Пастораль у центрифуги. Один РЕД

 Борис Рубежов




 ПАСТОРАЛЬ У ЦЕНТРИФУГИ



 Избранные стихи
 
 (1977 – 2007)



___________________


Часть первая

Склониться к чуду

------------------

Часть вторая

Вторая Ливанская
------------------

Часть третья

Избранные письма Иосифу

------------------

Часть четвёртая

 Переводы

------------------

Часть пятая

Юмор

------------------

Приложение

Попытки прозы и критики

------------------



 Часть первая

 Склониться к чуду

------------------





* * *
Вся моя жизнь – в каждом слове я
Это предчувствую сам –
Лишь черновик предисловия
К зреющим в сердце стихам.

 1978.

======================



 * * *
Пока трава ещё не запылилась,
И солнце своего не прячет взгляда,
И тень дерев заманчиво-густа,
Хранит меня любовь твоя и милость,
Тот ангел или Бог, чьё сердце рядом
И перед кем вся жизнь моя чиста.

Но по ночам от собственного стона
Мне не уйти, и снова вязнет в страхе
Душа, и мир гармонии далёк,
И взор горит смятением бессонным,
И на плечах – последняя рубаха,
И на столе – отброшенный листок.

Проклятая игра воображенья!
Усидчивость, подобная растрате,
К хорошему она не приведёт!
С кем разделить мятежное волненье?
Жена напоминает о зарплате,
Знакомым мил последний анекдот.

Одна только любовь твоя и милость,
Тот ангел или Бог, чьё сердце – рядом,
Хранит меня, и жизнь моя чиста –
Пока трава ещё не запылилась,
И солнце своего не прячет взгляда,
И тень дерев заманчиво-густа.

1977.





 * * *
Есть такие прекрасные девичьи лица –
Тут бессильны слова, но, бесстрастному, мне
Как же было с упругого шага не сбиться,
Когда я увидал её в чистом окне.

Кареглазая – впрочем, не надо портрета,
Ведь до смертной доски не забудется он,
Этот взгляд, и душа будет вечно согрета
Отражением трепетно-лунного света,
Что мерцал, будто искра далёких времён.

Ни любимой, ни другом, ни доброй женою –
Я б хотел – и, наверно, есть в этом резон –
Чтоб сияла она неизменной звездою
Надо мной, над моей безутешной душою
День и ночь, словно детский безоблачный сон.

 12.09.77.






 * * *
Когда вовсе не ждёшь – кто-то имя участливо спросит,
Обнажённой рукой роковую отменит судьбу,
Этот старенький дождь появляется каждую осень,
Чтоб прижаться щекой к моему раскалённому лбу.

Он сотрёт горизонт, разбросает по улицам лужи,
В серый траурный цвет поголовно оденет дома,
Мой потрёпанный зонт не укроет от ветра и стужи,
А за ними вослед неизбежная грянет зима.

Снова роза ветров замелькает в неистовом круге,
Но у нас не отнять этих дней чистоту и печаль.
До свидания, дождь, не забудь об оставленном друге –
Он тебя отыскать за снегами сумеет едва ль...

 1977.






 * * *
Порой не до стихов. Не пишется, но вот
Выходишь в редкий сад – и с высоты небесной
Коричневых стволов нестройный хоровод
Диктует не спеша затейливую песню.

С шарманкою дворы обходит ветерок
И листья впереди с монетным катит звоном,
И правила игры разучивает Бог,
Чтоб хмурые дожди не портили сезона.

И музыка проста, как сердца чёткий стук,
Но меркнут перед ней границы дня и ночи,
И близкие уста не ведают разлук,
И смотрят из ветвей диковинные очи.

 1978.






 * * *
Остановись на бегу, и неспешно
Мир огляди, что так щедро широк,
Он наполнял тебя радостью вешней,
Светом надежды и грузом тревог.

И запусти эту музыку снова,
Слушая время, которого ты
Вечный должник – чтобы каждое слово
Было признаньем его красоты.

 1978.






 * * *
Как жизнь никчемна и пуста,
Давно мне стало ясно,
Без обнажённого листа
Под лампою бесстрастной.

И под полночный долгий свист
Я понимаю снова:
Как дорог этот чистый лист,
Где нет пока ни слова.

 1980.




 Песня

 Глаза от зимнего устали,
 Надежд неведомых полны,
 На белый лист моей печали
Ложится музыка весны.

Всё может быть на этом свете,
А что не может – сочиню,
Промчится Золушка в карете
И я колена преклоню,

И трону след в пыли дорожной,
И с облегчением вздохну:
Всё невозможное возможно
В такую чудную весну!

 1982.





 * * *
Е.Н.
Это имя хранит неизменно
Древних мифов немеркнущий свет,
Ты проста и прекрасна, Елена,
Только счастлива ль? – Жаль, если нет!
 
Восхищённым открытая взорам,
Смущена и горда ими всё ж,
Ты по узким идёшь коридорам,
Ты по белому свету идёшь.

А судьба нам досталась такая:
Мы двадцатого века сыны,
Не украсть тебя у Менелая
И не будет Троянской войны.
 
 Но мгновенья щемящего счастья
Я у жизни незримо краду,
Неразборчиво вымолвив: «Здравствуй!»
Или просто кивнув на ходу.

 1983.





 * * *
Я знаю, пройден мой экватор,
И день склоняется к закату,
Неблизок, но неумолим,
Он ждёт привычно-терпеливо,
И я, прикинувшись счастливым,
Готовлюсь втайне к встрече с ним.

Ещё ясна моя дорога,
Она от отчего порога,
Откуда ширь едва видна,
Ведёт туда, где нет покоя,
И где за каждый миг с тобою
Расплачиваться мне сполна.

Ну что ж, всему свой срок и мера,
И от последнего барьера,
Где дальше–тьма одна, ни зги,
Шагну – а мир был так чудесен!
Оставив два десятка песен –
Их хватит на мои долги!

 1983.






 * * *
Всё реже ночь случается бессонной,
И дни мои бeссмысленны и серы,
Но рамки повседневности малы:
 Довольно строг я к собственной персоне
 И осторожен свыше всякой меры,
Но бьюсь порой пребольно об углы.

Всё оттого, что музыкой одною
Не проживёшь. И яркое мгновенье
Бесславно гаснет в облаке глухом,
И моему не впрок идёт герою
Такое беспощадное смешенье
Тяжеловесной прозы со стихом.

Что будет с ним? Наивности лишённый,
Но безнадёжно всё-таки влюблённый,
Он стал с годами сдержанней на тон,
А я – хоть та ж дистанция меж нами,
Как будто поменялся с ним ролями,
И наяву безумствую, как он.

А та любовь, не ставшая судьбою,
 Как я узнал случайно стороною,
 (Как вывернут онегинский сюжет!)
 Метаться и терять давно устала,
 И, говорят, ни много и нимало,
 Меня любила эти восемь лет.

 Торжествовать? Как будто нет причины,
Не разорваться на две половины,
Поскольку сердце – капелька одна,
И только повторить могу до срока:
Как жизнь несправедлива и жестока!
 – И как прекрасна всё-таки она!

 1984.




 * * *
Я с этим именем невинным,
Как странник в городе старинном,
Брожу по улочке глухой,
Дождь моросит, дома убоги,
Но сердце, полное тревоги,
Бьёт, точно в колокол литой.

Ревут над нами самолёты,
В волнах качаются пилоты,
 В бездонном небе тает взгляд,
 И ты в круговороте этом,
 Прозрачным залитая светом,
 Летишь со всеми наугад.
 
 Мой одуванчик ясноглазый!
 Прости за то, что я не сразу
 Тебя нашёл средь тысяч лиц.
 Как поздно всё! Не сбыться мигу.
 И жизнь захлопывает книгу
 На самой светлой из страниц.

 1989.






 * * *
В горизонт упирая озлобленный взгляд
И за пояс зазубренный пряча топор,
 Ты сказал: «Человек, он всегда виноват,
 От Адама и Каина – и до сих пор.»

И предсмертные тени легли на траву,
И тогда из последних ответил я сил:
«Это ты виноват, потому что убил,
Ну а я виноват только тем, что живу.»

 1990.




 Воспоминание о девяностых

Аргамак мой только бодрей от ран,
Стук копыт возвестит беду,
И вовсю натирает бока колчан,
Рвётся перевязь на ходу.

 Но сегодня, хотя не окончен сев
 Зла, и яда полна сума,
 Я не стану тратить на вас свой гнев
 И не трону ваши дома.

Ваших пыльных голов не коснётся зной
И не сгинете вы во мгле,
Потому что вам выпало жить со мной
В эти дни на одной земле.

 1990.




 * * *
Жизнь длинна, как долгий век Иакова,
И полна чудес, тревог и слёз,
Трёх любимых звали одинаково,
И любил я каждую всерьёз.

В бешеных страстей не верил бредни я,
Жил, как все, возделывая сад,
Но когда мне встретилась последняя,
То она навек сломала ряд.

Где мои Египты? Сколько стона вам
Выпало – лишь память растревожь,
Я не стал любимцем фараоновым
Да и не возвысился, но всё ж,

Как к сосцам коров священных вымени,
Близким, как отеческий завет,
Припаду к единственному имени,
Что меня сжигало столько лет.

 1990.






 * * *
Мы поделили яблоко, как надо,
Хоть было в том, казалось, мало смысла,
Но так хотелось выси голубой!
Украденное из чужого сада,
Оно в минуты редкие и числа
Связала нас ненадолго с тобой.

Запретный плод мой, первый и последний,
Да, это так, не выдумка пустая,
Единственный, беда и радость с ним,
Пусть кружит надо мною тенью бледной
Никчёмных дней докучливая стая –
Я сыт воспоминанием одним...

 1990.






 * * *
Праздник кончился. Вытекло время,
И уборщица в фартуке рваном
По местам раздвигает столы,
Вы же, дети мои и деревья,
Многословьем рождённые странным,
Так же дороги мне и милы.

В этом мире, неверном, как шлюха,
Не прибавится крепости духа
Из-за грохота чёрных сапог
Новоявленных «фобов» и «филов»
Так мучительно всё и постыло,
Что никто б уберечься не смог.

И поэтому – песня знакома –
До сих пор я не выстроил дома
И сынка не родил удальца,
Только дочери рвут, как холстину,
Заунывную эту картину –
Значит, жизни не будет конца...

 1991.






 Сонет

Едва коснуться плеч твоих губами –
И никаких не надо больше слов,
Три сотни лет смыкаются над нами,
И я забыть до времени готов,

Что, крещена войною и расколом,
Земля не стала к любящим добрей,
Что где-то там, за пологом тяжёлым –
Свечение чернобыльских полей,

И, задыхаясь от последней ласки,
Я говорю: «Блажен бессмертный гений,
Невидимо парящий за спиной –

Венера, что с тебя писал Веласкес,
Рассеется в мильонах отражений,
А ты навек останешься со мной.»

 1991.






 * * *
Жизнь как жизнь – беспросветна, темна, горька,
Но случайный отбросим хлам –
Я – водитель асфальтового катка,
И на чёрное ставлю сам.

У меня впереди – миллионы лье,
Но постыдный неведом страх,
Я несусь по асфальтовой колее –
Только ветер свистит в ушах!

Нет преград у железного корабля,
И попутчиков рядом нет,
И рулеткой летит подо мной земля
Вместе с бусинками планет.

Но любому движению есть предел –
Когда звёзды мигнут: Пора!,
Я увижу, что многого не успел –
Но какая была игра!

 1991.




 * * *
Далёких звёзд пылинки ночь вспороли,
Всё легче сон, и память всё острей,
Отодвигаясь на вторые роли,
В холодный мир выводим дочерей.

И объяснить сумеем им едва ли,
Когда пожаров дым со всех сторон,
Что времена опаснее бывали,
Но не было печальнее времён.

И ветра шум не заглушает вздоха,
И разрывая полог голубой,
Стучится в дверь жестокая эпоха.
Не закрывайся. Это за тобой.

1991.





 * * *
Палисадник, колодец, знакомый двор –
Сердце, выпрыгни и остынь!
Лишь тропинка, знакомая с давних пор,
Заросла бурьяном густым.

И когда я прошёл свои полпути
И с надеждой поднял глаза,
Ты не двинулась с места – ну что ж, прости! –
Я опять повернул назад.

 1991.







 * * *
Неровный шаг и странный взгляд –
Послушайте, ребята,
Я жил, как будто виноват,
Хоть не был виноватым.

И ночи долгие без сна,
Без облика и тела
Жила со мной моя вина,
Молчала и взрослела.

 – Ну сколько можно портить кровь!–
Я выдохнул уныло,
Она сказала: «Я любовь.
А ты не видишь, милый.»

1991.









 * * *
 Как свежо и знакомо –
 И забыть доведётся едва ль –
Возле этого дома
Снег блестел, точно горный хрусталь,
 Передёрнувшись зябко,
Глянув ласково: «Милый, прости!»,
Ты сказала, что бабка
Заругает, и надо идти.

В том окне новогоднем
Иногда зажигается свет,
Этой бабке сегодня
Девяносто, наверное, лет,
Всё, что бедной осталось –
Терпеливо глядеть на закат,
Наша давняя малость,
Как струна, меня тянет назад.

Как в холодную воду
Неожиданно бросив весло,
Я когда-нибудь с ходу
Это хрупкое выбью стекло,
Чтобы вспомнив о лете,
До которого – годы и льды,
Отыскать на рассвете
Невозвратного счастья следы.

 1991.





 * * *
Точно в липкой густой паутине,
Посредине безвременья мы,
Жаль, пальтишко твоё на ватине
Не годится для долгой зимы.

И под жаркие клятвы и речи
(Совладать с холодами сполна)
Мы достанем последние свечи,
Отогреемся. Скоро весна.

1992.




 * * *
 Палач застыл у эшафота:
Ему не нравится работа,
Хоть смейся публика, хоть плачь!
Вон трубочисты чистят трубы
И трубачи кусают губы,
Цирюльник рвёт больные зубы –
А он, подумайте, палач!

И будто сбросив груз ужасный,
Он капюшон срывает красныйй
И вниз шагает без труда
В одной расстёгнутой рубахе –
Визжат восторженно девахи,
Его топор отныне к плахе
Не прикоснётся никогда.

И разогнув крутую шею,
Ведут обратно лиходея,
В сухую глотку льют вино,
 – Приговорённый, спи спокойно,
  Твоя поспешность непристойна,
Успеешь умереть достойно –
До завтра времени полно!

1992.





 * * *
Бьёт барабан, зовёт труба,
Уходит лето.
Неблагодарная судьба –
Любить поэта.
Солдат вернётся без ноги,
Да не без хера,
А этот здесь, да не моги
Сбивать с размера!

Был мой милёнок мил, но строг,
Он пил помалу,
А после дрых без задних ног,
А я вязала,
Едва из боя он домой –
Я хлоп на спину!
Да всё ж однажды с молодой
Сбежал, скотина!

Поэт же – полный идиот,
Хоть дождь, хоть вёдро:
Упёр столешницу в живот
И строчит бодро,
Зудит, чернильницей звеня,
Как поп невесте,
Его сонеты у меня
Вот в этом месте!

Мне говорила часто мать:
«Очнись, Альтея!
Давно пора его прогнать
В четыре шеи!»
Да сердце женское не щит –
Как шли на турок,
Смотрю: под пулями бежит
И мой придурок.

Господь не принял дурака –
Уймитесь, трубы!
Не знает страха он, пока
Не дали в зубы.
Такие с ним у нас дела,
Всё шло-бежало
 – Не знаю, как же я смогла
Обнять капрала?

Мне лес лежалою листвой
Бедро холОдит,
На нас посмотрит милый мой –
И взор отводит,
Видать, такому кораблю
Все баржи – мимо.
Я всё равно тебя люблю –
Прощай, любимый!

