
Приехали в аул, красивый дом,
Меня сгрузили, все плыло в тумане,
Сознанье потеряла я потом.


Очнулась лежа в комнате на койке,
В углу старуха, в бархатистом платье,
А у дверей, у косяка, у стойки,
Из ресторана, ехидненький в халате.
 

«Ну что очнулась? Хвала Аллаху», -
Он говорил, по русски без акцента: -
«Товар такой, не должен лечь на плаху,
Иначе денег нет, и не видать процента».


«Сабина – приведи её в порядок,
Помой, одень и вкусно накорми,
А я пойду немножечко прилягу,
Ведь завтра день – дорога впереди».


«Да и смотри, чтоб что ни будь с собою,
Нароком не наделала во след,
Поменьше разговоров, будь немою,
И ночь сиди, не выключай здесь свет».


И он ушел, старуха молча встала,
Кувшин взяла, блестящий медный таз,
Тихонько подошла, и что-то показала,
Движеньем головы, и карих глаз.


Рассказывать подробно нету смысла,
Меня купали, одевали и кормили,
А я как робот, вся без сил, вся вышла,
И на ночь чем-то гадким напоили.


Я провалилась в сон, тягучий сладкий,
В нем видела себя, Сергея, Ленинград,
Последний день, закончившийся, гадкий,
И трех кавказцев рядом и «Камаз».


На утро рано, меня грузили снова,
Наверно в ту же самую машину,
Шофер другой, не знаю кто-то новый,
И мой хозяин рядом с ним в кабине.


Назад впихнули, быстро на лежанку,
Закрыли занавески за спиной,
Но прежде напоили. Этой. - «Ханкой»,
Он так сказал, хозяин этот мой.


И снова сон, и снова всё вертелось,
Меня будили только покормить,
И всё кружилось, видеть не хотелось,
Вокруг себя - ничто, и всё забыть.


Совсем не помню, как ехали, добрались,
Куда-то привезли, что царский дом,
Мелькнул в восточном стиле, оклемалась,
Я в комнате на ложе, но потом.


Вокруг меня пять женщин суетилось,
Во что-то одевали, мыли ноги,
Стена напротив и окно светилось,
Цветными стеклами, и в бархате пороги.


Открылась дверь резная и большая,
И в комнату вошли мужчины, двое,
А женщины всё бросили и с края,
Вдруг замерли, в поклоне стоя.


Один из них кавказец тот ехидный,
Который был хозяином и вёз,
Другой в парче, в халате и солидный,
Как шах из сказки, не хватает звёзд.


Тот, что в халате, подошел к пологу,
Махнул рукой и женщины ушли,
Меня он осмотрел, совсем не долго,
И в дверь махнул, чтоб что-то принесли.


Согнувшись низко в дверь с поносом,
Вошел в халате полный человек,
На нем лежали деньги, все набросом,
Все пачки долларов, и золотой браслет.


Он указал на них, махнул кавказцу,
И что-то на своём ему сказал,
По цокал языком, и как-то с лаской,
Мне улыбнулся и повернулся зал.


Я поняла, я продана – кому-то,
И слёзы хлынули из глаз рекой,
Ну почему - судьба, ну почему ты,
Так поступила, и именно со мной.


И вот два года, невольницей в гареме,
Была подстилкой, для ночных утех,
Как заведенная жила по схеме,
Днем отсыпаюсь, в ночь проклинаю всех.


Сначала я покончить жизнь хотела,
Да мне не дали - берегли товар,
Тот полный – евнух, старший был в гареме,
Следил за мной, и день, и ночь - кошмар.


А «этот – шейх», меня купивший,
Пол года пользовал меня одну,
Потом всё реже, видно поостывши,
Раз в месяц вызывал и на беду.


Ведь я лежала, что кукла - без эмоций,
В начале ласков был, по своему лопотал,
Потом до грубостей дошел и очень,
Он больно бил, и на меня кричал.


Вот так жила – еды, одежды вдоволь,
В огромном доме, комната – тюрьма,
Невольниц десять, видела я кроме,
Когда во двор - вели гулять меня.


Кто все такие, я так и не узнала,
Запрещено мне было подходить,
По виду местные, потом я опознала,
Ведь на своём, пришлось им говорить.


Единственно, что удалось узнать мне,
Что это Турция - провинция одна,
Хозяин же, владелец всех плантаций,
Там апельсины, финики, хурма.


Настал момент, я видно надоела,
Меня перепродали в «рай» другой,
Пришли за мной и осмотрели тело,
Вновь загрузили и с очей долой.


