Час Собаки

Потрескавшийся асфальт рывками уходил за спину. Вернее, это я уходил от куцых пятиэтажек, провожавших меня желтыми глазами окон. Через пустырь пролегала давно заросшая живучей колкой травой и вездесущими одуванчиками и оттого почти незаметная тропка – кому охота тащиться в лес через городскую свалку? Поганое время – сумерки. Официально темнота еще не вступила в свои права, но под ноги приходилось смотреть вдвое пристальнее, чем днем. Хотя и такая предосторожность не всегда помогает. Ощутимо приложившись локтями и коленкой о землю, я встал, с досады пнул кусок кирпича и пошел дальше, не отряхивая штанов – все равно никто не увидит. Впереди, на небольшом пятачке строительного мусора песчаные ванны принимала тушистого вида ворона. Меня она полностью проигнорировала, и только когда расстояние сократилось до пары метров, величаво взлетела, обронив надменное «Карр!».
Под ноги попалась дырявая шкурка, бывшая когда-то резиновым мячом. В другом настроении я наверняка погонял бы игрушку по земле, избрав воротами да вон хоть тот навал облысевших зимних покрышек. Но это – в хорошем настроении. Сейчас оно было совсем не таким. Я чувствовал себя последним неудачником. Впервые в жизни мне повезло остаться одному дома аж на две недели – родители укатили на море, поручив квартиру мне. И это надо ж было так бездарно потерять лакомый кусочек. Раз уж начал, расскажу по порядку.
- Ты уже совсем взрослый, – улыбнувшись, сказала мама, когда последний чемодан был загружен в багажник молодящейся «четверки», - только не сиди допоздна, у тебя и так ужасный режим. И вынеси мусор.
Обняв уезжающих, я еще постоял во дворе. Машина послушно заворчала и тронулась – никого строптивый механизм не слушался так, как отца. Даже меня. Вынести мусор надо было сразу, потом будет лень, да и некогда. «Четверка» скрылась за поворотом. Подъезд был открыт и, легко взлетев по лестнице, я распахнул поставленную неделю назад железную дверь, зашел на кухню, вытащил из помойного ведра туго набитый черно-прозрачный пакет, глянул в окно – по пустой дороге неторопливо полз мусоровоз, и вышел, захлопнув дверь. Подбрасывая ключи на ладони, дошел до бачков у соседнего дома, швырнул мешок в один из них. Попал. Внутри что-то звякнуло. С чувством выполненного долга, я развернулся и отправился домой. Уже когда был в подъезде, я услышал, как медлительная мусоровозка подкралась к помойке.
Вот и дверь. Массивная, «буржуйская», как в шутку назвал ее отец. Рука привычно полезла в карман. Потом во второй. Спина неприятно похолодела. Ключей не было.
Зорко оглядывая ступеньки, затем двор, я помчался к бачкам. Мусоровоза уже и след простыл. Куда только делась недавняя неторопливость? «Догоню!» - подумал я, - «Обязательно догоню». И побежал. Туда, куда уходили разбитые колеи, которые и дорогой-то назовешь, разве что из жалости. Туда, куда должна была направиться груженая мусором машина, обслужив последний в районе, ближайший к тому месту двор. На городскую свалку.
Свалка эта была относительно небольшой и образовалась недавно, после застройки жилищного комплекса на соседней улице. И мусор здесь был соответственный. Сюда свезли останки старенькой двухэтажки, занимавшей дорогостоящее место на окраине города. Тут же возвышались еще не растащенные находчивыми дачниками горы песка вперемешку с битым кирпичом, глыбами цемента, ну и так далее, по мелочи. Власти смотрели на это дело сквозь пальцы, и спешащие по домам водители потихоньку стали свозить туда и обычный, бытовой мусор. Помойка медленно, но неуклонно ширилась. Люди, имевшие сомнительное счастье наблюдать ее из окон помалкивали. Так и повелось.
