Когда, засыпана листвою...

Виноградник




Снова в стылом осеннем солнце –
лилипутов игольчатый писк.
В винных ягодах сладко пасётся
череда белощёких синиц.

Винограда подмёрзлые кисти,
в примороженных за ночь листах,
зреют трудно, как поздние мысли,
в опустевших, до гула, садах.

Из садовой лучинной лачуги,
где антоновки дух да бедлам,
вижу радость луковой пичуги
и по-птичьи радуюсь сам.

Солнце льдистое наискось встало –
бледно, словно в последний раз…
Между стёкол уснул устало
многоцветный павлиний глаз.

Позолота пыльцы облетела
с ломких крыльев, с древесных ресниц.
Вот и вызрела изабелла –
фиолетовый мёд синиц!





* * *



Зазывы утиного кряка
слышны далеко над водой,
и ящериц ловит собака,
прибрежной шурша лебедой.
Завидую – как беспечален
стареющий трёпаный пёс.
И даром, что хвост измочален,
и розовый шрам не зарос.

И даром, что умную морду
корёжит у губ седина,
что костью хребтовою твёрдой
уже не хрустит старина.
И даром – репейное поле,
собачья бездомная быль
насыплют на ссадину соли,
на зубы – скрипучую пыль…

Не сыт, а зато – не стреножен!
Куском да пинком не пленён.
И злыдням на зло – всё не гож он
на корм для лохматых ворон.
Вот гнутые месяца рожки
всплывут из озёрной воды,
и вздрогнет дворняга сторожко
под боком у колкой скирды…




* * *
 

Когда, засыпана листвою, хандрит под окнами «девятка»,
когда остатки ассигнаций гулёна-осень раздаёт,
я время мелкими глотками прихлёбываю горько-сладко,
пока солёный пёс тревоги улыбкой не смягчит свой рот.
Пойду, сниму аккумулятор, отдам Витьку для подзарядки.
Глядишь, и ржавая телега ещё, пост скриптум, поскрипит.
И для истории болезни замечу коротко в тетрадке,
что я стихами - пьян под вечер, а прозой – спозаранку сыт.

По телевизору грызутся славянофилы, люди-братья,
клеймя друг друга, заклиная – отдать последние долги.
Джон-фермер тыкве полутонной любовные раскрыл объятья,
И под чалмой скрипят зубами чернобородые враги…
Спущусь, проверю всю проводку моей зануды-колымаги.
Как абсолюто длинноноги в условных юбках визави!
Как разгулялась нынче осень! Какие ценные бумаги
швыряют клёны и каштаны, банкиры капищ на крови!




Романс

Всего лишь натюрморт – из луковки инжира
и книжицы стихов в тисненье золотом:
на столике кафе, посередине мира, -
чета простых вещей. Спасибо и на том!
Спасибо за узор прижмуренного солнца,
за полчаса пешком по склону сентября,
за то, что из окна гитары и червонцы
звенят и ворожат: «Сарэ, сарэ патря…»

Как будто – длится день, когда ты тоже пела
романс «Сарэ патря», и колоколец твой
вплетался в магнетизм сияющего тела…
Был ангел смугло-юн, был Амадей живой.
Лиловой смоквы плод подброшу на ладони,
а книжку дочитать не каждому дано.
По воздуху плывёт, в осеннем камертоне,
кленовой бражки дух, невинности вино…