И там я также, как и здесь, подстилкой,
Была другому хозяину – рабой,
Да видно плохо я любила - «пылко»,
Избавился, и быстро с глаз долой.


Вот так еще - три года по гаремам,
Мной торговали, передавали «вещь»,
И избавлялись, по таким проблемам,
Зачем нужна, со льдом на ложе лечь.


А я всё ниже и ниже опускалась,
Хозяин становился всё бедней,
И видно так, последнему осталось,
В бордель меня продать и поскорей.


Но тут история моя - всё хуже, хуже,
Меня как мясо, забрали, увезли,
В страну другую, привезли - похоже,
Другие люди, совсем другой крови.


Алжир, Италия, болгары? Мы не знали,
Нас взаперти держали словно скот,
И в темную к клиентам вызывали,
И что там было, я не открою рот.


Скажу лишь то, что грязь какую можно,
Всю испытала на себе с лихвой,
Была машиной, это мне не сложно,
Я отключалась, и не была собой.


Там познакомилась, вот с ней, Наташей,
Она сама, расскажет вам судьбу,
И так еще, год с лишним жизни нашей,
Прошел как десять, вот в таком аду.


Потом нас двух, как спонсорскую помощь,
Послали вот сюда в Азербайджан,
«Народный фронт», отребье, хамы, сволочь,
Нас раздирали, днем и ночью там.


Ну, вот и всё. Всё коротко, понятно,
Да не смотрите так во все глаза,
А это правда, я рассказала внятно,
И перед вами - тело и душа».


А я сидел пред нею - весь разбитый,
Глаза в слезах, у всех моих бойцов,
Её историей я чувствовал, убиты,
В них злость кипела, на этих подлецов.


Дрожащим голосом: - «Подъём и отдых»,
Я приказал бойцам покинуть их,
А сам как рыба, из воды на воздух,
Был выброшен: - «Мы отомстим за них!».


Потом в спортзале, ночь у груши,
Провёл - пиная, вымещая злость,
А память слов, её мне била в душу,
И так всю ночь, заснуть не удалось.


Продумал план, еще неделя службы,
Её не брошу, отвезу домой,
Землячка мне - я слова не нарушу,
Пусть хоть последний будет этот бой.


Неделя шла, работа есть работа,
А злость кипела, вымещал как мог,
Мы в плен не брали, отпустить забота,
Без парашюта, без головы, без ног.


Настал момент, мне отпуск двухнедельный,
Она проверку чистенько прошла,
На борт, домой, мы утром в понедельник,
И в Ленинград, встречай её страна.


Мне правда обмануть пришлось немного,
Соврать и в госпиталь на базе положить,
Чтоб план задуманный, полнее мог я,
Всё для неё - родной осуществить.
 

Сказать пришлось, проверка на исходе,
Еще неделька, полежи чуток,
Чиста во всём, и всё прошла ты вроде,
Ещё чуть - чуть, последний марш бросок.


Домой добрался к ночи и уставший,
Мать встретила меня, я всё ей рассказал,
Она одобрила, а я как лист опавший,
Упал в постель, и до утра проспал.


На утро первым долгом я на базу,
Поднял все документы обо всём,
Узнал о муже, где он, кто и сразу,
К нему по адресу, побольше знать о нём.


Нашел я дом, этаж и вот квартира,
И замер перед дверью у звонка,
Кто ты Сергей? Внутри какого мира?
Хочу взглянуть в тебя издалека.


Хочу понять, кто ты на самом деле,
Какой ты стал, что у тебя внутри,
И помнишь ли о ней, и не уже ли,
Другую - ты не смог себе найти.


По документам, выходило кратко,
Живёт один, работает, не пьёт,
Меланхоличен, нелюдим – не сладко,
По жизни, лет - так семь уже идёт.


Нажал звонок, и затаился в страхе,
Как будто делал, что-то я не то,
Замок отщелкнул, дверь ушла в размахе,
И вот в проёме, увидел я его.


Передо мной стоял худой мужчина,
Одет - не броско, тусклые глаза,
Скажу безрадостная, всё это картина,
Смотрел он без эмоций на меня.


Ему представился, сказал из Комитета,
И есть заданье, обратиться к Вам,
С квартиры Вашей, проследить за кем-то,
Так дней с пяток, и поживу я там.


Мол мы заплатим, за это беспокойство,
И извинить, что лучше не нашли,
А он махнул, и равнодушно только,
Сказал: - «Пожалуйста», и в комнату пройти.