Отойдя от дома на приличное расстояние, я понял, точнее, смирился с мыслью: я идиот. Погоня за мусоровозом, бесспорно, увлекательное занятие. И конечно, телефон, визгливую старушку-«нокию», я оставил дома. Но вот тетя Зоя из тридцать шестой в это время уже могла быть дома. Она бы, наверное, хотя и без восторга, дала позвонить еще не успевшим далеко уехать родителям. Возвращаться, примета несомненно плохая. Но уж не хуже, чем остаться без крыши на ночь, хорошо, если на одну.
Нет, я не боялся темноты и тех, кого она скрывает. У меня и грабить, собственно, нечего. Просто здраво оценивал ситуацию и не видел из нее достойного выхода. Взломать хитрый замок новой двери нечего было и надеяться, залезть на четвертый этаж по балконам - дохлый номер. Попроситься к соседям, и перепрыгнуть трехметровую пропасть – нет уж, увольте. Кстати, об увольнении. С утра ведь еще на работу, с огромным трудом полученную, и оттого такую желанную. Деньги на дорогу и документы лежали на столе. «А, пропади оно все пропадом!» - в голове прозвучали мамины слова, - «Совсем взрослый». И выпутываться придется самому. А как все хорошо начиналось…
На земле плашмя лежала дверь, обитая темно-синим дерматином. Ручки не было, но в замочной скважине торчал ключ. Мой ключ! Рука сама протянулась к нему и повернула в попытке вытащить. Не удалось. Да и не мой, просто похожий, стандартный. Странное дело. Никогда бы не поверил, чтоб дверь с ключом в замке отнесли на свалку. К тому же – не донесли, если на то пошло. Я дернул. Проржавевшая конструкция упорно сопротивлялась. Потом резко поддалась. В образовавшуюся щель просунулась тощая волосатая рука с серой кожей и, косо прилепив на скотч к кожзаменителю бумажку, втянулась обратно. Дверь с треском захлопнулась. Я обалдело протер глаза. Про себя повторил увиденное. Там были петли. Там было пространство. Там был человек. Обошел дверь сбоку, не решившись наступить – а ну как провалится?, и приподнял край истрепавшейся материи. Раньше он, вероятно, был подогнут внутрь обивки, а теперь надежно прикрывал блестящие, недавно смазанные петли. Конечно, я был наслышан о бомжах, населяющих окрестности помоек. Но был слишком заинтригован, чтоб думать о чем-то неприятном, к тому же, вывешенная «табличка» призывно гласила – «Платный Туалет». И тихонько постучал. Тишина. Постучал громче и настырнее. За дверью раздался скрип, и она, словно нехотя, откинулась, чуть не задев меня по ноющей после падения коленке. Вниз уходила лестница, по виду – стремянка. Стоя на третьей ступеньке, меня недовольно разглядывал дед. За его узкой спиной виднелись отблески электрического света.
- Ну че пялишься? Заходи. – Он приглашающее махнул рукой и лихо спрыгнул на кафельный пол.
Совсем седой, маленький и сутулый, он смерил меня хитрым взглядом снизу вверх из-под кустистых бровей и потопал куда-то вглубь, к источнику света. Снедаемый любопытством, я свесил ноги в дырку. Кто додумался воздвигнуть подземное «удобство» в столь необычном месте? И этот дед. Ухоженный такой, только бледный. «Расспросить его, что ли?» - подумал я, с грехом пополам спустившись. И тут дошло: «А туалет-то платный». Хлопнул по карманам – в правом звякнула мелочь. Ноги уверенно несли меня вперед по тускло освещенному коридору. Шагов через шесть в стене обнаружилась ниша, перегороженная стойкой. За ней торчала спинка стула, и слышалось кряхтение. Безрезультатно поискав глазами ценник, обычно висящий на видном месте в подобных заведениях, я обратился к шевелению за стойкой:
- А сколько…
- Оплата на выходе, - сообщил вдруг выпрямившийся на сиденье дед. И вполголоса добавил, когда я направился к кабинкам, - бумаги отмотай. - Вот уж советник на мою голову!
