Сумерки городов

- Staedtedaemmerung -


Тлен рассвета. Расцвет заката.

Янтарный светопад заката
Горизонт рубцами покрывал,
Смолисто-облачная вата
Смачивала раненый овал.

Смыкались аркой ароматы:
Кислый – ротовую ткань вязал,
И обволакивала мята
Тусклый небосклон – углисто-ал.

Калиновые ветоши зарделись,
Вскипели, пепельной листвой
Осыпали прозрачные качели,

Уравновесив малый и большой
Ковши. Плеяды облетели,
Дождливо побренчав на мостовой…

* * *

Растаяли подснежники плеяд
В рассыпчатую утреннюю слякоть,
Излился радиационный яд
На серую асфальтовую мякоть,

Взрастив окаменелый сад:
Горгульи выточились плакать
Солоноватым щебнем над
Землёй – сопревшей ракой.

Стучала истерично, редко
Кустиста кость – костистый куст
Лелеял тазобедренную ветку,

Отбрасывая вытянутый хруст.
Рассвет сотлевшей меткой
Заклеивал разрезы уст.

Златая брага

Дрожал асфальт «цок-цок» под шагом
Подкованных копыт шального Фавна,
Умявшего вина бочонок славный.
Крепка, шумна златая брага!

Позакрывались в страхе ставни,
Возбуждены жужжащие ватаги,
Обнажены хитиновые шпаги –
Комариков лихие стаи

Спешат к мозолистым кистям
Галантно приложиться.
Зевая окровавленным пастям,

Смеялся обморочно Пан.
На землю пыль ложится –
Комар мертвецки пьян.

............... Фарг Генрих фон Гротцест


Как учиться математике

Первое всегда
Может стать вторым,
Может стать четвёртым.
Может стать десятым...

Чувствуешь ли это,
В то время, как твой город,
Притворяясь мёртвым
Прыгнул в червоточину?

Фонари притушены
В маленьком квадратике,
Ты боишься быть там:
В тенях скрыты демоны.

Лучше обойти,
Вписать квадрат во круг.
Вприпрыжку да по гравию,
Украшенному серостью.

С другой же стороны,
Тьма иногда бывает
Гораздо ярче света
Дешёвых фонарей.

Тьма может стать всегда,
Похожей на твой город,
Семнадцатой по счёту
И красочнее серости...

Sement.pourris - Trop bien pour etre

Сувениры – Сутенёросюрпризы,
Отрадости вглубь накренился
Похлеще хребта недоверчивой
Пизы-Башни-Стержнепипетки,
Сосущей лоносок натуры.
Пальчики в пластырях,
Глазки загажены
Гаджетами силиконовых мистерий.

На память о фоторамке, пронизанной
Вязальными гарпунами, ржавыми
От рдеющего цунами бархатных
Щекотливых щёк.

Напобережник выкаймлен черепками,
Черепицами и черевами чересчур
Чувствительных чучел-маточек
С пуповинчатыми течениями
Из зачаточных чресл.

Пар под одеждой...

Постель в цвету цветущих тел,
Натянуто ужасна
Soy как вседа elevil.

............... Леонид Именных



Лондон

Мимо стеклышка иллюминатора в новую жизнь, не робея.
Счастья доза аптечная голову вскружит слегка.
На отвесной скале примеряла шиньон Лорелея,
Но продленная вечность от этих широт далека.

Семь минут безмятежного счастья, поджаренный ангел в купели,
Тяжесть уксусных елей все дышит прохладой ночной.
Песни, мирро, елей - но запасы мои оскудели.
Вырываю десяток страниц - ну и где тихий город ручной?

Натощак вся премудрость верна - вырождение и запятые.
Обманули надежды и критики, брошенный в ад пианист.
Объясняют толпе чудеса безголовые внешне святые.
Без последствий и склок - он прозрачен, питателен, чист.

Он врачует сердца, омывает нам зельтерской раны,
Здесь бриоши на завтрак и камни с халвой на обед.
На полуденный пир в полусне кем-то были мы званы,
Но очнулись, дрожа, и забыли последний ответ.

Мимо стеклышка иллюминатора - скрытничать нам не придется.
Словно каменный гость обрывает картонную дверь.
Разбивай зеркала и используй там все, что дается,
Но смешным отражениям снов ни минуты не верь.