Пустая комната, и ни каких излишеств,
Диван - кровать и столик у окна,
Два стула, тумбочка, и лучше не опишешь,
Сказать по правде, просто нищета.


Я огляделся, здесь спят, ночуют только,
Одежда брошена, на тумбочке в углу,
Полы не мыты, я не знаю сколько,
Нет женских рук, здесь видно по всему.


Взглянул на стены - окаменел мгновенно,
На полке, над диваном, видно сразу,
Стоял ЕЁ портрет, молоденькой и верной,
С цветами свежими поставленными в вазу.


Я подавил все чувства, и желанья,
Все рассказать сейчас и сбросить груз,
Прошел на кухню, ведь я же на заданье,
Потом всё это, только присмотрюсь.


А он вёсь отрешённый, там собрался,
Пришел ко мне: - «Позвольте, я уйду,
Мне на работу, ключ на столе остался,
Я к вечеру - часам к семи приду».


Дверь хлопнула, а я остался с нею,
И долго - на её портрет смотрел,
Алтарь - его, всё то, что он имеет,
Его душа, что потерять сумел.


И так четыре дня, прожил я с тенью,
Он утром на работу, и вечером домой,
С цветами приходил, менял и с ленью,
Ложился на диван, и затихал немой.


Пытался пару раз, заставить объяснится,
О жизни рассказать и чей портрет висит,
Он односложно: - «Жена», - потом ложится,
«Давно погибла», - и в потолок молчит.


Однажды вечером пришел, глаза сверкают,
Принес большой букет, бардовых роз,
Достал из тумбочки шкатулку, открывает,
Та пеплом полная, её на стол отнес.


Он как сомнамбула, её поставил в центре,
И тихо для себя, проговорил: -
«Сегодня семь, а был всего лишь в метре,
Тебя я потерял. Ты думаешь, простил?».


«Напоминанье – вот, лежит в шкатулке,
Сожженная бумага, и любовь,
Жива ли ты? Мне б знать. Пускай в разлуке.
Хоть на секунду, тебя увидеть вновь».


«О Боже!», - в шкатулке деньги - пеплом,
Те деньги, что нашёл он на столе,
Я понял всё, и было мне ответом,
Он сам себя хоронит в той золе.
 

Я больше так не мог, какие терпит муки,
И так семь лет, он молча умирает,
Еще чуть–чуть, не выдержит разлуки,
Её он любит, и что с ней он не знает.


На пятый день я распрощался утром,
Сказав во след, что к вечеру зайду,
Отблагодарю, и занесу как будто,
Чего-то – важное, столь нужное ему.


А он рукой махнул: - «Чего уж ладно»,
«Не надо ничего, да и зачем, к чему»,
Я дверь прикрыл: - «Не будет тут накладно,
Когда увидишь, кого я приведу».


Домой пришел, и купленные вещи,
Мать подобрала, всё в размер по ней,
Забрал с собой, и как предвестник вещий,
Отправился я в госпиталь за ней.


Приехал в госпиталь, и к ней в палату,
Зашел в волнении, ведь стала мне родной,
«Готовьтесь девушка, я объявлю по штату,
Свободны вы. вас отвезу домой».


Она засуетилась, и на койку села: -
«Мне не в чем ехать, только лишь халат»,
«Вы не волнуйтесь, и одевайтесь смело,
Вот мать купила, правда на свой лад».


«Давайте вашим - мы сюрприз устроим,
Не извещая, вечером и к ним,
А я пойду, вы к ощущеньям новым,
Готовьтесь, одевайтесь и к родным».


И я ушел, мне нужно сделать много,
Ей документы выправить и справки,
Потом свои дела решить не долго,
И подготовиться, ко следующей отправке.


А вечером закончив дел не мало,
Всё подготовив, её пришёл забрать,
На койку забралась и голову устало,
На грудь склонила, и плакала опять.
 

«И почему мы плачем. Смотрим веселее,
К родным мы едем, едем мы домой,
Для вас закончилось всё, будьте же смелее,
Подъём в машину, быстренько за мной».


«Постойте же минуточку, мне трудно,
Я этот миг ждала и не ждала,
Семь лет надеялась, переживала нудно,
Всё в мыслях, о себе перебрала.


Мне страшно очень, ведь меня забыли,
Давно простились, с ними меня нет,
И что рассказывать, их боли всё зажили,
И как я «грязная», явлюсь на этот свет.