Послушно обмотав ладонь широкой бледно-зеленой лентой, я шагнул к белым дверцам. И замер. Нет, ну это уже слишком. На каждой из них красовалась надпись, не входящая в список самых популярных заборных. «Сказка», «Счастье», «Правда», «Ложь» - значилось слева направо. Своеобразный у деда юмор. Хотя какое мне до этого дело? Дело у меня тут одно. Я решительно направился к ближайшей двери.
- Э, нет, погоди, - Пришлось обернуться. И как он успел оказаться за моей спиной? – Ты, верно, думаешь, чего это я к тебе привязался и не даю справить нужду? – Прозорливо осведомился дед, и, не дождавшись ответа, продолжил, - так я тебе скажу. Не простой это Туалет. И кабинки не простые. Ложь подла, но прекрасна, счастье трудно поймать и удержать, правду сложно найти и не всегда приятно узнать, а сказка может стать и тем, и другим, и третьим, и четвертым, сторонним – фантазия Сказочника безгранична. Не ошибись с выбором, подумай, иначе…
Мне надоело слушать этот бред, и я наконец закрыл за собой дверь ближайшей кабинки, уединившись в четырех стенах, которые… медленно таяли в воздухе.

Вокруг раскинулось поле. Всюду, сколько хватало глаз, трепетала от ветра сочная зеленая трава, доходившая мне, человеку не низкому, до поясницы. Ярко светило солнце. Сознание, явно решив, что с него хватит, самым позорным образом потерялось.
Колышущаяся от ветра травинка щекотала нос. Я чихнул и проснулся. Вспомнил недавние события, зажмурился и попытался прогнать затянувшийся сон. Снова открыл глаза. Трава задорно кланялась, не собираясь исчезать, и мне это решительно не нравилось. Последним моим воспоминанием был странный туалет. Там, рядом с ним, было все: и дома, и пустырь, и свалка, и лес, где-то впереди. Не было одного – такой травы. Лес, впрочем, и здесь обозначился темной полоской у горизонта. Из моих мыслей получалось, что дед меня чем-то отравил, газом, не иначе, а затем меня куда-то, в смысле сюда, отвезли и бросили. Кто? Зачем? И главное куда? Я осмотрелся. Трава была примята только там, откуда я встал несколько минут назад. Не с вертолета же меня спустили, в самом деле! Хотя зелень могла и выпрямиться, тоже вариант, причем более вероятный. Но было еще одно сильно смущавшее меня обстоятельство – солнце. Когда я стучался в дверь «Туалета», уже почти стемнело. Сейчас же оно только начинало клониться к закату. Значит, прошли почти сутки, или… нет, это уже совсем из раздела фантастики.
Нелегкие раздумья прервал противный скрип. Я огляделся. Метрах в двадцати от меня над травой плыла телега. Колеса терялись в зеленом море, только скрипом себя и выдавая. Городской житель, в деревне я бывал пару раз, в гостях, и ничего подобного не видел. Может, конечно, плохо смотрел. Пегая лошадка бодро и без видимых усилий тянула за собой большой колёсный ящик. В нем сидели трое, мужчина и женщины. Они махали руками, зовя к себе. Видя мою нерешительность, мужчина, остановив животное непроизносимой комбинацией звуков и легким рывком поводьев, обратился ко мне:
- Поди сюда, добрый путник.
Радуясь про себя, что вопрос с направлением вот-вот решится, я пошел к телеге, раздвигая траву, пока не вышел на дорогу. На одну из узких колей, прокатанных не автомобильным колесом. И вот тогда стало страшно.
- Чьих будешь, парень? – деловито поинтересовался звавший. Он возвышался надо мной горой, встав на телеге. У него были длинные тараканьи усы. И сам он был степенный, большой и добродушный таракан.
Я молчал, не имея ни малейшего понятия о том, какого ответа от меня ждут. Голос подала младшая женщин, похожая на вторую, как повзрослевшая красавица-дочь походит на мать, тоже еще красоты своей не растерявшую. Обе были одеты в заковыристо расшитые сарафаны.
