1. Мост

Спасибо, девочка из города Казани,
 за то, что вы мне доброе сказали.

 Возникли вы в берете голубом,
 народоволка с чистым детским лбом,
 с косой жгутом, с осанкой благородной, -
 не дочь циничной бомбы водородной,
 а дочь наивных террористских бомб.

 Казань, Казань, татарская столица,
 предположить ты даже не могла,
 как накрепко Россия настоится
 под крышкою бурлящего котла.

 И в пахнущий казарменными щами,
 Европою приправленный настой
 войдут Державин, Лобачевский, Щапов,
 войдут и Каракозов и Толстой.

 Шаляпина ты голосом подаришь,
 и пекаря чудного одного
 так пончиками с сахаром придавишь,
 что после Горьким сделаешь его.

 Казань – пекарня душная умов.
 Когда Казань взяла меня за жабры,
 я, задыхаясь, дергался зажато
 между томов, подшивок и домов.

 Читал в спецзалах, полных картотек,
 лицо усмешкой горькой исковеркав,
 доносы девятнадцатого века
 на идолов твоих, двадцатый век.

 Я корчился на смятой простыне.
 Кусал подушку. Все внутри болело:
 так неуклюже торкалась поэма,
 ну хоть грызи известку на стене.

 Я около вокзала жил тогда.
 Был запах шпал в том тесном, одинарном,
 и по ночам, летя над одеялом,
 по ребрам грохотали поезда.

 В ячейках алюминиевых пиво
 плясало, пооббив себе бока.
 Россия чемоданы облупила,
 играя в подкидного дурака.

 И пели хором, и храпели хором.
 Бузил командировочный Ноздрев,
 и пьяные гармошки переходов
 рыдали под удары буферов.

 И поезда по-бабьи голосили,
 мне позвонки считая на спине...
 Куда ты едешь все-таки, Россия?
 Не знаю я, но знаю, что по мне.

 Я мост. По мне, все тело сотрясая,
 холопов дровни, розвальни малют,
 с боярыней Морозовою сани,
 теплушки и пролетки, танки прут.

 По мне ползут с веригами калеки.
 По мне, махая веером возам,
 скользит императрицына карета
 вдоль ряженых потемкинских пейзан.

 Я вижу клейма, кандалы и язвы.
 Я русской кровью щедро угощен.
 В моих кишках колесами увязла
 телега, та, где в клетке – Пугачев.

 На мне Волконской выпавший флакончик
 еще у следа пошевней лежит,
 и Пущина крамольный колокольчик
 набатом-крошкой к Пушкину спешит.

 Еще дышу я пушкинской крылаткой,
 еще дышу радищевской дохой,
 заплеванный, залусканный треклятой
 булгаринской газетной шелухой.

 Нет, не пропало, что упало с воза.
 С меня не смоет никаким дождем
 пот бурлаков, солдаток, вдовьи слезы
 и кровь крестьян, забитых батожьем.

 И по себе, такому и сякому,
 на копоть и на тряску не ворча,
 я на подножке мчащего сегодня
 во имя завтра еду во вчера.

 Назад – чтобы с грядущим рядом встать!
 Назад не означает – на попятный.
 Бездумное вперед толкает вспять,
 и вдаль бросает трезвый ход обратный.

 Назад, художник! Харкая, сипя,
 на поручнях вися, в пыли и саже,
 и там, где черт, а может, бог подскажет,
 стоп-кран,
 срывая пломбу, -
 на себя!