А как Сергей, наверно он женатый,
Что я скажу? Пред ним, как появлюсь?
Нет, не могу. Идет мне двадцать пятый,
Я не красива, и на себя я злюсь».


«Поверь - сестрёнка, ждут тебя как чудо,
Ты всё расставишь в жизни по местам,
А твой приход… Да что там, я не буду,
И всё проверил, ты узнаешь там!».


Её я взял под руку, будто с силой,
Тихонько приподнял, повёл с собой,
А во дворе, мы сели в спец-машину,
Без окон наглухо - слежения «конвой».


Специально сделал, чтоб она не знала,
Куда мы едем, пусть думает к родным,
Шоферу адрес - Сергея указал я,
И мы поехали, теперь сюрприз за ним.


Пока мы ехали, в себе переживала,
Смотрелась в зеркальце и нервно так рукой,
Всё складки платья и кофты поправляла,
Не находила – места и покой.


Её отвлечь - пытался разговором,
О всём, и ни о чём – какой стал Ленинград,
И что-то спрашивал, она совсем не скоро,
С трудом всё отвечала невпопад.


Но вот приехали, машина тормознула,
И дверь открыл снаружи нам шофёр,
Она ко мне, вдруг руку протянула,
Сказав при этом: - «Страшно мне, постой».


Её - взяв руку, я накрыл ладонью,
Сказав: - «Пошли, не бойся ничего,
Всё будет хорошо, поверь не скрою,
Там ждут тебя, ты радость для всего».


Я наземь спрыгнул, и помог сойти ей,
Она вокруг, взглянула и застыла,
Узнала где мы, и к какой квартире,
Приехали. - И что, тут с нею было.


Обратно кинулась к машине, к двери: -
«Я не могу, мне плохо, не пойду,
Как появлюсь? А вы б по крайней мере,
Предупредили, к кому сейчас иду».


Насилу оторвал, уговорил подняться,
Каких я слов ей только не сказал,
Пока мы шли, назад пыталась рваться,
Наверно за всю жизнь - так не устал.


И вот она – квартира, дверь, и тайна,
А мы стоим в волнении перед ней,
Я кнопку жму, в бессилии отчаянно,
Шажок назад: - «Не ждешь ты нас Сергей?».


Минута, две - дверь медленно открылась,
А он в проёме – тусклый, как всегда,
И время будто бы, в тот час остановилось,
Мне этот миг не позабыть. И никогда.


Окаменел. Смотрел, как видел призрак,
Глазами не мигая - не верил, не хотел,
Из горла стон, что вой - о больной жизни,
Такой не слышал - он изнутри летел.


А вой утробный, будто всё порвали,
И будто рушится - весь мир, и всё вокруг,
Его колени подогнулись и упали,
На пол пред ней, к ней тянущихся рук.


Он обхватил её, к ногам прижался,
Лицом уткнулся в платье, весь в слезах,
И так рыдал, я просто поражался,
Меня - за них, сковал животный страх.


Она стояла, навзрыд ревела тоже,
Сложила руки - на голову ему,
Губами вторила: - «Мой миленький Сережа,
Я здесь, пришла, с тобой. Дай обниму».


Мне слёзы на глаза, не видел я такого,
И сколько времени прошло - не знаю,
Тысячелетье, миг, а может много,
Сейчас всё далеко, не вспоминаю.


Лишь помню, с колен он к ней поднялся,
И обнял нежно, стал жадно целовать,
Всё говорил: - «Моя. Моя. Дождался.
Любимая. Пришла. Со мною ты - опять».


Я тихо, не мешая, с этажа спустился,
Пускай вдвоём - останутся теперь,
И в эту ночь я дома вдрызг - напился,
Мой план свершен, всё сделал без потерь.


Ну а потом, через денёк, и в вечер,
Я позвонил, к нему по телефону,
Узнать хотел, как завершилась встреча,
Он лишь молил: - «Вы подъезжайте к дому».


Рассказывать подробно, вряд ли нужно,
С тех пор у них, я самый важный гость,
Они же счастливы, живут и любят дружно,
И даже крестным, мне стать там удалось.


Вот так история закончилась, красиво,
Все это правда – слёзы, жизнь, они,
Пусть проживут, в любви - счастливо.
Ведь им досталось, от матушки судьбы.

 ________________
 
Его я слушал, молча с интересом,
В стакан, уткнувшись - полный коньяком,
И жил в словах – историей и стрессом,
Заранее зная, опишу её – потом.