............... Ольга Брагина




Сначала будут Фивы, после - Сузы

Ведь иногда и дело надо делать -
Давай подарим морю, сколько сможем
Цветов лиловых, красных, жёлтых, белых -
пусть их беззубая волна о берег гложет.
Обратно в пену красоту роняя,
мы будем думать вдаль, что лижет ноги,
не понимая и не принимая
привычных мыслей об одном итоге.
Там птица в сонном зеркале кривится
иронией моей, купаясь криком
в молчании, и море с каждым бликом,
приблизиться желает, удалиться,
но не желает, крупное светило,
не может набок лечь и так - за море,
Цветы волною к берегу прибило,
и да, конечно, потемнеет вскоре...
Тут много камушков, ракушек и медузы
у берега качаются, дрейфуют.
Сначала будут Фивы, после - Сузы,
а там по-новому года пронумеруют.


............... Батлер Бутлер





Кошка-дождь. Антипоэма.

Была написана более-менее давно, теперь откопана в ворохе рукописей.
Так же там есть пояснение жанра (сейчас бы не смог этого сделать лучше):
Антипоэма - не "против поэмы", но "вместо поэмы".
Какое-то переживание перехватывает тебя на несколько дней,
и ты им дышишь, и строки приходят сами: но не связанные.
Антипоэма - штрихи, штрихи, ими хорошо писать дождь или осень,
им не дана эпика, это лирика в законченной прихотливости...
Настроение - вот что делает из этой вещи цельное, вот что скрепляет её...

Кошка - дождь
===И я тоже ему не нужен

============Я растворюсь в дожде
============Таблетка в стакане

Найди меня
==Как ветер
====Находит вчерашнюю намокшую газету
======Которую никто не читал

Почему у капель глаза убитых
================И ещё хуже - твои?
Почему всё мимо?

Почему только я не иду
Палками прогонять тучи?

================Слушай джаз ливня
================Быть может
================Этот вечер дождливый
================С неба
================Соната Божья

А с неба неслась и неслась божья болезнь, превращая кашель в капли,
и было отчётливо видно, что дождь не собирается кончаться,
что он будет идти как минимум ещё вечность, по крайней мере мне хотелось в это верить...

=======Городское перекати-поле
=======Вчерашняя газета
(В ней писали о тебе)
Под упругими
Нежными
Сильными
Ловкими
Не ломкими
(НЕ ЧЕТА МОИМ)
Пальцами ветра

Котят топят
==Они плачут
===А вокруг и так
====Слишком много воды

Вообще, всё - вода, или круги на поверхности воды, или её неуловимые уплотнения,
о чём немо свидетельствуют туманы в Венеции и Петербурге...

Кожка - дождь
Неужели же
Только ты у меня
Я у тебя
Я это ты
яяяя
яяя
яя
я
.


............... Анатолий Михайлов




Полотна. будни увядающего Рима

подол роскошных улиц раскинулся в дыхании молчащих
камнЕй и Окон, заплетённых в мрачный свод
творения Сатурна – имперский вяз безумия и власти,
отстроенный в стеклянных душах и обличьях форм

самосъедания; чем глубже входишь ты в его обитель,
тем всё искусней кажутся его убранства: эти сады
распятых, что хранят невинность, и золотые нити
прокажённых лиц, парящих в ямах, где стоят кресты

и постоянно в пышных рясах смерти цветут сирени,
изливая волокно любви, и, раздвигая, что бутоны, ноги,
блюстители порока – куртизанки – тебе навстречу
скидывают платья, чаруя магией изношенного плода,

сползает небо по глазам танцующей батрачки,
кривые ноги, тисканные груди, это – фигура нынешнего Рима:
свой каждый шаг она, что королевна из журнала
мод, актёрской грацией кладёт в алтарь эскизов

столь идеальной и далёкой красоты, в ступнЯх её–
феерия витиеватого распутства и интриг, и ран,
пустивших корни маковидных будней, и полотно
Калигулы, что расплетается в её движеньях в бал

пустующих глазниц пейзажных линий; воистину
прекрасны в чёрном мраморе и солнечных укусах
дворцовые ансамбли! в их тонких кружевах, изгибах
укрыты стебли скорби и гнездятся судьбы

дней; ныряет в зеркало уставшими глазами
императрица, вытирает грим и смотрит: надменная
обитель мрака в шёлке ложа ползёт в её рассадник
взгляда и вместе с ней скрывается в сиесте

флакона принятого яда; спит император в бархатной
подушке, он не проснётся: в кружеве осколков
Умершей идеи он выпил пустоту всего заката,
и в нём теперь растут безжизненные зори;

смеркают в тяжести изяществ ставни
уснувших и текущих вспять разломов дней,
зияет в небе чёрный диск и, что Арахна,
плетёт к погибели своей полотна из теней;


............... Плывущие Облака




Avant-gar-disme. Менестрель кадавров и тоски мёртв.