1992.





 * * *
Репортаж Ж.Васильевой
 «Люди и боги Тибета»
 ЛГ № 48–91.
 Поверни ко мне, путник, лицо,
Как к источнику света,
 Ты не знал о Цаньяне Джамцо
 И не видел Тибета,
 Отпустить тебе эти грехи
Я смогу на восходе –
Триста лет мир читает стихи
«Океана мелодий».

Я учил вас любить не спеша,
Чтить в телесном святое,
Тело женщины – это душа
Красоты и покоя,
Но враги были злости полны
И костры наготове –
Вышел я из-за крепкой стены,
Чтобы не было крови.

Над горбами монашеских спин
Пар вздымался от страха:
Я исчез по дороге в Пекин –
Лишь мелькнула рубаха!
Будто неба четвёртого свет
Вывел странника к дому,
Но белел облаками Тибет,
Недоступный живому.

И доныне последний мой час
Длится в воздухе тонком.
Приглядись – я брожу среди вас
Просветлённым ребёнком,
И когда сквозь луны серебро
Реют копья нестройно,
Я, как меч, обнажаю перо –
И кончаются войны.

1992.








 * * *
Уходим в эту глубь, где так шаги легки,
(Что ж, память, весели, пока не крикнул кочет)

И за трояк везли, куда душа захочет,

Где старый Бас, хитёр, помятый пряча вид,
В отце искал родню, вздыхая перегаром:
 – Послушайте, синьор, скажу вам как аид
Аиду – я чиню для вас почти задаром…

Светило нам сквозь тьму болгарское вино,
Девчонки шли к реке, боясь малейшей тени,
Запястью твоему, казалось, всё равно –
Лежать в моей руке – иль просто на колене.

Но всё теперь в былом, и копятся счета
За всё, что на земле мы брали и не брали,
За то, что босиком идёт твоя мечта
По снегу и стерне – и выживет едва ли,

За то, что милых уст привычное тепло
Вдруг перестало быть единственно желанным,
И догорает куст, и падает весло,
И поздно уходить к земле обетованной,

И шляпой без полей закрывшись от дождя,
В котомке за спиной – накопленные годы,
Сутулый Моисей по улице вождя
Бредёт– и люд земной расходится, как воды...

1992.







 Третий сонет

На полпути стою под виадуком,
Грохочут рельсы, шпалы гнутся луком,
И целит в темя тяжкая стрела,
Но слышу я за грохотом и звоном
Шуршанье трав, метелей свист бессонный,
Негромкий плеск Харонова весла.

Но мне ль печаль в себе лелеять эту?
Ведь я ему не медную монету
Во рту, что горечь чувствует едва –
Несу включённый в стоимость билета
Багаж провинциального поэта –
Заветные сладчайшие слова.

И он меня, заслушавшись средь волн,
Забудет посадить в рогожный чёлн.

1992.









 * * *
Я брожу по свету дни и годы,
В памяти держа:
Зонтик не спасёт от непогоды,
Галстук – от ножа,

И когда стучится кто-то в двери,
Просит обогреть,
Первое движенье – не поверить,
После – пожалеть.

Но безмолвны улицы пустые,
Площади – в огне,
Вы, мои попутчики земные,
Выйдите ко мне!

 1992.





 Вальс отчаяния

Из этого города вам невозможно уехать:
Заборы крепки, и не ходит трамвай за границу,
В домах вечерами звучит граммофонное эхо–
Придётся остаться, смириться, привыкнуть, прижиться.

Майорская дочка сыграла бы вам на рояле,
Сиреневый куст ароматной осыпал росою,
Мы вас поселили бы в самом удобном квартале –
Но всё ж в этом городе вам оставаться не стоит:

Ночами тарантулы ползают в тёмных подъездах,
А утром труба над бетоном армейского плаца
Устало кричит, как поморник над водною бездной –
И вам в этом городе просто нельзя оставаться.

Я вас провожу до ворот с непонятным узором,
И там, за кладбищенской толстой кирпичной стеною,
Вы сможете лечь и направленным к Господу взором
Спокойствие звёзд созерцать в темноте над собою.

1992.





 * * *
Я читал: поэты дали маху –
Вовсе сцены не было такой –
Гектор не целует Андромаху,
А ласкает твёрдою рукой.

И когда в Аид позвали трубы,
Смертная в глазах застыла тьма,
Так и не узнал, как пахнут губы
Женщины, любимой без ума.

Этой жизни каждое мгновенье –
Как под солнцем капельки дождя,
В радостное веря возвращенье,
Я тебя целую, уходя.

1992.







 * * *
Мы были счастливы давно,
Потом пришёл разброд,
Казалось, горе всё равно
Забудется. Но вот

Мы снова встретились. Была
Печаль моя тверда:
 – Как ты забыть меня могла?!
И медленно тогда

Она сказала, будто в сеть
Ловила мысли нить:
 – С тобой не страшно умереть,
 А с ним не страшно жить.

1992.









 * * *
Не шириной могучих плеч,
Не клятвами навек –
Чем может женщину увлечь
Обычный человек?

И речи скромные тихи,
И взгляд его несмел,
Но, Боже – дивные стихи
Он ей сложить сумел.

И видя, как её чудак
Валяет дурака,
Она промолвит: «Милый, как
Тверда твоя рука!»

1992.












 * * *
Жизни вечный наряд – яркий плащ в разноцветную клетку,
Куб густого вина – не разбавить его нипочём,
Одноногий пират мне прислал свою чёрную метку,
И застыла она против сердца родимым пятном

До поры, а пока – мы слыхали об этом немало –
Можно столько успеть – только б женщина, воля и кров
Да в блокноте строка, над которой ты бьёшься устало,
А захочется петь – целый мир тебя слушать готов.

Ты исходишь его – и чудовище злобной породы
Твой могучий топор одолеет, неправду губя,
И умрёшь оттого, что за все эти долгие годы
Этой женщины взор не коснётся ни разу тебя.

 1992.









 Эпиграмма-экспромт

Добровольным невольником в комнатке узкой,
Расточая немало трудов,
Я возделывал поле поэзии русской
И не чаял дождаться плодов.

Из словесности строгой припомнить нелишне,
Если славы мне хватит едва,
Как старик у дороги окапывал вишню –
Он лукаво не тратил слова...

1992.




 

 * * *
 По Шолом-Алейхему
Очень хитрый был Абрам – одну селёдку
Брал у Хаима с утра за пять копеек,
Нарезал на шесть частей её, красотку,
 – И вперёд, не надрываясь, не потея.

  Что с того, что больше нет нигде работы?
Жизнь пестра, как у невесты в косах лента,
Так и время пробегает до субботы,
И Рокфеллер не видал таких процентов.

Это ж деньги, поглядите в самом деле,
Только надобно с умом за дело взяться,
Шесть копеек получается в неделю –
Так и копится еврейское богатство.

Вечерами говорит Абраму Хава:
«Был бы, милый, ты богат, как толстый Ицик,
Мы бы мальчика отправили в Варшаву,
Нашим детям обязательно учиться...»

Переплавили столетия планету,
Не стареет человеческая драма,
Так и бродит неприкаянный по свету
Тощий правнук хитроумного Абрама...

 1993.







 * * *
Удивительно, кто их сживает со света
Иль низвергнуть грозится во тьму?
Надоела крикливая публика эта,
И нетрудно понять, почему.

Рано утром они – разразил бы их гром! –
Выставляют на улице хлам для продажи
И сидят вокруг хлама кружком,
Как менялы, занявшие храм, или даже
Моряки, стерегущие ром.

Жить им здесь – или, спрятав под кипою темя,
На краю Средиземной воды
Коротать отведённое Господом время
Там, где вовсе они не жиды?

И какой ещё осени ждать на Руси
После жаркого лета?
 – Что-нибудь, брат Иосиф, полегче спроси,
Я не знаю ответа.

 1993.






 * * *
 По материалам газет
Залегли в зелёной роще пулемётные расчёты,
В деревнях кричит скотина, ни травинки в поле нет,
Всё охотнее и проще мы друг с другом сводим счёты,
И везде одна картина, и кругом один сюжет:

«Мы прошли огонь и воду, но подпортили породу..
Поминая полным ходом предков, родину и мать,
Только нашему народу завоюем мы свободу,
А не нашему народу век свободы не видать!»

«Их язык убог и скуден, наш – богат, велик и чуден,
Наш король Седьмой Хламудий мудро вывел нас из тьмы:
Мы – халва на Божьем блюде, а они – совсем не люди,
Потому что, если люди, почему они – не мы?»

«На заброшенном погосте наших предков тлеют кости,
А совсем не ваших кости, здесь их не было и нет!
Разве вам при вашем росте на таком лежать погосте?
Заливать вы лучше бросьте – всё равно всё это бред.»

«Это было, – нам сказали, – очень просто: вы бежали,
Вас враги прижали туго к нашим дальним рубежам,
Вы земли у нас просили, мы вам дали – и забыли,
Триста лет вы шли за плугом, а сегодня – наше вам...»

О сородичах радея, вспомню бедного еврея,
Странный времени обломок, что имел повсюду дом,
И глядит на нас, жалея, из эпохи Водолея
Неулыбчивый потомок с деревянным топором...

 1993.










 * * *
 А.Б.
 (...твои черты,
 как безумное зеркало, повторяя...
 И.Бродский. «Ниоткуда с любовью.»)
На вечерней поверке, отставив чай,
Вдруг потянешься к зеркалу невзначай –
И нелепо скривишь уста.
За стеною посудой гремит семья,
А душа, точно пёрышко воробья,
Неприкаянна и пуста.

Всё спокойно под деревом и вокруг,
Маслобойня к корове пришла на луг,
И младенец сказал: «Агу.»,
Но царапает шею зелёный плед,
За двоих его грею семнадцать лет,
Ты ж давно у него в долгу.

Не пошли мы, как видно, ни рыбам в корм,
Ни червям, что обидно зовутся ворм,
Месяц медленно встал и сел.
Почему ж так уныло висит пальто
И такая тоска, будто только что
Потерял семь астральных тел?

Я б возвёл его в сто степеней родства,
Этот город, что выстроил буквы А,
Как солдат тупорылый клин,
И какой ещё скальпель отточат мне,
Чтобы ленточки вырезать на спине
По маршрутам твоих вершин?
 
И пока эта карта лопатки жжёт,
Пусть великий садовник и зверовод
С прошлым будущее скрестит,
Оглянусь – и в ногах розовеет соль,
Но тебя отыщу сквозь любую боль
И успею сказать прости.

 1994.







 * * *
В этом городе у меня нет знакомых и нет угла,
И немало ещё шагать в темноте без огня и гида,
И никто не зажжёт огня и не скажет, ты тут была,
Я оглядываюсь опять – и теряю тебя из вида.

«Где-то здесь она, – говорят, – солнце встало под птичий гам,
И касанье её шагов помнит, радуясь, каждый камень...»
Я зашёл во фруктовый ряд, но не встретил её и там,
Я спросил продавца цветов – тот печально развёл руками.

И прохожий сказал: «Чудак, зря ты носишь пустую клеть,
Лёгкой тенью она скользит, шаг – и не было будто девы.»
– Если это и вправду так, значит, незачем штопать сеть,
Не удержат её вблизи жалкой флейты моей напевы.

Океана живой эфир глушит Стикса протяжный стон,
Но чем снова носить в груди безнадёжности злое зелье,
Лучше я оглянусь на мир – и пускай исчезает он!
Только ты меня проводи до последнего подземелья.

 1993.






 * * *
Когда судьба возьмёт кредит – и спрячется хитро,
И чудной птицы улетит прохладное перо,
И будет некого беречь и нечем смыть печаль,
Я поведу такую речь, направленную вдаль:

Вставайте, финн, еврей и грек, читателей полки,
Сегодня автор имярек гуляет у реки,
Сломал он чёрную тюрьму, печалей сбросил груз,
И улыбается ему подкаменный тунгус.

Его сонет волнует мир под солнцем и луной
От коммунальнейших квартир до шири неземной,
Его идеи торжество: «Пишу, пока живу»,
И тень Шекспира от него ложится на траву.

Пусть велика ему она, хоть ростом он немал,
Но выпрямляется спина холодных выше скал,
Неутомим орудий гром, солдаты в бой летят,
И гольфы тёплые на нём любой ласкают взгляд.

Он в них шагает по лугам, заполненным водой,
Как Вечный Жид, известный вам – но вечно молодой,
Пускай же смирно в тишине спит женщина, горда –
Её он мирной жизни не нарушит никогда.

Он по планете сделал круг, но дружбы не нашёл,
Его ловили в сети вдруг, но он от них ушёл,
А та, которая б могла мигнуть – и он у ног,
С ума пока что не сошла – и в этом наш урок...

 1994.





 * * *
Иногда подмывает, дожив до седин,
Вместе с паспортом сдаться властям:
Я живу, как китаец династии Мин,
Как кореец династии Тян.

И глядит удивлённо досужий народ
На плечо моё в общем строю:
Без надежды хоть капельку выйти вперёд
Отстаю, отстаю, отстаю.

Ахиллес проиграет, хоть двигаться лень
Черепахе к котлу и огню,
Я тебя догоняю, сегодняшний день,
Но, наверное, не догоню.

 1994.






 * * *
Ещё захватывает дух
От незабывшегося имени –
Когда поэты любят шлюх,
Они их делают богинями.

Но доходили также слухи
До нас с тобой путями тонкими:
Когда поэтов любят шлюхи,
Они их делают подонками.

 1994.






 * * *
 Н.С.
На исходе последние годы
Той эпохи, что ради свободы
Из костей наших вытравит страх,
Но средь грохота, лязга и визга
Только птицы, летящие низко,
Видят радужки в наших глазах.

Я надеюсь, в грядущее Оно,
Что шагает сюда неуклонно,
Ты не спутаешь с музыкой шум,
Когда я, без движенья и стона,
Буду сух, как чеснок фараона,
Как дыханье царицы Хашум.

 1994.








 * * *
 Все мужчины и женщины созданы Богом
 Одинаково. Разница только в деталях,
Над которыми стоит шутить,
Но не хочется. Лучше пройдёмся немного,
Обозрим всё, что было, и дальние дали –
Сколько взгляду дано охватить.

Да, в старухе едва угадаешь девичье,
Города постепенно меняют обличье,
Всё, что дорого, сходит на нет,
Только ты – неизменна, мила и желанна
И загадочна, точно слова Иоанна,
Что спешили к нам тысячу лет.

Я б собрал все долги твои и прегрешенья,
Я бы стал неизменным козлом отпущенья,
Что из Библии пялит рога,
Ведь ловчишь – не ловчишь, через пару десятков
Жизнь покажется лишь остановкою краткой
После прежней, что так дорога.

Я пишу это тем, кто признается смело,
Что с таким состоянием духа и тела
Каждой клеточкой близко знаком,
Впрочем, здесь мы cлегка отклонились от темы –
Вот такие пока накопились проблемы,
Выражаясь простым языком.

1994.








 Письмо женщине

Когда я думаю о том,
Что нам почти уже полвека,
Почти смеюсь. И век-калека
Дробится вчетверо, крестом.

Я говорю тебе, что жизнь
Не удалась. Что мы с тобою
За пеной лунного прибоя
Не разглядели нашу страсть.

Я заключил её в слова,
Опутал жалкими цепями,
Словесной пылью вместо пламени
Она покрылась – и сдалась.

Но что бы я ни восклицал
О том, что прокатилось мимо,
Я б всё равно тебе солгал:
Бесценное – невыразимо.

 1994.





 * * *
Перечень дел, что исполнить не смог опять я,
Выйдет нескоро, но, право же, Бог простит:
Я заболел, я заснул поперёк кровати –
Подлый Негоро тайком подложил магнит.

