Я устал

Я устал; все подумали – умер.
Я прилёг – мне сготовили гроб.
Я зарылся в февральский сугроб –
А очнулся уже в июне.

Недопел – все подумали: кончен,
Хотя песен немало еще…
Кто ж поставил мне над плечом
Бабу белую этой ночью?

Недопил – всё пролили на землю,
Недовысказанным уходил,
Продираясь меж кос и крыл,
Немоте их прощальной внемля.

Засмеялся – а слышали плач
И жалели… за что – не знаю.
Говорили: ходил по краю,
Всё искали, как будто прячу

То ли душу от них, то ли клад.
Не скрываясь, пришел в их ряд я.
Не скрываясь, ушел, не глядя
В те края, где моря горят.

Промокая под крупным дождём,
Мял в руке я стихи и письма.
В дымке зарева, будто в призме,
Мир делился на семь сторон.

И ходил я из края в край,
Из страны в страну и обратно…
И страшнее всё, и понятней
Становились мне ад и рай,

И белянка за левым плечом,
Сторожившая у изножья –
Смерть нелепая, служка Божья,
Ей и песни и смех нипочем.

Вот и спрашивал я тогда:
Что тебе во мне? – отвечала:
Если б я, горемычный, знала,
Отвести мне тебя куда…

Так и маялись под дождем,
Что не кончится, не иссохнет:
Кто увидит Её – то вздрогнет,
Кто меня – тот пожмет плечом,

Трижды сплюнет и прочь пойдет,
Да покрестится – стар ли, молод…
Как же так, я ведь чувствую холод!
Как же, режешь – ведь кровь идёт!
Отвечала моя сестра,
Отворачивая личину,
Что не знает моей причины,
Что, видать, мне не вышла пора…

Что ж, ошиблась ты, госпожа?
А быть может, то я ошибся…
Сыпься, искра, на бревна, сыпься…
Согревай меня у рубежа.

Я ли жизни своей не ценил?
Я ль не знал, как радеть рассвету?
Не мои ль были песни петы?
И не я ли любимым был?

Нет, ответила мне Она,
Ты не верил тому, что было,
Тем, кто друг был, и той, что любила,
Ты не верил вкусу вина…

Вот и майся себе теперь,
Дождь июньский веками меряй…
Ты не верил – и Бог не верит
Ни в рожденье твоё – ни в смерть!