На дно, на лед… и тихая прохлада.

Она плывёт по мостовой к любимому на встречу,
Глянула в его окно. Ах, днём! незанавешенный draperie!!?
Свернулось в ком сердечко, и затрепетали свечи,
Пелена вуалью с крошкой на глазах, и кровь кипит.

По лестнице до комнаты. Там пусто, тишина лишь,
Дым малиновых поэм и кадаврических поэзий там.
Одна слеза и осознанье. Любишь, быстро осознаешь.
Если грусть, то чёрная до скорби любящим глазам.

Затихли мысли… выбежала вон, перила, стены, ниже,
Вниз, по лестничным площадкам, (повстречался Бегемот),
Но мимо... удивлён, разинувший ликёрный рот бесстыже.
Вон из дома, разметая дверь подъезда – отгнивавший рот…

В пунцовые лучи, по мостовой, лужайкам... ветром, скоро,
Раздвигая воздух с тьмой рукой, меж магазинов и аптек,
Подальше от, по улочкам и камню, на пшеничные просторы,
В гущу и туман лесов, от мысли, чрез мосты журчащих рек...

А я сегодня не вернулся, я упал в свисающие шатко гнили,
Навзничь, в слизь и грязь дорог, под плесневые кровли звезд,
В мочу и кал с новёхонькой идеей для стиха, а крылья,
Что слегка проклюнулись, не выросли еще, прикончен рост.

Веселые детишки рядом в классики играли, громко пели.
Не доросшие до смерти, (или каждый здесь давно привык).
Увидели меня, они узнали, радостью глазёнки заблестели,
"Милые, люблю", казалось так мой дребезжал кадык.


And they began «sweet-brown-teeth-singing»:
One – two – three – And God is free.
Four – Five – Six – We pick up sticks.
Seven – eight – nine – Cadaver is divine…


Последние чудовища! И стали бить меня и стали…
Да, белёс, белёс и холоден мешок для ярого битья…
И стали бить до некровоподтеков, быстро разгадали
Кто я, где я и зачем, куда и чем являлся прежде я.

Они кромсали мясо, густо исходя пузырчатой слюною,
Вспышки лавово – пунцового заката исцарапали детей.
Теперь вращаются детишки, spinning faster надо мною.
Племенные танцы, в небо взгляд и в небо же букет костей.

Скворцы - милашки зрели нити на моих висках… синели
Вены, но они тянули их как непослушных червяков,
Мотали клювом, упирались в скулы, оторвали, съели
Липкие, лиловые и сытные полоски прямо из мозгов.

Тенистый пес клыки полощет в тёпло - красном брюхе…
Кисточки костюма моего и шея туго подпоясана жабо.
Следами смольных дыр кружились обезумевшие мухи,
Череп выкипает, but I do not care, do not care anymore.

Чернеет воздух, мимо проходил знакомый мне когда-то,
Голову мою поднял, взглянул, узнал и нож макнул, убрал
В мое от суха сморщенное горло, голову отрезал. – Плата
Мне за добродетель, чтобы более никто меня не узнавал…

Межплечие харкается багряною водицей, хлещет
Сильными толчками, наконец-то путь подобрало.
Слепая кровушка поспешно выбегает, плещет,
Хлещет, свищет, блещет, катится во вне себе на зло.

… Головушку мою он нёс за власы, медленно шагая,
На лиловые лучи заката по Москва-реке как розовевший пунш.
Виньетились и вились странно пальцы у него, рука, я
Чуял, что одна была длиннее, а пиджак был строго сшит из душ.


Седые клочья облаков тянулись вдоль реки на рдеющий закат,
Червонный, исполосанный мистерией, карабкавшийся в ад.
Берите, ну, моё безбашенное тело, забирайте с потрохами,
Коими уже наполнены стихи, и все кишит стихами.

Днище ада – лед, приду и лягу спать, я млею.
Суета сует перестаёт во мне дышать.
Люблю себя – свою уставшую Психею,
Буду крепко спать и видеть сны, о, да, я буду спать.

............... Готфрид Груфт де Кадавр