17. Первый арест

Для спасения благомыслящих не
 щадите негодяев.
 Телеграмма министра просвещения
 И. Д. Делянова в Казань после
 студенческой сходки

 Как георгиевскому кавалеру
 самый памятный –
 первый крест,
 так и революционеру
 самый памятный –
 первый арест.
 Арестованный –
 это званье.
 Круг почета –
 тюремный круг.
 Арестованным быть –
 признанье
 государством твоих заслуг.
 Где один человек настоящий
 не под слежкой –
 ну хоть бы один?!
 В подозрительных не состоящий
 подозрителен
 как гражданин.
 В государстве рабов и хозяев
 поднят лозунг незримый на щит:
 "Для спасения негодяев
 благомыслящих не щадить".

 Косит глазом конь булатный
 и копытами частит.
 Арестованный Ульянов
 не особенно грустит.

 Почему должно быть грустно,
 если рот хотят зажать?
 Пусть грустят в России трусы,
 кого не за что сажать.

 Рот пророческий, зажатый
 полицейским кулаком –
 самый слышимый глашатай
 на России испокон.

 Страшно, брат, забыть о чести,
 душу вывалять в дерьме,
 а в тюрьме не страшно, если
 цвет отечества в тюрьме.

 В дни духовно крепостные,
 в дни, когда просветов нет,
 тюрьмы – совести России
 главный университет.

 И спасибочко, доносчик,
 что властям, подлец, донес,
 и спасибочко, извозчик,
 что в тюрьму, отец, довез.

 Вот уже ее ворота.
 Конь куражится, взыграв.
 Улыбается Володя.
 Арестован – значит, прав.

 Благодушный рыхлый пристав
 с ним на "вы", а не на "ты".
 У него сегодня приступ
 бескорыстной доброты.

 Мальчик мягкий, симпатичный,
 чем-то схож с его детьми.
 Сразу видно – из приличной,
 из начитанной семьи.

 Замечает пристав здраво:
 "Тюрем – много, жизнь – одна.
 Что бунтуете вы, право?
 Перед вами же стена".

 Но улыбка озорная
 у Володи:
 "Да, стена,
 только, знаете, - гнилая.
 Ткни – развалится она".

 Обмирает пристав, ежась:
 "Это слышу я стрезва?
 Неужели есть возможность,
 что она того... разва..."

 Для него непредставимо,
 что развалится режим,
 как давным-давно для Рима,
 что падет прогнивший Рим;

 как сегодня на Гаити
 для тонтонов Дювалье,
 и в Мадриде на корриде,
 и на греческой земле.

 Топтуны недальнозорки.
 Заглянуть боясь вперед,
 верят глупые подпорки,
 что стена не упадет.

 А смеющийся Ульянов
 ловит варежкою снег,
 и летит буланый, прянув,
 прямо в следующий век.

 Там о смерти Че Гевары,
 как ацтеки о богах,
 мексиканские гитары
 плачут, струны оборвав.

 Но за ржавою решеткой
 нацарапано гвоздем
 по-Володиному четко:
 "Мы пойдем другим путем".

 Может, слышно в Парагвае:
 "Перед вами же стена...",
 а в ответ звучит: "Гнилая...
 Ткни – развалится она".

 И в отчаянном полете
 карусельного коня
 продолжается, Володя,
 вечно молодость твоя.

 Бедный пристав – дело скверно.
 Не потей – напрасный труд.
 Что ломает стены? Вера
 в то, что стены упадут!