10. Александр Ульянов

Среди русского народа всегда найдется
 десяток людей, которые настолько
 преданы своим идеям и настолько горячо
 чувствуют несчастье своей родины, что
 для них не составляет жертвы умереть за
 свое дело. Таких людей нельзя запугать
 чем-нибудь.
 Из речи А. Ульянова на процессе

 Ау, либералы!
 Так бойко выпендривались
 и так растерялись вы,
 судари!
 Какая сегодня погода в империи?
 Гражданские сумерки.
 Когда прикрывали
 журнал Щедрина
 правители города Глупова,
 Щедрин усмехнулся:
 "Ну хоть бы одна
 свинья либеральная хрюкнула".
 Прощайте,
 "Отечественные записки"!
 Завяли курсистки, коллеги закисли.
 Какая в империи нынче картина?
 Тина.
 Хитря,
 прогрессистики прячутся в омут:
 "Быть может, не тронут".
 Спасенье одно –
 под коряги,
 на дно.
 Но так ли премудро пескарство,
 когда все равно,
 все равно,
 все равно
 найдет и на дне
 государство.
 Журнал проглотило оно,
 не давясь,
 а завтра проглотит,
 читатели, вас.
 В постели Щедрин.
 Он измученно желт,
 и мысль неотвязная
 давит и жжет:
 "Неужто наивностью я одержим?
 Неужто, российский читатель,
 ты только заемным умом гражданин,
 а собственным –
 обыватель?"
 Но в двери звонят.
 Провороты звонка
 то дерзостны,
 то нерешительны.
 Хозяин встает:
 "Молодая рука...
 Надеюсь,
 не утешителя".
 Но кто же он –
 юноша в косоворотке,
 с пушком на крутом волевом подбородке,
 с манерами
 чуточку провинциальными,
 с глазами
 такими нацеленно-дальними,
 горящими
 всполохом грозовым?
 Читатель России,
 ее гражданин.
 На лбу ни морщинки еще,
 ни усталинки,
 но тень обреченности,
 словно клеймо.
 "Не жмите так руку.
 Мне больно.
 Я старенький", -
 смеется Щедрин,
 но ему не смешно.
 Он, может, предвидит,
 жалея любовно,
 что Саша Ульянов –
 и зря и не зря –
 оклеит бумагой когда-нибудь бомбу,
 по образу книги ее сотворя.
 И вот среди снежного свиста разбойного
 петляет в проулках,
 заросших паршой,
 мальчишка с отчаянным ликом Раскольникова
 и хрупкою наичистейшей душой.
 Но топот за ним,
 будто здания рушатся, -
 тот самый, державный,
 Россия, доколь?
 Ах, Саша,
 твой конь карусельный –
 игрушечен,
 но есть еще медный,
 безжалостный конь.
 Еще ты ребенок
 в глазах своей матери.
 Подумай о матери бедной своей.
 Но страшен террор этой медной громадины,
 и он до террора доводит детей.
 Над каждою матерью скорбной российской,
 над всеми детьми
 в колыбелях страны,
 над теми,
 кто даже еще не родился,
 литые копыта
 занесены.
 Не раз этот конь
 окровавил копыта,
 но так же несыто
 он скачет во тьму.
 Его под уздцы не сдержать!
 Динамита
 в проклятое медное брюхо ему!
 Ау, либералы!
 Займитесь раскопками
 самих же себя –
 бодрячки-мертвецы,
 ведь все вы давно
 потихоньку растоптаны,
 но этого вам не понять,
 мудрецы.
 Трусливые жертвы,
 вы славы не стоите.
 В стране, где террор –
 государственный быт,
 невинно растоптанным быть –
 не достоинство,
 уж лучше –
 за дело растоптанным быть!
 Пусть лучше
 под реквиемное пение
 твое,
 шлиссельбургская тишина,
 намылят веревку
 державною пеною,
 сорвавшейся
 с медной губы скакуна.
 Лишь тот
 настоящий Отечества сын,
 кто, может быть,
 с долей безуминки,
 но все-таки был до конца
 гражданин
 в гражданские сумерки.