Север сместился, восход потеряла клумба,
Вместо Кариб к пирамидам несло и льву,
Я отклонился на целых четыре румба,
Вспугивал рыб и не ведал, куда плыву.

Думалось, где бы, куда б мне причалить с вами,
Чья ещё милость мне сердца уделит пядь?
Звёздное небо спасало меня ночами –
Днём приходилось глядеть в водяную гладь.

Плыть или сдаться? Тесей, что стремился к бою,
Взмахом кинжала бесценную срезал нить.
Что ж удивляться, что ты не была со мною?
Просто устала. И думала просто жить.

 1994.





 * * *
Каждое ничтожное мгновенье –
Как секундомера жадный взгляд:
Прошлое отбрасывает тени,
Будущее пятится назад.

Чтоб попасть в просвет маняще-жуткий,
Роковой не трогая черты,
Я шагаю в узком промежутке
Меж двумя крылами темноты.

Так и не усвоивший науку
Отвергать отчаяния дрожь,
Я к тебе протягиваю руку,
До которой ты не достаёшь.

1994.









 * * *
Всё стало вдруг бессмысленно и мелко,
Когда однажды много лет назад
Я начал сознавать, как быстро стрелка
Потёртый обегает циферблат.

Я жил и понимал: добра не будет,
Вокруг – непримиримые миры,
В них муравьями двигаются люди,
Скрипят колёса, катятся шары.

Как тяжко жить в своей скорлупке бренной
И убеждаться каждый день и час:
Мы – только пыль безжалостной Вселенной,
Ей дела нет и не было до нас.

Мне этот приговор не в утешенье:
Когда-нибудь в отчаянье стыда
Сдержу на миг жестокое вращенье –
И сердце остановится тогда.

1994.









 * * *
Увидишь ближе – отвернёшься хмуро
От надоевших лиц, вещей и дел,
Всё, что я вижу – лишь карикатура
На то, что я увидеть бы хотел.

Под этим солнцем, небом и звездою,
Когда кругом сосуды полны зла,
Всё будто мёртвой спрыснуто водою,
И только ты – такая, как была.

 1994.





 * * *
Что тут, гляди, за синяк у тебя над бровью,
 И отчего вдруг царапина под скулой? –
 – Это следы замечательных встреч с любовью.
 – Э т о с любовью? – Ну, может, не с ней одной.

Вылезут из орбит лишь глаза у Бори –
Влезут обратно со временем всё равно,
Часто бываю я бит, но всегда упорен,
Что, вероятно, не каждому, брат, дано.

Где-то я шёл на ура, кое-где не слишком,
С каждым рассветом во лбу прибавлялась пядь,
Видел Маринку вчера. У неё сынишка –
Впрочем, об этом не стоило вспоминать…

Падают сами сирени тяжёлой гроздья,
Радость чужую в прохладе своей храня.
Ночью за облаками мелькают звёзды.
Я разгляжу их. А значит – они меня.

1994.





 * * *
 N.N.
 Пока лишь сеть накинута комарья
 На ширь меридианов и лагун,
Я чувствую: ты в этом полушарье
И, значит, отыскать тебя смогу.

В огне было нам легче бы – водою,
Дождём зальёт, ветрами сгонит прочь,
Как не было. Но всё не так с тобою
Случилось в эту памятную ночь.

Огромное белело покрывало
На всей земле, отправленной ко сну,
И окон чёрно-звёздные провалы
К нам не пускали жёлтую луну.

И я не знал, вдыхая полной грудью
Прохладное ночное торжество,
Что больше ничего уже не будет –
И что не надо больше ничего.

 1994.






 * * *
 Н.С.
Как привыкнуть к чуду, что в верхней трети
Туловища сердце стучит пока?
Это не посуда звенит в буфете
Громче электрического звонка.

Мне не жаль, что видимся редко даже –
Что за диво зевать над колодой карт?
Ты – деталь окружающего пейзажа,
От разрыва хранящая миокард.

Может, это скверно, но не могу я,
Полыхая спичкой, назначить зной,
Я б давно, наверно, нашёл другую,
Если б не привычка к тебе одной.

Я пишу со строчной, хотя заране
Знаю, что за мною солидный хвост:
Имена неточны, а все названья,
Став обозначеньем, теряют рост.

И со лба убирая остатки чуба,
Что с годами находит другие лбы,
Говорю: «Ты – судьба» – или это грубо,
А «судьбинка» – как родинка без судьбы.

Может быть, ещё я сегодня ночью,
Со второго на пятое октября
Напишу такое, что ты воочью
Разглядишь и скажешь: «Он жил не зря.»

И пока ещё катится половина
Жизни колесницею на закат,
Говорю по-прежнему: «Здравствуй, Нина.
Где тут принимают нас и хранят?»

1994.





 Актеон

Рвут на части собаки и колет копьё,
Рубят тело ножи и мечи,
В наступающем мраке: «Я видел её –
Значит, сердце, замри, не стучи!»

Но кричу сквозь олений разодранный рот,
Что последнею кровью расцвёл:
«Если знал бы, что ходит она в этот грот,
Я бы всё равно снова пошёл!..»

 1994.





 * * *
Жизнь у нас проста и весела –
Изредка судьба косится хмуро,
Рыцари квадратного стола,
Мы совсем не видели Артура.

Все, кому свобода дорога,
Не найдут истории печальней:
Там, в углу, ржавеет кочерга,
А не меч блестит под наковальней.

Вот и мой сегодня пробил час:
Подобрав доспехи по квартире,
Я готов на подвиг ради Вас,
Лучшая из фей в подлунном мире!

И не надо большего желать:
Не теряй терпения и веры,
Коль в награду выпадет опять
Лёгкая улыбка Гвиневеры.

 1994.
 





 Хроника декабря 1994г.

 1.В четверг, в декабре, после полдня работы
Неужто другой не сыскалось заботы?
Да надо ль писать эту хронику было?
Перо современника– страшная сила.

 2.Хоть нет терпежу, хоть и сам я в матроске,
А в банке сижу, как уродец петровский,*
И знать ничего не хочу о событьях,
Которым снаружи велел проходить я.

 3.Со мною такого ещё не бывало:
 Работа, в которой ни грани развала,
Да солнечный свет в эти окна крестами,
Да тёплый клозет за тремя воротами.

 4.А там, где не ждёт ни второе, ни третье,
Где даже компот в станционном буфете
Усох до того, что идёт на развес он –
Кому это нужно? И чем интересно?

 5.Всё это от нас не зависит нисколько.
 А где оно лучше? Болтают, и только.
 Я не был нигде, кроме пары окраин
Того континента, что нынче пылает.

6.Да только и там теперь трудятся безо –
 В железных посудинах возят железо,
От Бихача к Грозному сколько шрапнели
У сорок четвёртой рвалось параллели.

 7.Кунсткамера наша чудна и стозевна:
 В хрустальном гробу почивает царевна
Иль кто там ещё дожидается часа
Спасти-осчастливить отечество наше?

 8.Спроси у того, что озорно и обло:**
 Куда подевалась сушёная вобла?
 И если ответит, добавишь лукаво:
 А где теперь прячутся совесть и право?

 9 .На днях, беспокоя усталое зренье,
 Я в книге такое нашёл объясненье,
 За что мы несём наши тяжкие кары:
 Во всём виноваты монголо-татары.***

 10.И тут обожгло вдруг догадкою жаркой,
 Как всё не везло мне с одною татаркой
 Как долго я мучился вовсе без толка:
 Видать, в ней таилась ещё и монголка!

 11.Глаза её были совсем не раскосы,
 Славянское имя и чудные косы,
 Смеялась она и не плакала сроду –
 Ну можно ли верить такому народу?

 12.Смеётся и плачет над нами Европа –
Читатель простит мне обыденность тропа –
Не путать с тропой, на которой пора бы
Заканчивать хронику – дальше ухабы…

 1994.
––––––––––-

Примечания:

 * Во время описываемых событий
 автор действительно работал в банке.

 ** «Чудище обло, озорно, огромно,
стозевно, и лаяй..» В.К.Тредиаковский.

 *** См. «Энциклопедический словарь
1985г.» Монголо-татарское иго–причина
отставания Руси от западноевропейской
цивилизации.






 Эпитафия

Как беспощадный шквал проносится сквозь лес,
Всему придёт предел, но мы его не знаем,
Я смутно понимал, что времени в обрез,
И всё, что не успел, останется за краем.


Мгновения губя, твердил себе: Живи.
Ты заслужил сполна всё то, что есть и было,
Две жизни у тебя, поскольку две любви –
Но жизнь была одна – и жизни не хватило.

1995.






 * * *
Как кит на сушу в некое мгновенье
Бросается, забыв про воздух-яд,
Вдруг тронет душу тема искупленья,
Хоть знаю, что ни в чём не виноват.

И долго после этого не спится,
И сам к себе испытываю злость,
Как будто кто-то должен расплатиться
За то, что мне так тягостно жилось.

 1995.





 * * *
Мимо персика, яблони, сливы,
На дуде своей вечный игрец,
Еду с ярмарки неторопливо,
Не кудрявый и не молодец.

Ремонтируя скрепку монеткой
Иль платком протирая стекло,
Я себе с неизменностью редкой
Говорю, что опять повезло.

Повезло, что оставили в силе
Приговор, по которому – жить,
Повезло, что чуть-чуть не убили,
А могли ведь и вправду убить.

Повезло, что сумел уцелеть я
Там, где многие падали с ног,
Что, рождён в середине столетья,
Я увижу, быть может, итог.

И с улыбкою странно-капризной,
Терпеливо вертя головой,
Еду я по обочине жизни,
Не считая её таковой.

 1995.





 Старый мотив

Бродит расстроенно в фартуке рваном
Золушка вкруг золотого дворца,
Жизнь, ты устроена так, что нельзя нам
Тёплых ладоней отнять от лица.

Там, где мосты поднимаются строем
Алая яхта – была – не была,
Ты, для которой я не был героем,
Лучше бы всё-таки принца нашла.

В грязном буфете средь всяческой рвани
Пьяный чудак – только губы в крови:
«Здравствуйте, дети, сегодня мы с вами
Поговорим о бессмертной любви.»

 1995.






 * * *
У маленького зеркала за шторой
Вон, посмотри, какой тяжёлый взгляд.
Меня одолевает тот, который
Сидит внутри,печальный мой собрат.

И на хрена мне ждать в надежде робкой,
Что новый отменяется исход,
Пока жена начнёт копить коробки
И адреса, где нас никто не ждёт.

Знать, на беду со мной случилось это:
Перед судьбою в тягостном долгу,
Я не найду достойного ответа –
И не ответить тоже не смогу…

 1995.




 Полночный экспромт

Мне не спится, хотя очень скоро рассвет
И хоть все перепробовал средства,
Все мы лица моложе шестнадцати лет,
Потому что мы вышли из детства.

Даже в тёмную ночь эту верю с трудом,
Как в случайность, что где-то застукал:
Днём я видел, что дочь строит кукольный дом
Для своих многочисленных кукол.

Но уже оказавшись на этом пути,
Что ведёт за ушедшими следом,
Я, быть может, успею ещё дорасти
До того, кто окажется дедом.

Но едва только вспомню о женщине той,
До которой тянулся в надежде,
Понимаю, что быть ей всегда молодой
И любить меня так же, как прежде.

1995.





 Экспромт
 в обеденный перерыв
 (Действительный случай)


На окраине грязного сквера,
Где портвейном торгует «Шарчок»,
«Ты пойми меня, слышишь, Валера!» –
Молодому твердит старичок.

Я и сам его так понимаю,
Как положено между людьми,
Но откуда настырность такая:
«Ты пойми меня, слышишь, пойми!»?

И когда вдруг наглец, опрометчив,
Скажет слова мне два или три,
«Я не понял вас, – тотчас отвечу,
Я не понял – а ну, повтори!»

И пока ещё в спину ль, в упор нам
Дышит время: «Гони, не томи!»,
Я кричу тебе сорванным горлом:
«Ты пойми, ты пойми, ты пойми!»

1995.










 Неоконченный сонет

В той темени, что пуще год от года,
Последний вольный саженец зачах,
 – Ты где меня сегодня ждёшь, свобода?
 – А там же, в четырёх твоих стенах.


Над рукописью тощею колдуя,
Угрюмую рассеиваю тьму,
 – Скажи, любовь, куда к тебе приду я?
 – Туда же, но пятнадцать лет тому.

– Так отвяжись от каменной утробы,
От небыли – и в путь благослови!
– Откуда, жизнь, в тебе так много злобы?
– Мне не дали свободы и любви…

1995.






 * * *
 Я притворилась смертною зимой…
 А.Ахматова.
Голем.
 Г.Мейринк.
Я каждый день стучусь в глухую дверь,
За ней – то свет, то музыка, то пенье.
Поэзия, ты – перечень потерь,
 А вовсе не покоя обретенье.

Забыться – хоть на час, на полчаса,
На целый миг – и снова, как бывало,
Я приближаюсь к центру колеса,
Зияющему мрачностью провала.

Настолько он безрадостен, что слов
Нет для него – ни веры, ни любови,
Так Ганнибал, встревоживший слонов,
Не успокоит их без моря крови.

И, правде необдуманной не рад,
 Как истукан, что вылеплен из глины,
Я всё-таки смогу шагнуть назад
От этой нестерпимой середины.

1995.






 * * *
Как пацанами резвились на речке
Помню. И падали дружно в траву.
Где ж они, милые те человечки?
Все разъезжается, точно по шву.

Древнего племени мрачные лица
Смотрят упорно на старый вокзал.
Сколько же времени это продлится?
Что ж ты нам, классик, о том не сказал?

Дядя Исаак или бабушка Хава –
Сколько имен – и какая родня!
Я б никогда не оставил их, право –
Это они оставляют меня!

Мы своих вычурных танцев не пляшем
И на других языках говорим,
Я не считал себя именно вашим –
И ни минуты вам не был чужим.

Как забытье мирового злодейства,
Вместо земли, где не падает снег,
В дочках мое растворится еврейство,
С русскою кровью смешавшись навек.

 1995.







 * * *
Под аптекою нищий поёт,
Прославляя всевышнего тонко,
Раскупили богатые йод,
Бедным бедным оставив зелёнку.

Ни к чему вам оркестром греметь,
Музыкантам, от холода бледным,
Раскупили богатые медь
И оставили золото бедным.

Разлетелась по городу весть,
Распугавшая прочие вести:
Раскупили богатые честь
И оставили бедных без чести.

Увлечённые – Бог их храни!–
Зовом вечным и словом победным,
Иванова читают они,
Оставляя Платонова бедным.

 1995.



 


 * * *
Бывают дни, когда, к несчастью,
Позорным кажется покой:
Душа, охваченная страстью,
Не знает меры никакой.

Не слыша разума резонов,
Что ей напрасно суждены,
Она смешна. Ёе законов
Нельзя познать со стороны.

И чувство тяжкого обмана,
Где бурно рушатся миры,
Я испытал довольно рано
И не забыл до сей поры.

 1995.





 Ночной экспромт

Задыхаясь на жарком ветру,
Что вихры мои треплет, играя,
Так пишу, будто завтра умру –
Или так, будто умер вчера я.

Паутине подобен слегка
Этот почерк, что вы мне простите,
И глаза, будто два челнока,
Вьют и вьют свои длинные нити.

Шестиграннее солнечных сот
И острее, чем звёзды Давида –
Ничего-то в неё не падёт,
И висит она больше для вида.

Я бы в рай согласился и ад,
Если б знал, что, отбросив упрёки,
Не спеша твой внимательный взгляд
Перечёл эти скорбные строки.

 1995.






 * * *
Диспетчер аэропорта,
Твоя работа непроста,
И глубину непониманья
Являет каждый, кто не рад,
Что ты глотаешь шоколад
Для неослабности вниманья.