- Да это ж Витар, кузнецов старшой! – звонко пискнула она.
Мужика удовлетворил ответ, и он, недоуменно покрутив усы, мол, как это я и сам не признал, кивнул:
- Залазь, довезу.
Дважды повторять приглашение не пришлось. Я неуклюже перекинул через бортик одну ногу, затем другую, уселся поудобнее, вытянув их, и ушел глубоко в себя, пытаясь, в который раз, осмыслить происходящее. Что тогда выражало мое лицо – поручиться не могу, но когда впереди замаячили избы, попутчики стали коситься чуть ли не с сочувствием. Действительно, тронуться умом было не трудно, труднее было сопоставить факты и смириться с реальностью происходящего. И мысли лезли всякие, мягко говоря, странные. От родного города меня отделяли километры, и хорошо, если только они. Старомодно, не могу подобрать им другого определения, одетые люди приняли меня за своего. За сына кузнеца. «Кузнеца. Какого, к чертям собачьим, кузнеца в наш век компьютерных технологий?! Так. Надо не горячиться, а хорошенько все обдумать. Что-то не удается в последнее время мне это дело…»
Телега остановилась, и я, поняв намек, спрыгнул первым. Получилось это ловчее, чем залазить. Незаметно отойдя от семейства Доброго Таракана, как я про себя окрестил мужика, и, стараясь не попадаться на глаза другим жителям, я искал себе укромное местечко. И нашел его в тени произраставшего на окраине даже не дуба, - целого дубища.
История никогда не считалась моей любимой наукой, но древних славян я представлял себе, за исключением нескольких маловажных деталей, именно так. Из лесу, до которого здесь было рукой подать, шел мой ровесник. На концах перекинутой через плечо веревки болтались у него две птицы, привязанные за лапки, - не то утки, не то куропатки, - откуда мне знать, да и шел еще далековато. Слегка позавидовав приближающемуся охотнику, я собрался отвернуться, когда сообразил, что тот, забрав левее от деревни, направлялся не куда-нибудь, а ко мне. «День сегодня такой, все на мою голову»,- обреченно подумал я и приготовился ко всему.
Он молча шел, глядя то на меня, то будто сквозь. Такое внимание мне слегка польстило, но и насторожило одновременно. Машинально сжав пальцы, я ощутил, что в правой руке до сих пор находится туалетная бумага. Усмехнувшись, собрался было выкинуть потрепанный клочок, как мое внимание привлекла надпись, сделанная на нем шариковой ручкой.
- Витар?! – раздалось над самым ухом. Пальцы от неожиданности разжались. Высокий охотник незаметно оказался рядом и недоверчиво меня разглядывал, – А разве… медведь тебя... не… я же сам… услышал… не успел… - только и можно было разобрать из его следующих слов.
- Что? – Непонимающе уставился на него я. С каждым часом загадки все размножались. Решения же появляться не торопились.
- А-а-а… э-э... забудь. Наверное, я надышался болотных испарений. – Снова странный взгляд в мою сторону. Он хотел спросить еще что-то и почему-то промолчал. – Пошли, что ли?
Очень хотелось спросить «Куда?», но, думается мне, Витар должен был представлять цель прогулки. Пока ничего не понятно – пусть называют, как хотят. Там посмотрим. Поднявшись с земли и отряхнув многострадальные штаны, я согласился:
- Угу.
Смятый бумажный комочек остался лежать под деревом.
Следующие несколько дней я помню плохо. Оказался в избе, сел на лавку и, кажется, так и просидел. Вокруг сновали по своим делам какие-то люди, некоторые из них что-то мне говорили, о чем-то спрашивали. Я не отвечал, не слышал их. Просто иногда фиксировал события. Мое тело сидело на лавке, в то время как разум бродил по одному ему ведомым кривым тропам. Проще говоря, меня охватило отчаяние. Это только в книжках герой попадает неизвестно куда, чувствует себя абсолютно комфортно и сразу начинает совершать подвиги направо и налево, причем в последнем направлении – с куда большей охотой. Одно время мне нравились подобные книги, немало прочел. Но никогда не верил. Только книжные персонажи могут ничего не бояться. И совершенно не хотеть домой.
