Человек

Пролог:

Тебе, о, хозяин великого разума!
Тебе, вершитель своей усыпальницы.
Тебе, о ком многими многое сказано,
из уст одного из них посвящается.

 -1-
Я помню тот миг,
в перепачканной хламом квартире
пустыми бутылками весь интерьер.
Тупик.
На плите вместе с гречкой стынет
недавно взбесившийся
скорченный нерв.
Дымит сигарета
в гранёном стакане,
который вчера наполняли вином.
Я здесь,
обхватив колени руками,
губами сжимаю родившийся стон.
дрожащий,
молча прижавшийся к ласке,
и тут же взъерошенный видимой гадостью.
Мне восемь…
Я уже знаю:
сказки – лишь маска,
прикрывшая морду реальности.
В кухне моей одиноко и сыро,
как и в душе,
проеденной ложкой.
Даже есть друг,
преданный, милый,-
соседская, с торчащими рёбрами, кошка.
А взрослые?
Взрослые…
Что мне до взрослых?!
В их словах громады проблем.
А мне бы словечко,
Живее, чем воздух!
Да где оно кроется?...
Взять его где?!
Вырвать ли связки из глоток веков,
немых для искателей вымерших видов,
пластаться ль землёй
в предвкушении плодов,
так и застыв в луже-памяти илом.
Ведь жизнь большинства –
в оправдании смерти,
старательный ход –
не идти полным ростом.
Они апатичнее камня!
Поверьте.
И выбить из них можно только геройство.

Я знаю.
Я выросту, -
буду сильнее.
И мир улыбнётся,
увидев мальчишку в зелёных ботинках
и с кошкой на шее.
Всё станет ясным,
как первая книжка.
И день будет слаще,
и солнце добрее.
Мама с улыбкой, в смешном сарафане
меня поведёт по светлой аллее
за рыжих закатов волшебные грани.
 
 -2-

Ну, что ты мне скажешь,
кривая ухмылка
так долго прятавшей лик свой судьбы?
Не вечно терпели
загадки-копилки,
пока я настрою
в колонках басы.
С гитарным визгом,
без тормозов!
Двигатель в норме.
Всё без обмана.
В чеканной работе
ста тысяч винтов
попробуй найти
хоть каплю изъяна.
В иллюминаторах чёрных очков
отражается пыль разрубленной боли, -
это я
не оставил невскрытых пластов,
это я
воплотил «заратустрово» слово.
В то время,
Как мысли светлых голов
червями
въедались в смыслы стремлений,
я, созидающий,
 выкусал ров
на пути к озарению всех озарений.
Пока «языки» двадцатого века
пытались идею вдолбить вам в уши,
я разломал,
сжёг,
развеял,
вылепив новую,
сытую душу.
Кинул её под тяжёлую ногу
болезней,
грязи,
голода,
войн.
Она взошла.
Теперь нас много.
Имя моё теперь – Легион.
Дайте вдоху песчинку – планету,
пустите по венам плевки – океаны,
и всё это чудо зови человеком,
и помни тот миг,
как рождение Адама!

И пусть,
на ногах нет зелёных ботинок.
И пусть,
давно подохла та кошка.
Всё это было с пугливых картинок
весёлых журналов
в ярких обложках…

Мир голубой в глазах небосвода,
в моих он всё чаще чернеюще-белый.
Сверхчеловеческую свободу!
Сверхчеловеческому поколению!

 -3-
Мама,
ущипни за извилину страсти,
хотя, постой,
без повода глупо,
для цирка не время
и скупо на шутки.
Зимняя стужа устала кривляться,
и в зное июльском сплошная холера.
Курю и мечтаю.
Курю и болею.
Подкиньте дровишек,
мне скучно таращить брюхо
в пасть безнадёжного неба.
Зачем теперь лезть сквозь игольное ухо,
когда ты всю жизнь проспал дармоедом.
К чему этот вызов?
Лицо.
Перчатка.
Ты жаждешь сожрать каждый миг своей мыслью?
Поверь,
эти миги – лишь опечатки
в написанной кем-то другим книге жизни.
Смелее, мама,
стреляй в мои нервы.
Пуля застрянет в жиреющих складках.
Как заноза – проклятая стерва,
желание отсутствия всяких желаний.
 
О чём я пишу?!
Пойду мазать стены подъездов
в голую, красную свастику.
Лицо намалюю,
и выплюну первым
блюдо истомное
к общему празднику.
Не вижу оваций в адрес артиста!
Я же плевал так искусно и складно.
А!
Вы надеялись на гармониста?
Ладно,
завтра буду с баяном.

О чём я опять?!
Тьфу!
Надоело.
Ночь соскоблила грим с моей рожи.
Утром опять на изнанку и в пекло!
Чтобы на вас не остаться похожим.