Вся жизнь твоя подчинена
Работе. Дети и жена
Тебя нечасто видят дома.
Ты воплотил свою мечту,
И сотни «Боингов» и «ТУ»
С негромким голосом знакомы.

Ты мог бы, если б захотел,
Движеньем всех небесных тел
Владеть, хоть их довольно много,
Ты совершаешь чудеса,
Ты Бог на эти два часа,
Хотя – нет Бога, кроме Бога.

И только Он решит, доколь,
Твоей судьбы зерно и соль,
Согрет небесною любовью,
Средь электрических полей
Зелёный светится дисплей,
Как глаз, направленный к межбровью.

Да не погаснет этот свет,
Когда, через немного лет,
Собрав последние усилья,
Как куропатка из-под ног,
Души невидимый комок
Взлетит, распахивая крылья.

 1995.










 Песня

Как жизнь пуста, узнаем позже мы,
Пока ж забудемся давай,
Ты – красота, я твой восторженный
Ценитель, не соглядатай.

Ещё сполна владеют вороны
Землёй, что нам сулит покой,
Ты – тишина, мой голос сорванный
Давно нуждается в такой.

 И в холода хранишь беспечно ты
 Извечной нежности тайник,
Ты – навсегда, и в этой вечности
Лишь я – теряющийся миг.

1995.



 

 * * *
 N.N.
Сколько дней с тех времён дотла –
Ты желанна мне, как была,
Кто тебя целовал тогда,
Не оставил в тебе следа.

Только в сердце, едва видна,
Есть зарубка моя одна,
И поэтому я в долгу –
Я загладить её смогу.

 1995.





 * * *
За эпохою раковых шеек было много других эпох,
Мне мерещится перешеек, чей итог оказался плох –
Обещанья любого рода исполнялись в последний год,
Но измученная природа человека несла под лёд.

Всё, что наше – отлично, скверно – чуть подальше, о прочем – зло.
Всё, что скажут сегодня – верно, но кому от того тепло?
И разглядывая оконце мутной проруби ледяной,
Мы считали, что это – солнце, вознесённое над страной.

Их начальство паслось на ранчо, наше – трубы везло в тайгу,
А ещё был Володька Данчев,* но об этом нам – ни гу-гу,
А когда приходилось туго и губа уставала петь,
Мы на кухне сидели с другом – где же с другом ещё сидеть?

Что приятней беседы этой – только спутника в небе след,
Если кончились сигареты, полусонный займёт сосед,
Итальянский казался пыльник чуть не гамлетовым плащом,
И не думалось где напильник, если ночью стучали в дом.

Во второй половине жизни всё охотней творишь добро –
Чем ещё послужить отчизне, что опутала нас хитро?
Паутиною рвутся нервы, нетерпению нет конца,
Только те, что сегодня в первой, отворачивают сердца.

Это было у нас со всеми, и сейчас показалось вдруг:
Все часы потеряли время и бессмысленно тратят круг,
Только Юлька моя да Светка про упорный напомнят бег,
И последняя пятилетка двадцать первый откроет век.

–––––––––––––––––––––––

* В.Данчев работал преподавателем английского
языка в институте, где учился автор, потом он
куда-то уехал. Через много лет по западному радио
сказали о выступлении диктора англоязычного вещания В.Данчева с осуждением войны
 в Афганистане. Информацию о развитии событий
легко найти в интернете.

1995.









 * * *
 А.Б.
Наступит проблеск в жизни монотонной,
Когда сосед по камере бетонной
Вдруг удивится – где ж я всё добыл?
Вы дождались указанного часа,
Мои подвалы, полные запасов
Пергамента, бумаги и чернил.

Немало нужно всё-таки отваги,
Чтоб в наше время думать о бумаге,
Но это всё отнюдь не манит ввысь:
Там, наверху – пожары, штормы, войны,
И тридцать строк, которых ты достойна,
Ищу я всё оставшуюся жизнь.

Я так привык к тому, что длилось миги,
Что не прочтёшь в единственнейшей книге,
Что навсегда в меня вдавило след,
Что я, как тот мальчишка, полон пыла,
Что кажется, осталось всё, как было –
Всё здесь. Одной тебя со мною нет.

1996.




 * * *
 N.N.
Я нарушаю заговор молчанья,
Присущий человеческой природе:
Не покидают всё-таки меня,
До этих дней свежи воспоминанья
О том, как ты по комнате проходишь
И медленно садишься у огня.

И если бы сейчас на самом деле
Мне первая любовь открыла двери
И всё, о чём мечталось, было в ней,
То всё равно я ей бы не поверил
И, примирившись с горькою потерей,
Я выбрал бы вторую, холодней.

Лишь об одном жалеть могу сейчас я,
Когда вдруг тело всмпомнится тугое,
Античного достойное резца –
Что мы с тобой не умерли от счастья
Ещё тогда, поскольку всё другое –
Как лестница в колодец без конца.

 1996.







 * * *
 Н.Б.
Пусть кто-нибудь другой над этим шутит плоско,
Но, вспарывая мрак, упрямый видит взгляд
Бретельку под рукой и тонкую полоску,
И губы, что никак расстаться не хотят.

В халатике простом едва ль ещё не краше,
Чем очереди ню, раздетых до бровей,
И всё, что мне пока досталось полной чашей,
Я в жизни не сравню со щедростью твоей.

1996.






 * * *
Как трудно дождаться, однако, пока
Поднимет со дна тебя дух человечий,
Я стал выпрямляться годам к сорока,
Окрепла спина и расправились плечи.

В далёкую точку уставивши взгляд
К себе одному я не ведал пощады,
Я плыл в одиночку, я шёл наугад,
Ползли по тропе моей разные гады.

Ущелья, леса или травы по грудь,
С родными разлука, и в пору итога
Я поднял глаза на проделанный путь –
Над ним виадуком белела дорога…

1996.





 * * *
Принадлежа к дворняжеским породам,
Но горд собой и с музами на ты,
Я навсегда отравлен кислородом,
Мне нехватает углекислоты.

Пусть напоследок жизнь сыграет туш нам,
Противник физкультуры хоть убей,
Я, погубитель шариков воздушных,
Теперь тружусь, как честный скарабей.

В них ласковость до преданности песья,
Расцветка – точно звёздочки во мгле,
Я не взлечу на них до поднебесья,
Но задержусь, быть может, на земле.

И та, чей жар из ведомости стёртой,
Пробился в тело, высушив скелет,
Как яркий шар взорвётся у аорты
Когда-нибудь. И я увижу свет.

 1996.






 * * *
Я, изучавший Везувия огненный клык
Лишь с одобренья парткома – такая эпоха! –
Вдруг полюбил до безумия русский язык
Только за то, что на нём изъясняются плохо.

Легче швырять обещанья с высоких трибун,
Чем ежедневно с привычным устраивать встречи,
И длинноногих красавиц озябший табун
Нас отвлекает от чистой и правильной речи.

Но к ощущениям острым нас манит подчас:
Сбоку по почкам. Ковёр – или меч самурая,
И электронного монстра чудовищный глаз
Тянется к дочкам, полсотнею клавиш сверкая.

Где-то в Италии с гор осыпается снег,
Солнце встаёт. Рядом – озеро, полное соли.
Игры Касталии*. Пьяный на вид человек
Горько поёт о берёзоньке во чистом поле.

–––––––––––––––––––––-

Примечания:

* – На взгляд из космоса – треугольник,
сильно вытянутый: Апеннины – швейцарские
 Альпы – Мёртвое море.
Касталия – см. Г.Гессе «Игра в бисер».

1996.





 * * *
Я, к себе обращавшийся в третьем лице,
(Думать «он» веселее, чем «я»),
Оказался сегодня ещё не в конце,
Но уже посреди бытия.

Улыбаясь лукаво сквозь заросли зла
Проползаю, устал и уныл,
Чуть со сдвигом, но вправо, как ртути шкала –
Сколько градусов я накопил?

Далеко до рассвета, но всё горячей
Пламя рыжее чудится нам,
Голова ль твоя это вот здесь, на плече,
Согревает меня по ночам?

И держась твердолобо юдоли земной,
Я, малютого прошлого сын,
Вдруг умру от озноба однажды зимой,
На минуту оставшись один.

1996.



 * * *
 …И до самого края дошедший,
 Вместо нас, где лишь холод и тьма,
 Был один городской сумасшедший,
 До конца не сошедший с ума.
 (Нереализованный
 набросок ок. 80г.)
Меня рассвет погладит по головке
И ветерок прохладный от земли,
Я тридцать лет сижу на остановке,
Привычно обнимая костыли.

Мне на лету приветливая птица
Уронит телеграммою листок,
Не довелось мне где-нибудь учиться,
Меня зовут за это Филиппок.

Недобренькие дяди или тёти
Меня никак пустить не могут в дом,
Вы зря меня грязнулею зовёте –
Я умывался в семьдесят шестом!

Я, как чертополох, упрям и стоек
И полон замечательных идей,
Я прокормлюсь и около помоек,
Хоть с каждым годом больше там людей.

Я спички по утрам вставляю в веки –
Не проворонить вечером закат,
Меня мальчишки дразнят у аптеки
За то, в чём я совсем не виноват.

Я только жду единственного чуда –
Лишь до поры у времени в плену,
Я улечу когда-нибудь отсюда
В далёкую и тёплую страну.
 
 1996.









 * * *
Синие птицы мои, лебедушки,
Реже в курятнике, чаще в подушке,
Перья в стаканчике взглядом сочту,
Нынче с утра, повергая рейхстаги,
Я не нашёл ни кусочка бумаги –
Видно, придётся сдирать бересту.

Не успокоит молебен левита –
Взгляд твой волшебен, да нет в нём профита,
Не превратить даже воду в вино,
Кто ни пришёл бы, восторга не скрою:
Мне хорошо: я брожу сиротою*
Там, где отцовских сыночков полно.

Пенсионер домового масштаба,
Мне, например, эта нравится баба**–
Двадцать вторую мы с нею тетрадь
Всё ж раскупорили. С дымкой во взгляде,
Я, металлист, добывающий радий,***
Начал светиться. Пора отдыхать.

Чьи это жёны слетаются, плача?
«Ты мой рожоный», – бормочет удача,
Пьяные слёзы, намокла щека,
Мне ж лучше post, чем печальное mortem,
Небо и море мои на четвёртом –
В дождь прямо на пол течёт с потолка.

Мне перечислили нынче в трамвае
Тех, кто уже не уйдёт в Гималаи,
Кто не прошёл половины пути,****
Мне ж за пределами ближнего круга
Душу и тело залечит подруга –
И в Сингапуре такой не найти!

Зря притворяешься шваброю, палка.
Что же ты жалишься? Как тебя жалко!
Взор подними из забытых глубин:
Там, за холмами – жемчужные пики,
Здесь, у подножья – чернильные блики.
Капелька вечности. Ты не один.

––––––––––––––––––––

Примечания:

* – «…мне хорошо. Я сирота.»
Мальчик Мотл у Шолом Алейхема.
** – муза.
*** – В.Маяковский о поэзии.
**** – одноклассники – кто умер
или погиб.

 1996.





 * * *
За грудиною пусто, но кто-то вошёл
Мне в предсердие снова,
В тридцать пять я почувствовал первый укол,
Но дождался второго.

По сегодняшней мерке верёвка и крюк –
Весь мой жребий измерен,
Doch ich fuehr’ meine Staerke nur darauf zurueck,
Was ist schwer zu erklaeren.*

Как со львами во рву – и прощайте, мечты!
Больше времени нету.
Я ж ещё доживу до того, когды ты
Улыбнёшься поэту.

–––––––––––––––––––––

Примечание:

 * – Трудно объяснить, как я держусь (нем).

1996.






 * * *
Пропали вы втуне, как в доме больном старики,
Стихи мои, все, что в тот день раскрывали объятья:
Восьмого июня я жил без единой строки –
Точнее, без тех, что не смог при себе удержать я.

Какие мечты пёстрым шлейфом тянулись за ней –
Последней, в пыли, на скаку – только головы гнутся!
Любимая, ты уходила намного больней –
Но эти ушли для того, чтоб уже не вернуться.

 1996.





 * * *
Я, отнюдь не страдавший во имя идей,
(Вот о чём я тебе и толку…)
Не подбрасывал в масло железных гвоздей,
Не подмешивал стёкла в муку.

Только вот и лови его – чтоб детвора
С полусветом не путала тень,
Переброшен из Киева мостик вчера
В наш далёкий сегодняшний день.

Там, где бабушка Фира с тяжёлой косой
На потрёпанном фото в углу,
Где фуражка Якира да Петька босой,
Да наган на холодном полу.

Чья нейтронная бомба оставила след
На усах озверелых вождей
Там, где шпалы и ромбы сходили на нет,
За собой увлекая людей.

И бумаги в комоде, как в почве зерно,
Так у самого края не лги:
Задолжала им родина многое, но
Нам она возвращает долги.

 1996.






 * * *
 В романе Т.Гарди отец героини зажигал
 три раза за ночь свечу, любуясь красотой
 матери…
 Когда в моём осталась ты дому,
И жизнь моя твоей вдруг стала частью,
Я не поверил счастью своему,
И в этом было главное несчастье.

Ко тьме ревнуя, к стенам, кирпичу
Под туфлями твоими,– к изголовью,
Я трижды за ночь зажигал свечу,
Ловя твоё дыхание с любовью.

И понял я: чисты твои стопы,
Смятенье и печаль во мне от века,
Вдали от обезумевшей толпы
Ты не найдёшь безумней человека.

 1996.










 * * *
Хотя сам я картав, как пристало Симу,
И могу, подустав, подпустить вам дыму,
Знаю, взгляд мой неточен, а нрав суров:
Вон Рубцов одиноко куда-то скачет,
И у Бродского всадник в окне маячит,
Мне ж нельзя разогнаться среди холмов.

Я привык повседневности ставить свечку,
За корову всегда получал овечку,
За овечку чудесного брал гуся,
С барахлом никогда не садился в скорый -
Всё по формуле "Ruehrmichnichtan", к которой
Приучили родители, не спрося.

Одинокий скелет устаю таскати,
Сам я множество лет подражал дитяти
Иль кораблику в бурном стекле ручья,
Мне готовили высшую в жизни меру,
Я сбежал от неё, но избрал карьеру
Человека, лишённого бытия.

Если все мои строки смотать обратно –
Их и так не видать, как на солнце пятна –
Сколько порчено крови за тридцать лет!
Но последнюю нить я держу в конверте,
Потому что забыть – это хуже смерти,
Лучше жизни – и только больнее нет.

 1996.






 * * *
На рубеже безжалостного века
Навеки искалечена природа,
Ты нас за это, Господи, прости!
Беременные самки человека
Не требуют особого ухода –
Им часто просто некуда идти.

Где солнца диск желтее абрикоса
На города унылые глядит,
Катаются железные колёса
Едва ль не в каждой высохшей груди.

И будто в ожидании награды,
К четвертованью вовсе не готов,
Живой Пол Пот кивает из засады,
Расталкивая горы черепов.

Но там, где всё, что дорого и тонко,
Крапивою забвенья заросло,
Выходит дочь в короткой рубашонке –
И я опять снесу любое зло.

 1997.





 * * *
Светлые дали, где юноша бродит влюблённый,
Плотною шторой отрезало, глаз не щадя –
Это не я ли стою там в нелепой зелёной
Куртке, которую брал только ради дождя?

Мы подрастали и всем говорили «Спасибо»,
Хоть и темнели порой горизонты слегка,
Это не я ли выуживал майкою рыбу?
Это не мне ли глубокой казалась река?

Круг бытия. Кто до срока подводит итоги
Тратам вчерашним, осыпанный пылью земной,
Это не я. И другие стоят у дороги
Вместе с тогдашним бесплотно-беспомощным мной.