В голове роилась жужжащая туча вопросов, ответов на которые я не находил, как ни пытался. Основным был «Что делать?», но делать было нечего. И я сидел, пропуская мимо себя бурлящую деревенскую жизнь, слабо осознавая реальность. А потом пришел он.
- Мельх пришел. – Устало сказала мне русоволосая, немолодая уже женщина. Исходя из моих наблюдений – мать. До сих пор не могу объяснить себе, что было в ее голосе. Но эту фразу я услышал. И очнулся.
Передо мной на корточках сидел тот самый охотник.
- Расскажи мне. – Тихо попросил он.
Ну, я и рассказал. С самого начала, с родительского отъезда. Деревенский парень понял не все, но, судя по серьезно нахмуренному лицу, очень старался. После затянувшейся паузы он вдумчиво кивнул:
- Я верю тебе.
Любопытно прищуренные зеленые, как у кота, глаза говорили о том же – верит, полностью, искренне верит. Так в этом странном месте, или, как я уже начинал предполагать, мире, у меня появился надежный товарищ и верный друг.
Напрасно эти люди изначально показались мне похожими на древних предков, на славян. Странные у них были обычаи, странная вера. Богов, к слову сказать, у них трое: Львар, Лахда и Асилан. Последний имел также прозвище Сказочник, полученное за замечательное хобби – создание миров. Сколько он их сотворил - никто точно сказать не поручался, но верили – много. Сказочник считался главным божеством, в то время как его подданные, Лахда и Львар, олицетворения женского и мужского начал, покровительствовали людям разных полов в различных же начинаниях. Их изображения, деревянные столбы с символически вырезанными фигурами обнаженных мужского и женского тел, часто встречались на перекрестках, чуть поодаль от дорожной пыли. Помолиться покровителям и отдохнуть под их защитой считал своим долгом каждый, отправившийся в путь, дальний или близкий. Все люди дарили богам подарки, но в том, что они любят больше мнения расходились. Часть жрецов, а были и таковые, с пеной у рта доказывала необходимость жертвоприношений, часть же, видимо жалея поголовье домашнего скота, утверждали, что никакая жертва не приятна для уставших от тяжких трудов богов так, как доброе сказание. Сторонники находились и у тех и у других, но ввиду простоты метода, статуи чаще слушали истории, нежели окроплялись коровьей или бараньей кровью. В богов тут верили все, верили гордо и открыто. Мало помалу, наблюдая за ними, я стал понимать, что к чему. Стараясь не отличаться от односельчан, сам стал рассказывать Львару сказки. А когда не вспоминались сказки, в ход шли анекдоты, в большинстве своем пошлые. Божество не возражало, жизнь продолжалась.
Но продолжалась совсем не так, как мне того хотелось. Чудес, связанных с моим возвращением домой, почему-то не происходило. Не связанных, в общем-то, тоже. Все здесь шло размеренно и спокойно. Не знаю, как уж там подсуетился Мельх, но меня не трогали. Не донимали расспросами, не беспокоили насущными делами. Лишь однажды, сразу после того памятного разговора с охотником, мать Ватира вцепилась в меня клещом и потребовала немедля снять «странные одежды», - не от богов они, не от добрых людей, да и вышивки обережной нет на них вовсе. Колинзовские джинсы, хоть старые, грязные и мятые, но оттого чуть ли не более любимые, было жалко. Как только я облачился в новые льняные штаны со странной системой веревок-шнурков на поясе и без всякого намека на ширинку, так тут же старые полетели в выгребную яму. Та же участь постигла футболку. Мои протестующие вяканья были проигнорированы.
Кормили непривычно и просто, но вкусно. На стол попадало все, что росло в поле-огороде и большая часть того, что бегало в лесу. Готовить здесь умели и любили. Обычно на кухне возились женщины в количестве трех штук – жена и дочери кузнеца.
