Возвращение в дельту

 

 I

Превосходство мороза над населением
позволяет уйти к полюсу новой истории,
дабы спокойно заняться делением
звуков, вынесенных из консерватории,
пельменной, освобожденной от снега,
следов тополей, казненных без суда,
сгустков тел, темноты второго отсека,
зимующие на реке торговые суда.

За вычетом шелеста чистых банкнот,
запахов Елисеевского магазина,
прыжка, что проделал хармсовский кот,
сверяя силу действия аминозина
с шагом постового мента, взявшего в рот
товар бывшей фабрики имени Моисея,
совершающего очередной поворот
в усыпальнице пушек к подкове музея.

Лесть, раздаваемая в условных единицах
на розовые эллипсы свободных ушей,
чей неприкосновенный запас пригодится
для сметаны закона завтрашних щей.
Расстояние в минус два бессловесных года
ветер несет колотый холод со льда залива.
Вкус уже довоенного бутерброда,
слеза уходит к щеке, и на душе сопливо.

Восторг перед гранитом нового тротуара
равен ужасу, невысказанному вслух.
Наваливается: он, она, мы, – им не пара,
или добровольный выброс стада белух
на побережье в неведомой части атласа,
где радио в доме, как стихийное бедствие.
Память гигиенически срезана налысо,
причина старательно путает следствие.


 
 II

Двор, склад льда и снежного порошка,
выбеленный до последного сантиметра
психоз, неприкаянная душа,
ангел полиэтиленного мешка,
взлетевший по воле северного ветра
к высотам пятого этажа.

Ночь. Брошенные собаки нюхают снег.
Из щели в окне сквозит походом Седова.
За благо на кухне зажечь свет,
там тикает механический дровосек,
срубая время, и сдавленное слово
грозит опрокинуть бабкин буфет.

Главное успеть сказать: «Хватит».
Если не отдышаться, то осмотреться.
Не по углам, но в сторону воздуха...
После не важно, что никто не заплатит,
не стоит хватать бок, где прыгает сердце.
И некому нашептывать в ухо

штормовое предупреждение, прогноз погоды,
в ожидании не известно чего, например, метели,
утра, готовности чайника.
Пространные суждения об улучшеньи породы,
ботинка с высокой шнуровкой, прущего к цели
по камуфляжу лишайника.

Скрип паркета, метафизика коридора,
тема сна , извлеченная из-под подушки.
Вопрос теряет решение,
в медленной плотности воздуха всюду опора,
или цена заморской телушки,
пережившей кораблекрушение.

За тремя печатями забота о электричестве,
счетчика с помощью оборотов диска.
Остывающая тишина в квартире
заполняет оставшееся количество
водопроводных труб, мышиного писка
жимом полуторапудовой гири.

Сокращение мышц, безутешная лирика,
попытка обретения равновесия,
культ линии позвоночника,
примечение сентиментального циника,
введенная в кровь агрессия
сминает кальку подстрочника.

Сбежать на улицу, сутулясь от холода,
расширив среду естественного обитания
прогулкой до Триумфальной Арки,
перечитать наизусть зазубренное золото
гвардейских полков, избегая касания
окончательно спятившей Парки.

Маршал, вписанный в круг, с высоты постамента
рассматривает площадь, сжатую бетоном
конструктивизма. Сверху это,
верно, от Бога тянется серебристая лента,
и небо кажется отвлеченно-бездонным
в манере гравюр старого Эдо.

Нервный ход маятника в монохроме зимы,
кривая к столу – от зеркала к стенке –
нарывается на бросок географии.
взятие витаминов из укуса хурмы,
истребление щетины в облаке пенки –
кончается составлением эпитафии.



 Санкт-Петербург, декабрь 2001