 1998.







 * * *
 А.Б.
Пока судьба коверкала, калека
Всё, в чём потом вовек не разобраться –
И разбираться было ни к чему,
Осталось от живого человека
Простое фото девять на двенадцать.
Вся жизнь моя – лишь подписи к нему.

Я обходил убогие владенья,
Чтоб даже мышь не проскочила мимо,
Наваливал у входа кирпичи,
Но та, кого любил, необъяснимо,
Без заклинаний, пламени и дыма
Являлась лёгким призраком в ночи.

И хоть при этом нёс такую дичь я
И понапрасну всем кричал: «Поверьте,
Не обращу надежды ваши в дым!...»,
Недоставало малости – величья,
Которое приходит после смерти –
А я и не считал себя живым!

Но всё ж копились листики былого,
В упрёки превращённые сурово,
И, озирая груды серебра,
Что после стольких лет желтеют медно,
Я вижу – ты утеряна бесследно
Давным-давно, а кажется – вчера…

 1998.






 * * *
Из миндального дерева stammt мой пастерный взлёт,
Словарями Ахмановой нас не гумилевать,
Самуиловым маршем из детства, как снежный плот,
Пролетит за Рубцовым моих отпечатков рать.

За кедровым, болотским, отважнее смеляков,
Луговскими за лесом взметнулись и полегли,
Надо мною смеётся неведомый Мотыльков:
Кто прошёл сквозь железо – увязнет в любой пыли.

Робость, ножкой не шаркай – и дьявол в карандаше,
Я судьбу лягушонка быстрее других постиг.
Сквозь рождественский марш мне удача кричит: Туше!
Или это тушёнка? Но всё равно слышу крик.

Есть ли что-нибудь дивше, чем полной владеть рекой,
И не всё ли равно, кто зачтётся, смиряя взор –
Толкователь с обвисшей от тяжких трудов щекой
Или та, без которой не пишется до сих пор…

 1998.






 

 * * *
Мой друг, пускай судьбе, кривлявшейся убого,
Всё было недосуг подсолнухом желтеть –
Знакомы ли тебе четыре типа слога,
Ромашка, мела стук, фонетики камедь?

Движеним руки словарную утробу
Отбрасывая вспять, певучей, чем «Ромэн»,
Я ваши языки сворачиваю к нёбу,
Я вас учу читать, как дерзкий Бодуэн.

Основы бытия сжимаются упруго,
Обломками корней заполнена тетрадь,
Грамматика – моя последняя подруга,
Кормилицею ей, наверное, не стать.

Ломается весло, качается баркас мой,
Где я сидеть привык, спокойствие храня.
Куда б ни занесло, со мною мой прекрасный
Неведомый язык для завтрашнего дня.

 1999.





 * * *
Тысячелетья близится итог,
Пускай полмира стелется у ног –
Всё так же несть числа морям и странам.
Семь раз переменились времена,
Мы многому давали имена,
Но большее осталось безымянным.

Так, для любви, не ведающей зла,
Единственность – последняя шкала,
Напрасны клятвы верности до гроба,
И чья-то плоть отнюдь не теремок,
И всё, что происходит, невдомёк
Обоим, если это вправду оба.

Пока копилась сотая тетрадь,
Успел я, право, многое понять –
Вздох мотылька, медлительность слоновью,
А полчаса безрадостной возни
Под одеялом – Боже сохрани
Нас от того, что кажется любовью!

И каждый раз, как снова мы с тобой
В пространстве совмещаемся судьбой,
Не тщетны, но верны мои усилья,
И кажется – вокруг такая тишь:
Вытягиваешь шею – летишь,
Когда из бёдер вырастают крылья.

Накапливая чёрные шары,
Судьба то треплет дерзко за вихры,
То воет в подворотне, как собака,
Как сумрачен порой мой дикий лес!
Но ты, ради которой я воскрес,
Не ведаешь уныния и мрака.
 
 1999.






 Как давно это было...
 (Баллада о трёх мудрецах)

В холод плесень ещё не ползёт по стене,
И в туман не хрипят альвеолы во мне,
И никто с рюкзаком не бредёт по Луне,
И ещё не горел рейхстаг,

Там иду я, увечный, слепой и глухой,
С гордо поднятой птичьей своей головой,
Под псалмом девяностым покуда живой,
Как военный, чеканя шаг.

 1999.








 * * *
Протру очков неспешно стёкла,
На них осенняя пыльца,
Приходит время для Софокла,
Софокла, сына кузнеца.

Жужжат шмели в оконой раме,
Гуляет ветер во дворе,
А тут беседуют с богами,
Обряд свершая на заре.

Здесь, точно адрес на конверте,
Любой бесхитростен сюжет:
Измена, месть и жажда смерти
Врага, кому спасенья нет.

Героя бросить на колени,
Копьём пронзить живую грудь –
За эту сотню поколений
Не изменились мы ничуть.

И те ж наследники-барыги,
И тот же бедности позор…
Как жаль, что есть такие книги,
Что не стареют до сих пор!

 1999.

 




 * * *
Действительность мешает мне творить –
Как часто всё, о чём писал когда-то,
Сбывается – такая вот расплата
За то, что смел стихами говорить.

Но там, где удаётся не смешать
Фантазии полёт с полётом птицы,
Где всё, чему поставлены границы,
Их нипочём не смеет нарушать,

Я собираю ветки и траву,
Я развожу огонь в своей каморке,
Но Божий взор меня находит зоркий –
И вот тогда я грежу наяву,
Ошеломлённый дерзостью своею,

Мой грандиозный замысел таков:
Я говорю, что быть тебе моею
Отныне до скончания веков.

 1999.






 * * *
Пусть поредели волосы, и впрок
Не запасти и падалицы падшей,
Мы честно делим плавленый сырок,
(Жена чуть-чуть отламывает младшей.)

 Мы не чета тому, чьи деньги – грязь,
И как урок такому чистоплюйству,
 К нам нищета приходит, не таясь,
За то, что не приучены к холуйству.

А по ночам, прикинувшись хитро,
Что песенка для нас ещё не спета,
Я слышу, как сопит мой добро,
Накапливая силы до рассвета.

 1999.




 * * *
Коль любитель софизмов узнает родной фасон
По покрою строки – значит, автору так и надо.
  Я не жду оптимизма от той из своих персон,
 Что кропает стишки – ни от той, что ласкает чадо.

И не стоит заране презрительно морщить лбы,
Звать телёнка козлом, в нетерпенье срывать вериги,
Если фига в кармане – привычный приём борьбы
С окружающим злом, не дождёшься плодов от фиги.

Всё спокойнее спится, всё реже крутой лобок
Вызывает печаль, что в него не упрёшься сразу,
Я ушёл от лисицы, свернувшейся в колобок,
От медведя сбежал – но зевнул комара-заразу.

За последнею дверцей свечой разгоняю мрак,
Фаренгейтом гореть – не тюльпаны сажать под плёнку,
И впивается в сердце тончайшее жало так,
Что быстрей умереть, чем искать для него зелёнку.
_____________________________

*Ref: «451 по Фаренгейту» Р.Брэдбери.

 1999.







 






 * * *
 Хлопок одной ладонью – тишина.
 Из буддистской философии.
В своём углу, на камне безразличном,
Навек забытый миром безграничным,
Лампады шаткой впитывая свет,
Учителю послушен, точно эхо,
Не слыша ветра, топота и смеха,
Я бился над загадкой двадцать лет.

Моя душа не ведала покоя,
Не покидала бедного изгоя,
Тепла и света зря ждала она,
Одолевая сумрачность воронью,
Я хлопаю себе одной ладонью,
И мне в ответ хохочет тишина.

 1999.

 




 * * *
Где вы, где, все дни мои пропащие,
Даже те, когда жилось непросто?
Без употребления лежащие
Вещи покрываются коростой.

Вон лежат, как дети беспризорные,
Строчки, что писал не славы ради,
Мудрые, весёлые и вздорные,
Пылью покрываются тетради.

На звонок любой открою двери я,
Километры стен не сложат щит нам –
Твоего лишённое доверия,
Сердце остаётся беззащитным.

 1999.







 * * *
Наши детские годы сегодня вдруг тронут до слёз,
Никакая печаль не могла победить перспективы,
Мы ходили в походы, мы песни учили всерьёз,
Нам грядущая даль голубой представлялась на диво.

За былое держись! Не умеешь – давай пособлю!
Даже самую малость – как гривенник детский в бутылку
Я откладывал жизнь по кусочкам, пока накоплю,
 А потом оказалось, что не на что тратить копилку.

На лугу опустелом попутчиков ищет ковыль,
И не наша вина, что согнёт его ветром суровым,
Между словом и делом дистанция в тысячи миль,
Много больше она, чем разрыв между делом и словом.

 1999.







 Середина войны

Снаряды падали на лес
И птицы падали из леса,
Но мы не брали Гудермес –
Они ушли из Гудермеса.

Почти спокойно было тут,
А после, развернувшись круто,
Мы отгоняли за Бамут
Тех, кто спустился до Бамута.

И пусть казалась нам вчера
Беспомощною проволочка,
Им домом – каждая гора,
А нам горой – любая кочка,

Ещё не поздно было нам
Идти – и шли без промедленья,
Мы вышли к Грозному – но там
Ощеривались укрепленья.

Сегодня вспомнить тяжело
Войны бессмысленное жало:
Как много наших полегло,
Как много их уже не встало.

 1999.


















 * * *
У бетонной стены приговор, остающийся в силе –
Твой печальный итог. И его тем острее цени.
Наши дни сочтены. Сколько б мы ещё после ни жили –
Это только намёк на минувшие прежние дни.

Вопрошая: «За что?», приминая дерев позолоту,
Не давая глазам запретительный выловить знак,
Я, великий Никто, опозоривший Доски Почёта,
Возвращаюсь к местам, где когда-то всё было не так.

И, поднявши со дна редким неводом тёплые глыбы,
На откосе крутом отдохну от сегодняшних дел,
Здесь лежит тишина, без которой обходишься, либо
От которой потом никуда ты уйти не успел.

Пусть не будет суров к нам сегодня юнец удивлённый:
Ждать блаженную весть много проще, чем сдохнуть с тоски.
Мимо наших домов пронесутся его эшелоны,
Мы ж останемся здесь. В этой роще у этой реки.

 2000.






 * * *
Всё скрывать, что только можно – мой пожизненный удел,
Спросит кто-то осторожно, отошёл ли я от дел,
Проклинать такую встречу век отныне суждено:
Если правду им отвечу – не поверят всё равно.

Многолетнее витийство стёрло тонкое перо,
Железа самоубийства бьётся боком о бедро,
В выси горние не лезу, не реву по волосам:
Не пугай меня, железо, я с тоской управлюсь сам.

В сердце – точно на вокзале после поезда в ночи,
Где ж они, другие дали, всемогущие ключи?
За окном мелькают даты, за строкой ползёт строка –
Всё, о чём мечтал когда-то, не сбывается пока.

Пусть судьба моя земная погоняет не спеша –
Где-то ждёт меня родная безоглядная душа,
Все стихи мои и ноты бросит, точно ерунду,
Нет у ней другой заботы, только верить – я приду.

К ней сквозь улицы и лица безразличные прорвусь,
Мне б дойти – не оступиться, я дойду – не оступлюсь,
Молча взор поднимет ясный, только в нём увижу свет –
Знать, писалась не напрасно эта песня столько лет.

 2000.







 Неотправленное письмо
 Анжелике Варум


Там, где слышатся песни у дочек,
Мне с другой тебя спутать едва ль,
Чист и трепетен твой голосочек,
Sei es deutsch oder russisch, egal.

И когда одиночество дико,
Ist es kein ungemaechtiger Scherz:
"Ах, Варум, ach, warum, Анжелика,
Hoerst du nicht, wie es flattert, mein Herz?

Freunde, macht eure Augen noch runder:
Seht ihr nicht dieses herrliche Licht?
Sie ist schoen, unser russisches Wunder
Mit dem wunderbar deutschen Gesicht!

И пускай тебе многие рады,
Об одном забывать не спеши:
Ты не звёздочка нашей эстрады,
А звезда моей чистой души.

 2000.







 * * *
Шестой десяток молча разменяв,
Я не устал. Но, свой блюдя устав,
Всё так же жду, что свалится звездою
С небес на мой ещё не лысый лоб –
Нет, не сундук с богатством – нечто, чтоб
Жить, точно стриж над чистою водою.

Обороняться – тоже ремесло,
Лишь для того и надобно стило,
И в памяти, чей путь столь тщетно длится,
Храня автограф твой, Сковорода,*
Я обращаюсь запросто туда,
Куда не всяк посмеет обратиться:

Меня создавший вместе с суетой,
Оставшейся навечно на постой,
Я по тебе бреду неспешной тенью,
Мир человеку честному под стать,
Не удалось тебе меня застать
Врасплох. Ни даже вслед предупрежденью.
__________________

* – Мир ловил меня, но не поймал.
Автоэпитафия Г.С.

 2000.








 Поэма без начала

…какой тогда мы жизнью жили царской
В те времена на Северо-Бухарской,
Что северо-восточней Бухары,
Любого принимали, точно сына,
Без паспорта, бумаг и карантина
Машзаводские тесные дворы.

Там сладкую не пробовали вату,
И мать на книги тратила зарплату,
Мы в парк ходили вечером в кино,
И двор не знал проблемы поколений,
Лишь я из всех нехитрых развлечений
Терпеть не мог лото и домино.

Я всё скажу, о чём меня ни спросят –
Как в Пасху с куличами на подносе
Я обходил соседей, не стыдясь,
А мама куличи пекла такие,
Что русские девчонки молодые
Ходили к ней учиться каждый раз.

В те времена – и это тоже верно,
В двенадцать я успел прочесть Жюль Верна,
И Гаттерас на Север шёл опять,
И только жаркий мир арабских сказок,
Исполненный невнятных неувязок,
Загадкой был, какой не разгадать.

Но время шло – сюда, как стало ясно,
И оглянувшись ныне беспристрастно,
Я разгляжу мирок огромный свой:
Сосульки не спешили падать с крыши,
И Вовка отсидел уже и вышел,
И Колька был тогда ещё живой…

Сорокалетний воздух свеж, как прежде,
Так пусть в угоду солнечной надежде
Хоть полжеланья сбудется, дразня:
Наперекор мгновеньям быстротечным,
Мне всё казалось – детство будет вечным,
Оно и вечно – только без меня.

 2000.





 Песня

Одуванчика нежные нити
Рассыпаются в прах на корню,
Как я ждал, что Вы мне позвоните,
Или, может, я Вам позвоню.

Расстилается чистое поле
От дороги да в оба конца,
Мне зайти бы к Вам запросто, что ли,
Только ждёте ль меня, молодца?

И пока не кончается лето,
Не идут ни работа, ни сон…
Так и буду ходить до рассвета
Возле солнечных Ваших окон.

 2000.





 * * *
Я долго по земле блуждал один,
Я в одиночку дожил до седин,
Но люди всё ж порою были рядом,
Теперь иначе: Люди далеко,
И мне всё реже дышится легко
Без твоего внимательного взгляда.

Заглядывая в горькое ничто,
Отнюдь не утешаешься. Зато
Есть обещанье скованности скорой.
Несутся кони бешено вперёд,
Но нет ладони той, что подойдёт
Моей щеке последнею опорой.

И озирая эту пустоту,
Я прокричу, проохаю, прочту:
«Я вам светил, но все сгорели свечи!
Мои в столетья канут письмена,
И лишь душа останется одна,
Лишённая и облика, и речи».

 2000.






 * * *
Где прежде башня высилась хрустально,
Шальные ветры мечутся теперь,
Последняя любовь всегда печальна,
Поскольку помнит множество потерь.

