К двадцатой смене

А мне бы сжать ладонь в кулак
и расплескать все краски будня.
Не в студень и не в пёстрый пепел
ни разу не топив лица,
ты врёшь мне, гад,
ты влево метил,
но промахнулся
и вогнал всего лишь в горло быстрый бег
своей глухой, немой дороги.
Мне ноги не важны теперь.
Мне важен ритм сердечной дроби.
Я пересёк рубеж сознаний,
в котором карты мутит мозг.
Я разрубил мечём скитаний
роскошность судеб
и навоз,
скопившийся в ногтях решений,
произрастающих из них:
расчётов,
сводок,
справок,
мнений,
из арифметики систем
и схем тупых преодолений
тупых, как валенки, проблем.
Ты посмотри в мои глаза.
Смелее.
Ну!
Ты прав.
Поблекли…
от развонявшихся минут
в попытках прикарманить время.
К двадцатой смене зим на лето
я понял,
дураком не звать
того, кому удача – метка.
Дурак, кто им боится стать.

У нас есть жизнь,
ведь все мы звери.
Есть сопли,
деньги,
кашель,
грусть.
Мы можем верить и не верить,
а можем плюнуть или пнуть.
У нас есть страсть,
рассудок,
совесть.
Есть опыт,
бесшабашность,
гнев.
Мы можем помирить,
поссорить,
любить и бить,
себя и всех.
Мы воплощаемся в безликость
или из масок строим дом.
Мы можем пить и просто выпить,
жалеть и каяться потом.
Мы можем надрываться в плаче,
воспитывать таких как мы.
Мы можем сотни раз иначе
воспринимать слова и сны.
Но это всё – пустое место,
о разговоре разговор,
когда в грудном пространстве сердца
сверкает пламенный мотор.

24.05.2006