 -4-

Швырк с подоконника тяга зевоты.
Крылья,
похлопав,
свились узлами.
Нас разделяет секунда полёта:
меня
и асфальт автомагистрали.
Скользнуть бы сквозь тяжи проводов,
стянувших собой
столбы обязательств:
поднять и тащить мясистую плоть,
варьируя между грехов и предательств.
И только когда
в разложившейся массе
не выискать смысла
выщупывать пульс,
венком чёрных лент
финал украсить есть право
на собственный лад и вкус.
Но я не донёс;
пролил.
Испугался…
Шарахнулся влево.
Слева обрыв.
Сник…
Вправо метнулся!
Попался.
Капкан! в кость!
Проглоченный крик.
Медведь,
Одной ногой над бездной,
в зубастой оправе другая нога.
Реву!
Тьмой в проклятие врезан.
Лохмотьями виснет тяжёлая мгла.
Месяц,
качаясь кривой гильотиной,
щелью раскосого рта смердит,
и руки свои, покрывала, раскинул.
У солнца нет шансов.
Солнце молчит.
Реву!
Не реву, а вою.
Не вою,
из глаз на одной руке вьётся визг.
Надежда хрустит последней опорой.
Дрожит почти сумасшедший карниз.

Скоро…
Швырк с карниза зевота.
Асфальт.
Капкан!
Всё в адском жареве.
Дайте глоток последнего холода!
Я повторю всё заново…
Заново!
Сколько?!
Сколько висеть на крестах,
пока социальность не вычешет бороду.
Твой голос не дрогнет меня осуждать,
но дрогнет рука пальнуть в мою голову.
«Святая война»,
гниющая вера,
нефть,
политика – навозная муха…
Ни что не стоит грамма по вене,
и всё.
Покойся с миром, Андрюха…
В очередь за человеческой смертью!
Я завидую тем, кто расстался
с жизнью,
как с поломанной вещью,
тем, кто проиграл, но не сдался.
Но почему мне никак не погибнуть,
как гибнет солдат на фронте,
без цели,
в войне,
где нужно первым не крикнуть,
скрипя зубами под дьявола трели.
Умножение рода?!
Брось эти шутки!
Сам подумай, каким будет чадо
у наркомана и проститутки?
Ты же гордишься дипломом "Соц. фака."
Я выбираю валяться в земле,
но не в коленях продажной системы,
где козыри у сатаны в рукаве,
а сам он уже давно в наших генах…

К тебе, Господь,
разреши обратиться,
отец и каратель в едином лике:
я так хотел жить,
рыдать и мириться,
только идти
в твоей правды обитель.
И если мой шаг
настолько горбат,
что его может выпрямить только могила,
поверь,
ни на миг не задержав,
отдам всё,
что душа накопила

 -5-
 
Под кистью художника,
разбитого, гордого,
под струями совести
красуется вальс.
Слезинками-нитками,
вот она, соткана
новость-творение,
новость-пегас!
Тише…
Не видно в грохочущей свалке
 сердец,
как улыбками нас провожает
 Господь,
еле слышно толкая с изнанки
под слитый из пепла венец ожиданий.
Я слышал,
на этой земле будет подвиг,
слышал, больше не надо бояться.
Мы все победим в мучительных родах
и в спелом прозрении будем купаться,
смеяться, как дети,
и радуги горстью
брызгать в лицо вчерашнему страху.
А ночью ещё на шатком помосте
казалось,
вот-вот всё сгинет во мраке
Но утро…
И вместе с божественным вдохом,
политое кровью живой ещё веры,
взойдёт стволами в глазах небосвода
единое лишь,
обогретое семя.
Даже слепой увидит сияние,
даже глухой услышит, как колокол
сдвинет привычное всем обитание
в сторону солнца,
в объятья «новому».
Я видел,
люди босыми ногами,
оставив дома – кирпичные тюрьмы,
в рыжий закат
брызгать слезами бежали,
вразрез ветру и буре.
Я лишь на миг присел отдышаться,
чтобы чуть-чуть обуздать это сердце.
Я видел в толпе то самое платье!
Любимое платье!
Обрывок детства…
Женщина.
На руках мальчишка.
Он в ботинках,
зелёных, огромных,
прижал к груди знакомую книжку,-
всё, что успел прихватить из дома.
Я долго сидел…
Провожая их взглядом…
Каменной глыбой,
не двигаясь с места.
Они.
Их двое.
Двое и стадо.
Фигурки из памяти…
Осколки детства.

Они бегут на встречу свету.
Они бегут.
Так мы бежали.
Спасибо, Мама…
В человеке
ты «Че-ло-ве-ка» воспитала.
 
 Эпилог:
Я помню тот миг
в перепачканной хламом квартире,
помню кривую ухмылку судьбы
и месяц,
качающийся гильотиной,
 помню,
значит, я ещё жив.
Я вкручивал в головы рифмы-спирали,
и проще детей обращался к Господу.
Я свято верил в могучий нрав стали
и любовался пушистым облаком.
Я помню,
как бросил с карниза систему,
как сам чуть не кончился в адском жареве.
Я помню, как рушил
всё, во что верил,
и заново строил,
и верил заново.
Я был коммунистом,
был демократом,
был убийцей, жертвой, свидетелем.
Я видел Бога сквозь призму ада
и смерть считал святой добродетелью.
И если спросить меня:
«Кто я такой?
Пророк? Дурак? Целитель калек?»,
улыбнусь и просто скажу:
«Постой…
Я есть все они.
Я есть человек».