Калиткой ветер хлопает, но всё же
Меня с тобой ему не разлучить,
Последнее богатство тем дороже,
Что знаем мы – его могло не быть.

Нежданное оглядывая диво,
Растягиваю вечности клочок…
Последние стихи всегда правдивы
И хрупки, как хрустальный башмачок.

 2000.






 * * *
Как редки в нашем крае холода,
Мы ждём зимы, сосулек, снега, льда –
Не часто выпадает радость эта,
У Азии свой норов и обет,
И щедрый ворох мартовских примет,
Она всегда в преддверии рассвета.

К исходу декабря опять тепло,
Календарю обычному назло,
А детям всё ж охота сесть на санки,
И эти просьбы слушает мороз,
Приходит он как будто бы всерьёз,
Но это всё курьёзы да обманки.

Желаний неосознанных полны,
Мы всё-таки дотянем до весны,
Где вас смогу не только словом греть я,
Поверьте, будут солнечные дни!
А ты воспоминанье сохрани
О той зиме конца тысячелетья.

 2000.




 * * *
Не пойму, отчего жизнь так быстро развеялась в дым
В ожиданье всего, что когда-нибудь станет моим,
На дороге крутой, на просторах, где ветер с полей,
В ожидании той, что когда-то не стала моей.

У вчерашних оград, где пророчили совы в тиши,
Так и жил наугад, чтобы прочее – мимо души,
Но в холодной золе дотлевает ещё уголёк,
Чтобы здесь, на земле, я потом затеряться не мог.

 2001.


















 Седьмое письмо женщине

Как хорошо, что ты есть, и что рядом с тобой –
Я и другие, кто тоже назначен судьбой
В качестве мужа, любовника, друга, соседа –
Пусть мы с тобою и видимся где-нибудь в среду.

Как хорошо, что с тобою нет рядом меня
В час, когда я устаю после долгого дня,
В миг, когда он ко мне рыжей спускается птицей,
Чтоб поглядеть, что ещё со мной нынче случится.

Жизнь для поэта – не просто работа за хлеб,
Женщина – это всегда перекрёсток судеб,
Звяканье шпаг, бересклетовый трепет желанья,
Если не так – значит, этому нет оправданья.

Эти мгновенья, как дивный прорыв тишины
В то, чем когда-нибудь дни наши будут полны,
Где прямиком ты однажды шепнёшь на рассвете
Вдруг о другом, кто, конечно же, всё-таки третий.

Так и живём, коротая эпоху воочь…
Видимся днём, повезёт – перекинемся в ночь
Словом по поводу, шумом среди пустоты –
Жаль только, поводы чаще находишь не ты.

 2001.





 * * *
Морей и рек не тронувши веслом,
Пришли к закрытью летнего сезона,
Двадцатый век остался за стеклом
Среди полей летящего вагона.

Предметам веря больше, чем делам,
Наслышаны о том, чего не знаем,
Мы те, кого разрезал пополам
Двухтысячный своим алмазным краем.

Взрослели мы непрошенно. Мечта
О счастье – недоступная стихия,
Поделены хорошие места,
Но мы давно согласны на плохие.

Мы огибаем острые углы,
Нам наступают на ноги невежды,
И только дети – так же веселы,
Бумажные журавлики надежды.

 2001.








 * * *
За частоколом стонет козодой,
Грызёт вампир надкусанную шею,
Нас окружил колючей ерундой
Огромный мир – но я ли им владею?

Сегодня удивить не могут нас –
Ну как тут не считать себя счастливым? –
Чесательные палочки для глаз,
Кроссовки для хождения за пивом.

Выходит, полвселенной пролетев,
Чудовище из тесного отсека,
И молча свой накапливает гнев
Дельфин – усталый недруг человека.

Мне многое сегодня всё равно,
Но есть предел терпенью всё же где-то:
Я открываю в Windows окно –
Нет за окном ни воздуха, ни света.

На незабудке утренней роса –
Какой ещё от жизни ждать награды?
Тысячелетье, где твои леса,
Утёсы, облака и водопады?

Скучаю по утраченной судьбе,
По чистоте и точности Сезанна…
Двадцатый век, возьми меня к себе!
Но век молчит упрямей партизана.

 2001.





 Песня об окне

Сколько долгих минут я к себе пробираюсь дворами,
Где пустые траншеи и чей-то колючий забор,
В том окне не живут, там никто не стоит вечерами,
Робко вытянув шею и глядя наружу во двор.

Мне резиновый жгут перетягивал вены порою,
Я был глупым, прости, только жаждали мёда уста,
В том окне не живут, и туда молодому герою
Бесполезно идти, потому что и дверь заперта.

Циферблат – молоко, и на нём чуть чернеет минутка,
Сколько б ни было их, я готов простоять до конца,
Как давно-далеко Иванова уехала Людка
И немало других, чьи когда-то я тронул сердца.

Не сносить головы добру молодцу, коль с чудесами
Он совсем не знаком, но для нас невозможного нет:
Коль не верите вы, приходите – увидите сами,
Как в окошке одном отражается утром рассвет.

 2001.







 Песня о поэтах

 N.N.
Мне б вот это пальто, чтоб рыдала жена не напрасно,
Отнести в барахолку и вместо купить контрабас,
Я люблю Вас за то, что не пишете Вы о прекрасном,
Но при этом прекрасное самое кроется в Вас.

И дымя сигаретами там, где об этом не просят,
Я опять разгляжу, ка под правдою прячется ложь,
Не дружите с поэтами, нет у них совести вовсе,
Да и чести, сказать откровенно, у них ни на грош!

Я б ручному мячу поклонялся зимою и летом,
Я б надраил паркет и поехал смотреть Колизей,
Я Вам снова кричу: «Никогда не любите поэтов!» –
Только нет у Вас, нет у Вас, нет у Вас больше друзей…

 2001.







 * * *
Всё было, видно, так в те дни былые,
Я не припомню в точности, когда:
Пока горел маяк в Александрии,
Спокойно к дому двигались суда.

И так же, под рукою человека,
Но почему – не ведомо пока,
Александрийская библиотека
Горела трижды с разницей в века.

Был вирус разрушительным и диким,
Менялся он на тысячу ладов,
Папирусы дымились, точно книги
На улицах германских городов.

Давным-давно, ещё до нашей эры,
За всё горячей плачено ценой,
Тому и нынче водятся примеры,
Поскольку книги многому виной…

И всё же, переплыть готовясь реку,
Откуда нет обратного парома –
Доныне не придумали такой,

Я стерегу свою библиотеку,
До каждого дотрагиваясь тома
Своей почти холодною рукой.

 2001.





 * * *
Сквозь прорехи в окне озираю окрестность,
Что и вправду невиданно как хороша,
Только всё-таки мне надоела словесность,
И возвышенной музыки просит душа.

Не пора ли, презрев окончанья и рифмы,
Под немолкнущий ветер, что воет в трубе,
Написать апологию чистого ритма,
Безупречной мелодии, вещи в себе?

Я прислушался: вот, над вершинами снова
Обертонами чистыми дышит игра.
Но не хватит ни нот, ни последнего слова –
Значит, думать о кисти, наверно, пора…

 2001.




 * * *
Повсюду холода, и жизнь почти прошла,
Жую пустые дни потёртыми резцами,
Евреи никогда не забывают зла –
Злопамятны они, но только с подлецами.

Они не любят льда, а мёд у них в чести,
На слабый мой редут вы зря насели, братцы:
Евреи иногда вас могут подвести,
Но после – подвезут, и дважды извинятся.

Про них нельзя шутить, они всю эту честь
Оставили себе, Эйнштейны и Кобзоны,
Безудержная прыть у них в походке есть –
На это, впрочем, есть особые резоны…

Но есть одна черта из области идей,
Наследие веков особенного рода,
Она совсем проста: других они людей
Не судят по тому, какая в них порода.

 2001.







 * * *
Лист полосат. На нём из острых кромок
Четыре мне оставлены хитро,
Мой адресат – неведомый потомок,
Я для него сегодня взял перо.

Какие воды нас прополоскали,
В каком когда-то плавились огне,
Я, торопясь, поведаю вначале –
Он ничего не знает обо мне.

Не отмечая адрес в уголочке,
С помарками – кого за них винить?
Пишу письмо, в котором нет ни строчки
О том, как хорошо на свете жить.

Без капли огорченья иль задора,
Как каторжный, но всё ж привычный труд,
Пишу письмо. Прочтут его нескоро.
– А, может быть, и вовсе не прочтут.

 2001.





 * * *
Под якорною цепью ждёт Сезам,
Подводный мир в своём особом роде,
Мы ходим по погибшим кораблям,
По островам, которых нет в природе.

За горизонтом – прежние долги,
Пираты на своей угрюмой шхуне,
Нам светят с неба синие круги
Двенадцати привычных полнолуний.

Когда ж минует это торжество,
Когда умолкнет гром и стихнут пушки,
Я знаю, что чудеснее всего:
Жар наших губ на скомканной подушке.

 2001.





 * * *
О всей Вселенной трепетно радея,
Смывая с губ запёкшуюся кровь,
Проникновенно каются злодеи,
Упорно проповедуя любовь.

Они нам всем в глаза глядят неловко,
И, поправляя галстук из пеньки,
Ссылаются на то, что обстановка…
Что, мол, другие были то деньки.

А мне как существу иного века
Один урок, один в душе урон,
Будь то кретин, убивший человека,
Или царёк, сожравший миллион.

 2001.






 

 * * *
Над военторговской столовой витает запах ванилина,
Ещё в разгаре самом лето, а с клёнов падает листва,
Вот здесь в своей юбчонке новой шла Огородникова Инна,
И мы восторженно кричали ей вслед обидные слова.

Здесь прежде днём обедал лётчик с аэродрома за оградой,
Назло надменному соседу в тайге вставали города,
Кто здесь бродил поодиночке – ну, что же, так ему и надо!..
Сюда я больше не приеду, мне больше незачем – сюда.

В подъезде лампочка светилась, свечи беспомощней капризней,
Амур стрелял из арбалета, поджав ненужное крыло…
Как хорошо, что всё, что было, осталось в той, минувшей жизни,
Поскольку главное на свете уже тогда произошло.

 2001.





 * * *
Неожиданное блаженство –
Ты смущённо отводишь взор:
Взгляд, взыскующий совершенства,
Раздевает тебя в упор.

Не коснуться щекой, рукой ли,
Ни шарахнуться прочь, скорбя –
Восхищаюсь Господней волей,
Что смогла сотворить тебя.

Пред тобою, как кегля, ляжет
Неудачником, как ни глянь,
Завсегдатай закрытых пляжей,
Посетитель совместных бань.

Безотказнейший мой наркотик,
Тронь ресницею – и погиб!
Круче самых крутых эротик
Детской шеи твоей изгиб.

 2001.





 * * *
Сотворивший из этой ракушки свисток
Безмятежно в другую свистит пастушок,
А ракушка лежит в непонятном долгу
С чуть заметной жемчужиной на берегу.

Не понять, как ни морщи высокого лба,
То ли вечная женская это судьба,
То ли просто случайный её поворот.
Не понять. Только дочка покуда растёт...

 2001.





 * * *
Луны покинув круг по длинному лучу,
Спросила рыбка вдруг, чего же я хочу,
Полуночная гладь – последний мой удел,
Мне легче ей сказать, чего же я хотел.

К себе за это злость испытываю сам:
Неужто всё сбылось, и больше к чудесам
Не тянется душа и нечего желать –
Была бы хороша заветная тетрадь.

Копились времена дробинками в груди,
И прежняя казна пуста уже, гляди,
Мне б выйти на простор – да где его найдёшь?
О прочем разговор – лукавство или ложь.

Не веря ничему, захлопываю дверь,
В осеннем я дыму, как в панцире теперь,
В печали и тоске окончу дни свои –
Но светится в руке обломок чешуи…

 2001.










 * * *
Сигарета сыра, но зато очень сухо вино,
Может быть, потому никогда я не пью в одиночку,
Мне привыкнуть пора к одиночеству вечному, но
Что-то рвётся в груди, рассекая её оболочку.

Как в посуде железной гремит, надрываясь, ничто,
Слышу крик тишины над немолкнущим будничным ором,
И тогда бесполезно бежать от бумажных листов,
Из последней страны, что моим оживляется взором.

Нам так многое снилось, что накрепко держим в руке
Ускользаюший свет, благодати невидимый берег,
И, сдаваясь на милость своей одичалой строке,
Сквозь сумятицу лет доплываешь до прежних Америк.

Из-под праха земного достану былого излом,
Караваном чудес он всплывёт над землёй голубою,
Я хочу, чтобы снова наш август не помню в каком
Воссиял и воскрес – пусть ненадолго – вместе с тобою.

 2001.




 


 * * *
Все эти письмена в один конец,
Каких от нас любимые не ждали –
Уходит Беатриче под венец,
И смотрит дурачок на край вуали,

Догадываясь исподволь едва
О том, о чём и так известно много:
К поэзии причастны не слова,
А камни у церковного порога.

Когда ж любовь в потоке серебра
Уносится последней круговертью,
Они слетают с кончика пера,
Пропитываясь горечью бессмертья.

 2002.




 * * *
От мудрости веков хлебнувший сколько было,
(На вкус она горька и хрупок мой бокал)
Я раб черновиков, я выбросить не в силах
Строку, что свысока когда-то написал.

И некуда бежать, и тут бессильно даже
В душе моей простой пустившее росток
Искусство украшать цветами экипажи
Дарованное той, чьи губы я берёг.

Под розовым плащом двоих будило утро,
Нежданное, как гром, хоть век его готовь,
Не ведая ещё, что значит Кама Сутра,
Творили мы свою бессонную любовь.

Я столько не забыл, что знаньем этим вечен –
Ни нежности предел, ни ревности ожог,
Как зарывался в ил, подтягивая плечи
К оси, где леденел колючий позвонок.

И пусть теперь года построены в затылок
И век не разорвать сплетённого судьбой –
Я так же, как тогда, беспомощен и пылок
Искусством отдавать добытое с тобой.

 2002.






 * * *
По карнизу, по раме окна,
Дуракам и влюблённым во благо,
Ярко-жёлтая бродит луна,
Беспризорная, точно дворняга.

Машзавода последний герой,
Слишком долго проживший на свете,
Я зачислил себя во второй
Класс, а может быть, попросту в третий.

Сколько было! Напрасно лови –
Ничего не осталось былого,
Но светила на небе мои,
Рыбы с птицами, ждущие клёва.

Я просторами вашими пьян,
Только здесь моё сердце крылато,
Водолей наливает стакан,
Близнецы обнимают собрата.

В межпланетной бестрепетной мгле
Господин над лукавой судьбою –
Почему-то лишь здесь, на Земле,
Я один, или – редко – с тобою.

 2002.







 * * *
Когда в ночи скупой слагаю стих
Иль бормочу написанные мрачно,
Моё существование без них
Немыслимо и смерти равнозначно.

Не удивлюсь, спокоен и суров,
Что снова надо мной судьба смеётся:
Жизнь – это только повод для стихов,
И, как они, порой не удаётся.

 2002.






 * * *
На земле, где дожди горьки,
Где цветами полны поляны,
Расплавляются ледники,
Поднимаются океаны.

За окном прошумит весна,
Но от ветра не рухнут стены,
Изменяются времена –
Это хуже любой измены.

Зря потратил я столько лет
На разбор голосов полночных –
То ли не было, то ли нет
Здесь меня – но не будет точно.

 2001.








 * * *
Всё, что людям знакомо, ты сможешь сказать без затей,
Но откуда придёт оправданье грядущему взрыву:
Вдруг из тихого омута вылезет пара чертей,
Удивляя народ неожиданной силой порыва.

Сочинённому устно подпоркою горн и весло
Гипсопарковых статуй, уродов минувшего милых,
Всё искусство искусственно, в этом его ремесло,
Или – редко – искусно, что, впрочем, немногие в силах.

Из чудесного детства пронзительный выхватишь миг,
Украдёшь – и бегом, за спиной улюлюкают годы,
Всё былое наследство – вагон недочитанных книг
Да семейный альбом, неосознанной полный свободы.

Этот список потерь не зальёшь поминальным вином,
И дорога на дно тоже требует должной сноровки,
Как реликтовый зверь, неизменно реву о былом,
Потому что оно пополняется без остановки.

 2002.




 * * *
Валявшийся в пыли, не знавший жизни смысла,
Одних печальных слов угрюмый властелин,
Меня всегда влекли магические числа,
Особенно число под номером один.

Отточенность его под звёздною дугою
Стрелой пронзала тьму и падала, скорбя,
В нём было торжество безмолвного покоя
И горе потому, что рядом нет тебя.

И пусть вокруг черно, сейчас не в этом дело,
Прозрение со дна всплывает не спеша,
Что мы с тобой – одно диковинное тело
И, может быть, одна бессмертная душа.

 2002.






 * * *
Солнца луч протянется случайно
С высоты – и спрячется, дразня,
Женщина всегда скрывает тайну –
Даже ты и даже от меня!

Все леса и пажити планеты
Отдал бы за чистый этот свет,
Эти невоенные секреты
Мне дороже тысячи планет.

Заполночь, где даже тени зыбки,
Липкий перебарывая страх,
Я ищу подобие улыбки
На родных загадочных губах.

 2002.





 * * *
Тьму очевидного итожа,
Не верьте числам дорогим –
Любой из нас всегда моложе,
Чем это кажется другим.

Позадержалось ли былое,
Второй ли молодости вал –
Опять бежит на берег Хлоя,
Чтоб ты её поцеловал.

Ты до сих пор не спишь ночами,
На окна глядя из окна,
Где ходят с голыми плечами
И шея тонкая видна.

Вольна трепещущая бездна
Хмельное вызвать забытьё,
Но было б вовсе бесполезно
Спросить об имени её.

Но как бесценное наследство,
Святая сердца простота,
Доныне тянется из детства
О светлой женщине мечта.

Живя в плену, чьи стены шире
Любой безбрежности земной,
Найти одну в огромном мире
Иль целый мир – в тебе одной.

 2002.





 * * *
Сегодня ночью, слыша тишину
Бессонницы, с которой дружен не был,
Я запрокинул голову к окну,
Чтоб видеть сонмы звёзд с клочками неба.

И показалось – яркая, одна,
Что пожелала стать моей звездою,
Как будто поднимается со дна,
Летит ко мне – и гаснет над водою.

 2002.





 * * *
Не понимая промысла Господня,
И от людей не видели добра:
У моря жить нельзя уже сегодня,
Пустыню мы оставили вчера.

Прорвёмся ль, о былом не беспокоясь,
В переплетённый солнцем небосвод?
Ведь города затоплены по пояс,
Леса в огне, а рекам мало вод.

Лишь ангельской дорогою знакомой –
Не всё ль едино, как на нём легли? –
Несёт меня твой коврик невесомый,
Последнее убежище земли.

 2002.











 * * *
Мы живём в полусне, забывая зачем и куда…
Лишь в ночной тишине голубая восходит звезда,
Этот мраморный свет зародился в эпоху и час,
Когда всё, чего нет, окружало обещанных нас.

Над Россиею дым от лесных человечьих затей.
Где сапожник с портным, эти прадеды наших детей?
Первый Киева близ, под Воронежем где-то второй,
Михаил и Борис, вот я, ваш предпоследний герой.

Только мать да отец расказали б – да где теперь им…
Там, где близок конец, мы невольно к началу спешим,
По огромной стране разбросало большую родню,
И не выйдет ко мне тот, кого справедливо виню,

Тот, в чьей руце весы повергали народы во прах,
Улыбался в усы и держал малышей на руках,
И в кошмарной войне это имя звенело вокруг,
И запомнился мне давний мартовский тяжкий недуг.

Был ли срок отведён – двадцать тысяч без малого дней,
Чтоб сложенье имён заменить извлеченьем корней,
Или кто-то внутри, предваряя заветную дверь,
Говорит: «Посмотри, ты оттуда, где все мы теперь.

Показаться на миг – но зачем тебе новая боль?
Львиный слышался рык над последней из горьких неволь,
Но светильник из тьмы возвестит бесконечный покой,
И бессмертен, как мы, ты сольёшься с огромной рекой».

 2002.





 * * *
Составлен из бесчисленных затей,
Мир, как ребёнок, жаждет новостей,
В нём столько мест, желаний и свобод,
Протянешь руку – всё к тебе придёт,
Но не вернуть с протоптанной тропы
Тем, кто друг друга вырвал из толпы.

У края – (чуть споткнулся – и пари!)
Так долго, что молчат календари,
Над скверами в осенней суете
Кружимся на огромной высоте,
И только листья жёлтые внизу
Порою ловят редкую слезу.

Без малого сегодня тридцать лет
Как нет согласья в разнице планет,
Мне ночью мир не светел без тебя,
Ты в свете лунно маешься, скорбя –
Не тщится, хоть зови её женой,
Дневная птица встретиться с ночной.

 2003.









 * * *
 Е.С.
Заброшенный судьбой туда, где страсти пылки,
Где зёрнышку в песке – особая цена,
Я увозил с собой Камоэнса и Рильке,
Два томика в руке – и ты в душе одна.

Грядущее дробя в неведомой купели,
Я встречу здесь сердца, что искренне чисты,
И только без тебя зрачки осиротели –
И вижу – нет конца у этой темноты.

 2003.













 СТИХИ, НАПИСАННЫЕ
 В ИЗРАИЛЕ





 * * *
Никаким Калиостро тебя не унизил Господь,
Край библейских чудес, где весной начинается лето,
Полумесяца острый повёрнутый кверху ломоть
Здесь кивает с небес, что того ж, что на родине, цвета.

Я иду, где придётся, впервые не пряча лица,
Мой привычный уют, без тебя ль заплетаются ноги?
Там, где бомба зовётся диковинным словом пцаца,
Я нашёл не приют, но последние в жизни дороги.

Все минувшие годы в заветную втиснулись дверь –
Я срывался, спеша, я мечтал о блаженном пределе,
Позади – непогоды, которых не вспомнить теперь –
Но не хочет душа оставаться в изменнике-теле!
 
Дорогая, тагиди, не зря же несли корабли
Через столько морей к твоему голубиному взору,
Я ещё не увидел диковинной этой земли –
Я поверил скорей, что она мне окажется впору.
 
И распахнутой грудью, в которой черна пустота,
Я предчувствую дни, что спешат к раскалённому ложу,
Нам отечество люди, а прочее – только места –
Даже если они несмываемо врезаны в кожу.

 2004г.

 






 * * *
Земля отцов, к тебе ль себя увлечь
Благоговейно? Жаль, что между прочим
Я начал забывать родную речь
Пусть не совсем, но всё же стыдно очень.

Нам трудовые полные навряд
Здесь подойдут – немало бродит франтов,
Высоких преисполненных талантов,
Что на иврите лучше говорят.

Здесь рано отправляться на покой
И в шестьдесят – пили, покуда в силах!
Здесь так владеют русской языкой,
Что кровь от изумленья стынет в жилах.

Судьба моя загадочной была,
Отчизна-Русь, поверь, доныне снится,
Я лишь пушинка с Божьего крыла,
Не разобьюсь. Но нечем зацепиться.

О ты, коварство думать день и ночь,
Какую жизнь влачат потомки Ноя!
Здесь государство может вам помочь
На пятьдесят. А как же остальное?

Не заросла народная тропа
Сюда, где жил бы, медленно старея,
Где филиппинцев пёстрая толпа
Влечёт коляску бедного еврея.

Слепой мечте поверившие тут
Стучатся лбом в захлопнутые двери,
Здесь сохнут те, кого сманил СохнУт,
А кое-кто и сам в него поверил.

Куда ни глянь – с работою облом,
Но просто голодать – стыднее вдвое,
Здесь редко вспоминают о былом,
Что вспоминать? На то оно былое.

Здесь надоел ООНовский кривой
Недобрый глаз, что грязен, подл и низок,
Когда «Кассамов» свист над головой
Напоминает враз, что мир неблизок.

Как потрясеье каменных основ,
Кто б мог предугадать во время оно,
Что племя Арафатовых сынов
Сдружится вдруг с землёй Наполеона?

Но тот, кого назвать не смеешь ты
По имени, но есть оно и было,
Тебе кивнёт с огромной высоты,
Что всё не зря. И вновь найдутся силы.

 2004.






 * * *
 N.N.
Как он бездарен, наш мир, переполненный светом!
Все его чёрные пятна – на каждой судьбе.
Я благодарен, что жил с тобой в городе этом,
И благодарен, понятно, совсем не тебе.

Ты ни при чём. До меня тебе не было дела,
Я и тогда не отдал бы тебе ни строки,
Лёгким плечом разрезала толпу и летела,
Знать бы, куда – но пушинка слетает с руки.

Тянется вдаль чуть заметный дымок над полями,
Щурится глаз, различая заветную дверь.
Что ж ты, печаль? Отчего тебя не было с нами
Там, где у нас ничего не осталось теперь?

 2004.






 * * *
Совсем не жаль, что в нём, как в море сером,
Плыву и погружаюсь, подустав,
Уже рояль пора мне звать псантером
Крылатым – потому что он «панаф».

Где светофор, подмигивая чинно,
Пропустит тьму дымящихся телег,
Как «мехонит» почувствую машину,
Забыв о том, что я не древний грек.

Всё, что в крови напутано, забито
Тысячелетней долгой чередой,
Всплывёт в любви к высокому ивриту,
Когда смогу подняться над водой.

И как бы тот союз ни вышел тонок,
Ещё для вас останутся слова,
Еврейские глаза моих девчонок
И русая Наташки голова.

 2004.






 Песня для барда

В жизни шутейной не водится слова «Прощай!»,
Жмётся к стене чёрный полдень мой, следом идущий,
В старом кофейнике я себе делаю чай,
Так что на дне погадать не останется гущи.

Зависть и злоба теряют ко мне интерес,
Что им изгой – точно хлама вчерашнего груда,
Бьюсь твердолобо в открытые двери чудес,
Только с тобой никакого не надобно чуда.

Греет плечо предвечерний сиреневый свет,
Дышит земля, отдыхая от долгого зноя,
Мне нипочём этот перечень прожитых лет,
Только бы ты навсегда оставалась со мною.

 2004.





 * * *
 Прощание, запрещающее печаль.
 Джон Донн.
Когда б мы это видели вначале,
Всё б так бездарно кончилось едва ль,
Прощанье запрещало нам печали,
И лишь потом достала нас печаль.

В стране, где жить – как в реку окунуться,
Где ты ещё до края не доплыл,
Настали дни, когда пора очнуться –
Оглядываться нету больше сил.

Не перечесть всего, что на бумагу
Давно легло бы, будь я чуть умней,
Предметы здесь накапливают влагу,
А кактусы с дороги рвутся к ней.

Здесь сам Господь в удобное оконце
Глядит с небес, чтоб каждому помочь,
Здесь только свет и солнце, свет и солнце,
И ночь, и свет, и солнце – день и ночь.

Здесь по утрам проносится, взлетая,
Тетёрка-осень, вырвавшись из тьмы,
Точь-в-точь, как там, у врат земного рая,
Где некогда с тобою жили мы.

И если б знать, что скоро чёрной сотней
Ворвётся нечисть, всплывшая со дна,
Тогда б давно ещё бесповоротней
Я поменял места и времена.

Чтоб из угла бежать к тебе немедля
Под бормотанье тесное в груди,
Чтоб жизнь плыла в своей корзинке летней,
Бат-ямский пляж оставив позади,

Чтоб нам весна была обоим впору,
Пространства открывая и миры –
Но не видна уже дорога в гору,
И всё быстрее катишься с горы.

Пусть эти грозы редкие зимою
И водопады тёплого дождя
Смывают всё. Одну тебя не смою –
Так дверь не закрывают, уходя.

 2004.







 * * *
Из трёх сестёр одна всегда святая.
Ты к ней спешишь, рассеянно мечтая
О том, чтоб улыбнулась хоть разок,
Вторая неприступна, неказиста
И холодна. Она играет Листа,
И только третья – сочный лепесток.

Из трёх сестёр одна всегда угрюма,
Она молчит, её терзает дума
О пережитом. Всем она скучна,
А первая мадонною с иконы
Глядит, как ты скитаешься бессонно,
И только третья – радость и вина

Перед тобой и Господом, и светом,
Но недосуг печалиться об этом,
Её уста воистину, как мёд,
И потому мне всех милее третья,
И только с ней хотел бы умереть я –
Но первая увидит и спасёт.
 
 18.11.04.






 * * *
На холме, чьи бока в снегу,
Одиночество стерегу –
Ни сестры, ни жены, ни друга.
Будь я пядей семи во лбу,
Поменял бы себе судьбу,
Да увиливает, подлюга.

Возле берега, где вода
Убегает, журча, туда,
Где до Стикса подать рукою,
Перевозчика не найти,
Так куда же теперь идти?
Так и стой со своей тоскою!

Этот град на семи холмах,
Этот край, что свинцом пропах,
Не отпустит души и тела,
Я летел до него не зря
Через реки, леса, моря,
И со мною любовь летела.

Сколько б ни было этих дней,
Невозможно забыть о ней,
Но тускнеет в глазу полуда:
Нет заборов, страшней времён,
И былое уже не сон,
А смятенье на грани чуда.

 2004.







 * * *
Точно шпага, угрюмая тень кипариса
Из окна вдруг придвинулась к сердцу в упор,
Мне приснилось, что должен сыграть Арамиса
В фильме женщины некой (она режиссёр).

Кто-то рядом со мною включает софиты,
Но проснулся – и сразу исчезла кровать,
Отвечаю, что стар, мол, другого ищи ты,
И давно разучился всерьёз фехтовать.

А она упрекает в упрямстве и лени,
Не поняв, что мои изменились дела,
Что от тайной любви не осталось и тени –
А какой Арамис, если тайна ушла?

И знакомые лица по самому краю
Окружили насмешливо с разных сторон…
Если сон повторится – я всё же сыграю.
Хоть во сне я поверю, что это не сон.

 2004.





 Звонок домой

 N.N.
Начавши жить, как с чистого листа,
В стране, где не писал ещё ни строчки,
Я добавляю к перечню места,
Где мы с тобой опять поодиночке.

Овал Земли, приправленный тоской,
Теряет кривизну, и в этой дали
Всё больше бесприютности людской
И разглядишь ушедшее едва ли.

И складывая карту пополам
По незнакомой линии изгиба,
Я наконец оказываюсь там,
Где мы с тобой увидеться могли бы.

Но не найти покоя на земле,
Пока они не превратятся в третью,
Две точки телефонные во мгле
И голоса под спутниковой сетью.

 2004.





 * * *
 Феликсу Куперману
Меж тенью и светом талантливый бродит собрат,
Метлы не щадя или просто со скрипочкой дивной,
В отечестве этом пророков на каждый квадрат—
Как капель дождя при убойном тропическом ливне.

Мы держимся стойко, еврейский не вешая нос,
В нас тёплая плоть Авраамовой скреплена кровью,
Нам Родина столько вогнала под кожу заноз,
Что мы никогда не расстанемся с прежней любовью.

Здесь странные даты и многие внове дела,
Мы жжём корабли, и ни в чём не предвидим успеха,
А всё, что когда-то отчизна нам дать не смогла,
До этой земли долетит, как последнее эхо.

  25.03.05.






 * * *
Кто там радостно мчится на белом коне
С неприкрытою грудью?
Александр Сергеич, позвольте и мне
Прикоснуться к орудью!

Вам седло или шпоры давно ни к чему,
Вы и сами в полёте,
И под Вами столетья несутся в дыму,
Вязнут ноги в болоте.

Настоящих наездников день ото дня
Вырождается племя...
Александр Сергеич, пустите меня
Подержаться за стремя!

 2005.






 * * *
Поэт не может быть благополучен
Уже затем, что мир несовершенен,
И всех овечек Мэри не нашла,
Он у песчаных водится излучин
И лишь одним в хозяйстве вашем ценен –
Шерсть у него пушиста и тепла.

Но это к слову. Я не отрицаю,
Что вывод сей безрадостен, пожалуй,
И оптимистам нечего извлечь,
А пирожки, завёрнутые к чаю,
Не утешенье старости усталой,
И не о том в рассказе нашем речь.

В нём нет души. Она не любит тела
И странствует в заоблачных высотах,
Откуда видно многое в упор.
Достигнувши последнего предела,
В земные возвращается широты,
И до утра окончен разговор.

И лишь по пульса крохотной отметке,
Сквозь лунный свет и солнечные пятна
Увидим, коль захочется того,
Как наши дни бессмысленны и редки
И наша речь пуста и непонятна
Без чародейной музыки его.

 24.04.2005.





 * * *
Старый причал – не последнее чудо природы,
Но от него изумрудная кромка видна,
Я и не знал, для чего Средиземные воды –
Чтобы на них неустанно глядеть из окна.

И потому я ни с чем больше в жизни не спорю,
Веря в её неутешенных слёз торжество,
Здесь, возле неба, где пальмы спускаются к морю,
Там, возле моря, где небо растёт из него.

 2005.






 Песня о Родине

По чёрному полю, по шороху палой листвы,
Ломая кусты, животине уродуя ноги...
Срываясь на волю, не стоит жалеть головы:
Ведь всё равно ты потеряешь её по дороге.

И ночью прохладной, нечаянно тронув стреху,
Увидит народ, что, понятно, не дремлет ночами:
Уродливый всадник с ужасным горбом наверху
Несётся вперёд и восторженно машет руками.

 17.05.2005.





 Неизвестному читателю

Я заметил, приятель, и ты не заметить не мог:
Наши стены крепки, но порой не помогут и стены,
Неизвестный читатель является на огонёк,
Открывает замки и глядит на тебя откровенно.

У него ни имён, ни фамилий, ни отчества нет,
Отпечатки его не зальёшь специальным составом,
И глаза его смотрят сквозь наш застарелый сюжет,
Может, видят они, если мы поддаёмся лукавым?

Ни чернить незнакомца, ни зря проповедовать лесть –
Я бываю в долгу, но долги погашаются эти.
Неизвестный читатель, тебе моя слава и честь!
Это всё, что могу. Остальное найдёшь в интернете.

 20 уже мая 2005.







 Сектор Газа

Слышу эхо со всех сторон,
И в ушах – точно треск ореха,
Пули щёлкают о бетон,
Вязнут в нём, и слабеет эхо.

Доползём до поста в пыли
Или голову где-то сложим?
Нам не надо чужой земли –
Мы свою удержать не можем!

Так и мечешься до седин,
Пряча голову то и дело...
Завтра будет ещё один
День, которому нет предела.

 Март – май 2005.









 Письмо домой

 N.N.
Зимний ветер настойчиво в форточку бьётся,
Утром солнце и облако, дождь и тепло,
Без тебя здесь не пишется и не поётся,
Не живётся. Иль вовсе живётся назло.

И скупую мечту, где последнее лето,
Среди смеха и радости вспомнишь ли ты?
Я кричу в пустоту, и оттуда ответом
Только эхо. Так, значит, там нет пустоты?

Что мне пальмы колоннами над головою
И цветы, от которых не дышишь порой,
Если мне не увидеться больше с тобою
В этой жизни, которая стала второй...

Океанская гладь или молнии жало
Не вернут этой прелести трепетный свет,
Ничему не бывать из того, что бывало –
Но и этого хватит на тысячу лет!

 17.02.05. – 05.10.05.







 * * *
 Женщины любили палачей.
 Гайто Газданов. Вечер у Клэр.
…И выпал день, как водится, ничей,
Ждал тишины, и солнца, и покоя –
Но женщины любили палачей,
И не любили доброго конвоя.

Светился миллионами свечей
Круг в потолке в преддверии допроса,
А женщины любили палачей,
Они на остальных глядели косо.

Казалось, не измерена цена
Всего, что на земле за это время,
Но не прошла гражданская война,
И Щорс геройски держится за стремя.

И сколько крови пролили потом,
И призывали Бога те и эти…
Палач не спит. И женщина при нём –
Ей с ним теплей на этом чёрном свете.

 17.02.06.








 * * *
На краю Средиземного,
Посредине ль пустыни
Человек из Артемьева
Под хамсинами стынет.

Не в пылу молодечества
И не с медною рожей
Мы лишались отечества
Да и отчества тоже.

Нам восточное зарево
Светит птицею синей,
Не Россию бросали мы,
А подонков России.

Эти морды победные
За вагонною клетью –
Неужели последнее,
Что запомнится детям?

 03.05. – 29.10.05.









 * * *
От хмельного глотка до предгибельной капельки света
Мало было всего, и кончается воздух в груди,
Я не понял пока, для чего мне назначено это,
И, наверно, узнать не придётся, куда ни гляди.

Призревая сирот, подставляя рассвету ладони,
Я дошёл до стены, но меня не пустила стена,
У железных ворот отдыхают тяжёлые кони,
А на той стороне ожидает меня тишина.

Птичий слышится гам, но весне сладкогласной не верьте,
Остывает зола, и пуста поднебесная клеть,
И останется нам только формула жизни и смерти –
Да она и была. А сейчас довелось разглядеть.

 13.11.05.

 





 * * *
Здесь, где недавно почуял свободу, ту, чьи амбары пусты,
Бережно ставлю в стеклянную воду тонкой пластмассы цветы,
В чистое небо из твёрдого сплава птиц запускаю стальных,
Зорко налево гляжу и направо в поисках истин земных.

Минуло третье в субтропиках лето с жаром его и водой,
И анемичное сердце поэта бьётся под новой звездой,
Бренное тело не знает покоя, в нём и усталости нет:
Где б померещилось прежде такое – жизнь, как библейский сюжет?

Казни Египта тебе не грозили, даже встречаясь в упор,
И остаётся пожизненно в силе с Господом твой договор,
Только не очень понятно доныне, что Ему наша судьба,
Если не смог Он и в этой пустыне верного вспомнить раба.

Кровью текли вавилонские реки, в прах уносившие нас,
Храм неразрушенный есть в человеке, факел его не угас,
И у Стены, что доныне не пала, в гордой её высоте,
Не одолеть тебя злобному жалу здесь, на последней черте.

Дни пролетают в торжественной близи взора Его и руки,
Только презренные мыши изгрызли вечных томов уголки,
Но для того, кто не хлебом единым, разницы мало, и вот,
Так и горит, не сгорая доныне, куст, да маслина цветёт.

 24.01.06.






 * * *
Хоть не открыл магический кристалл,
Мне поздний свет давно вошёл в привычку,
А Бог даёт тому, кто рано встал
И вовремя пришёл на перекличку.

Исполненный могущественных сил,
Мольбами бесконечными измучен,
Бог подаёт тому, кто попросил,
А я просить у Бога не обучен.

Но что осталось, он доверил мне
И потому следит за мною строго
Здесь, где дрова зимою не в цене
И в общем ближе тропик Козерога.

 28.02.06.





 * * *
 N.N.
Я живу на земле, где ни белых пятен,
Ни загадок, чьё зернышко извлеку,
Но язык, что отнюдь не всегда понятен,
До сих пор не поддерживает строку.

И хотя оправданий найдётся куча,
Неприглядного держат себе раба
«Бирцони лесапер…»* и «Беса ме мучо…»**
– Так сложилась смешная моя судьба.

Но пока мы с тобой на неё не ропщем,
Хоть и врозь по огромной плывём реке,
Я пишу тебе письма на нашем общем,
Невдомёк человечеству, языке.
___________________________

 * – Я хотел(а) бы рассказать. (иврит).
** – Целуй меня крепко. (исп).

 28.02.06.





Справочник репатрианта

 Инструкция заключённому.
 /Иосиф Бродский./
 Антигона.
 /Софокл./
Если хочешь уйти, то не хлопай дверью,
Хуже, если жильё ты продал заране,
Потому что судьба, вопреки поверью,
Не тобою играет, а спит в нирване.

Коль решился – не пялься в былое гордо,
Придержи дифирамбы. Не лей елея.
Перед консулом будь безразлично-твёрдым,
Равнодушным. Иначе тебе не вклеят

Долгожданный листочек на право въезда,
И родных не покинешь вовек пределов.
Пропадает багаж. Но и эти бездны
Суеты недостойны. Не в этом дело.

Здесь живут, презирая войну-подлюгу,
И герой здесь гибур, а мужчина гевер.
Если сразу не сможешь спуститься к югу,
То тогда тебе лучше идти на север.

Жить у моря не стоит: из-за бетона
То «Катюши» нацелены, то «Кассамы»,
Но бояться здесь – признак дурного тона,
И тогда тебя на смех поднимут дамы,

Что смелей нечестивых во дни Содома
И не любят ни нудников, ни ленивых,
Оглянись и освойся. Не будь как дома –
Очень скоро осмыслишь, что ты не в Фивах.

Но и здесь надо сделать всё то, что сможешь,
Что успеешь, пока не увидел ада.
Что ж касается тела – его положат,
Где другие. Отрезав всё то, что надо.

 28.02.06.






 * * *
Разноцветный пейзаж из окна –
Здесь дворы, как окраина леса,
У поэта жена – не стена,
Да и дочь у него не принцесса.

Пусть и сам он давно не король
Закоулков, где ныла гитара,
И сегодня последняя роль –
Эти буковки, полные жара.

Шляпа сверху, за ухом перо,
Табакерка дымится от пыли,
Что болезному надо остро –
Чтоб о нём совершенно забыли.

Чтоб его никуда не позва…,
Чтоб его никуда не послали –
Ведь и так удаются едва
Эти редкие встречи в астрале.

Он бормочет себе на ходу,
Он вперёд безоглядно несётся,
То ли тянет свою борозду,
То ли ищет для нас полководца.

Я кричу ему: «Сдайся! Оттай!
Пропадёшь, не останется тени…»
Но летит над землёй шалопай –
Нет у случая лучше мишени.

И когда упадёт сгоряча
У больничного в дырах матраца,
Затеряется в звёздных лучах,
До которых тебе не добраться.

 03.03.06.





 * * *
 Иоанн: 1,2.
 Голем.
 Г.Мейринк.
Пусть пишется сегодня рыхловато,
Всё так же над столами клоним лбы,
Минули времена Гослитиздата,
И в том своя ирония судьбы.

Но не сыскать пути теперь иного,
Чем этот, что в отрочестве увлёк,
Поскольку нету слова, кроме слова,
С тех давних пор, как Слово было Бог.

И в тот я день почувствовал отвагу,
Где Он рукою дерзостной своей
Вложил в уста волшебную бумагу –
И ожил я для песен и углей.

И до сих пор не в силах побороть я
Соблазна, что подобен ворожбе,
Чтоб благодатной тёплой стала плотью
Не только ты, но всё, что о тебе.

 04.03.06.






* * *
На склоне лет, где памятен любой
Рассвет, и даже отблески заката,
Резона нет скрывать свою любовь
Ко всем и ко всему, что знал когда-то.

Здесь, на земле, что ближе всем богам,
И одному, чьи дни ещё вернутся,
Увижу тех, кому я не подам
Руки, поскольку нечего коснуться.

Ты зря меня, былое, не зови!
Мне горек твой упрёк в ничтожной доле,
Не воскресить: родителей, любви,
Иосифа (последнего тем боле).

Скупое утешение моё,
Гранитные его не помнят плиты:
Перепахать земное бытиё
И вспомнить всех, что вовсе не забыты.

И чтоб звучали эти имена,
Свою судьбу я вынесу сполна.

 2003 – 04.03.06.






 Третий год

 Щекочут взгляд колибри вдоль дорог,
Но видит взор и то, что дальше взгляда:
Здесь сильвия поёт и королёк,
Но глушит их порою свист снарядов.

Сказав недавней родине «Прости!»,
Мы в новую щенячьей тычем лапой,
Здесь каждый третий – новенький почти,
Четвёртые вообще недавно с трапа.

Не хуже нас, мой друг, запомнил ты,
Как в те года, что недостойны прозы,
Судьба нам жгла последние мосты,
Подогревая в зимние морозы.

Как эту жизнь тогда представить мог
 Свидетель тех нечаянных пожаров,
 Случайный посетитель синагог,
 Завсегдатай исхоженных бульваров?

Нет, неспроста влекла меня сюды,
Где радости скупы, но достижимы,
Мечта об отпущенье бороды,
В иные недоступная режимы!

Как будто бы судьба сменила нрав,
И заново живу, дурача время,
Невинных избегающий забав
На солнечных полянках Средиземья.

 11.03.06.








 * * *
 …К этому времени я окончательно убедился в том, что на моем
  острове времена года следует разделять не на летний и зимний периоды, а
на сухой и дождливый, причем эти периоды распределяются
 приблизительно так:
 Весна: Дожди. Солнце стоит в зените.
 Лето: Сухо. Солнце перемещается к северу.
 Осень: Дожди. Солнце снова в зените.
 Зима: Сухо. Солнце перемещается к югу.
 ( Даниэль Дефо. Робинзон Крузо).


В Америку из мелких деревень
Голландцы занесли обычай странный
И немцы, что приехали туда:
Сурок не видит собственную тень –
И ясно всем: весны дождаться ранней
У нас немного шансов, господа.

Но что мне делать здесь, где спят сурки
В пустыне, далеко от гроз с дождями,
Что так смешны для северной зимы?
Все эти дни весенние легки,
Поскольку солнце часто дружит с нами
И нет резона брать его взаймы.

Какой из дней считается весной,
Когда с пяти часов февральским утром
Щебечут жарко птицы за окном?
Что этот климат делает со мной?
Как возведён порядком этим мудрым
В ранг Робинзона, строящего дом?

Цветы, что веселят усталый взор,
Колибри у кустов, и попугаи,
Не знающие наших языков,
Да на траве причудливый узор,
И рыбы пестрохвостые мелькают
В фонтанах эскадронами клинков.

Порой вокруг такая благодать,
Что кажется – и жил бы, мчась сквозь годы,
До часа, что назначил нам поэт,
Вот только б жизнь упрямую взнуздать,
Что не даёт ни воли, ни свободы,
– Но по утрам опять приходит свет…

 Февраль – март 2006.







 * * *
брызгает море пеной
водоросли в лицо
ангел обыкновенный
вымолви мне словцо
нет без тебя покою
холод вокруг и тьма
но почему с тобою
чуть не схожу с ума
мне одному поруку
вверить спешат гонцы
приподнимая руку
мир призову в слепцы

 28 марта 2006 г.






 Песах

Когда спиной стояла к нам Фортуна
В тот для народа самый трудный час,
Всевышний вывел нас и дал мацу нам,
Мы съели всё, и кончился запас.

Мой юный друг, не зря поём и пляшем!
Пусть не охватит паника сердца,
 Теперь мы хлеб растим и землю пашем,
И снова не кончается маца!

 01.04.06






 * * *
зазря пропалывая звуки
среди бесчувственных аллей
зачем скажи такие муки
хотя бы время пожалей

не всех но некоторых ради
почти у жизни на краю
листая старые тетради
не помышляя о награде
я песни старые пою

и окунаясь в эту реку
в последнем выдохе пойму
все наши письма человеку
мои всё так же одному

 05.04.06.