Со стороны могло показаться, что я смирился с судьбой и начал обживать новое место. Это было не так. Почти не так. Я думал, каждый день искал выход из сложившейся ситуации и по совместительству – из этого мира. Думал и Мельх. Частенько мы собирались и думали вместе. Чего только не пробовали! И на поле ходили, место приземления искали, правда не нашли. И у старосты деревенского осторожно выспрашивали, не слыхал ли он, человек в прошлом перехожий, о городишке моем. Нет, не слыхал. Оказалось, не знали тут и Москвы, столица же называлась Тижеллен. Если я правильно запомнил. Больше разговаривать с ним было не о чем. Еще охотник предлагал попробовать метод колдунов, за далекими лесами живущих, - мухоморов откушать. По слухам, каждый отведавший волшебных грибов там сразу получал колдовскую силу и мог творить все, что душе угодно. Жаль только, что действие сей благодати хватало всего на несколько часов… Видимо, за далекими лесами мухоморы были другие. С местными же мы три дня маялись животами, но цели не достигли. На некоторое время наши идеи малость приутихли.
Шел, как здесь исчисляли, час собаки. Глухое ночное время, точнее не скажу. В ставню уверенно постучали. Я спал на лавке под самым окном и не проснуться от звука не мог. Продрал глаза, тихонько выругался и прокрался к двери. Рассохшиеся половицы под ногами скрипели что-то ехидное. Мне повезло – если кто-то в доме и проснулся, то виду не подал.
- Это я, – прошипели из-за двери голосом Мельха, - собирайся, к ведунье пойдем.
- Что, сейчас?! – Последнее слово я выделил чуть больше, чем хотел.
- Так надо.
Мне нечего было ответить. Пара минут прошла в тишине, только под дверью явственно сопели.
- Эй, Ват! Ты тут еще? – Друг выдернул меня из очередных размышлений. В этот раз я думал об очень скрипучих дверях и методах их открывания по ночам.
То, что вытворяла избяная дверь, «музыкальным» доскам пола и не снилось, если те вообще видели какие-нибудь сны. Она не поддавалась смазыванию и на все ухищрения чихать, то есть скрипеть хотела. Открывать ее значило бы перебудить всех.
- Тут.
- Через окно вылазь, дурья твоя голова!
Лес встретил нас темнотой и шуршанием. Мелкая живность шныряла в траве, сбивая первые капельки росы, ветер колыхал листья. Признаюсь, было жутковато. Где-то впереди закричала птица. Резкий звук разорвал тишину, заблудившись между деревьев. Тусклого света масляного фонаря хватало едва-едва осветить пятачок земли под ногами. Сгустившаяся вокруг светлого пятна тьма никоим образом не располагала к знакомству с ее обитателями. Очень хотелось надеяться, что ничего крупнее белки мы не встретим. Огонек трепетал от малейшего дуновения, нести лампу приходилось крайне осторожно. За спиной, на грани бокового зрения, шевелились зловещие тени. Я не выдержал и оглянулся. Мельх подавил смешок. Устыдившись, я больше не оборачивался.
Тропинка начала петлять среди здоровенных камней, хаотически валяющихся повсюду, насколько можно было это рассмотреть в отсветах неяркого пламени. Все, как один казались обломанными, сколотыми, а кое-где и обтесанными. Наверное, обломки какого-нибудь древнего строения.
- Что здесь было? – шепотом поинтересовался я.
- А кто его знает, - философски пожала плечами тень охотника. И добавила, запоздало, - под ноги смотри!
Запоздало потому, что к тому моменту, как охотник закончил фразу, я уже, споткнувшись, повстречался лбом с дорожной твердью.
- Твою мать! – Я выплюнул песок и, шипя, встал.
Ладони зверски саднили.
- Что ты сказал?! – Мой спутник прыжком покрыл разделявшее нас расстояние и теперь, грозно сверкая глазами, стоял напротив.
- Твою мать… - неуверенно повторил я, сообразив, что для местного мое ругательство могло прозвучать как оскорбление семейной чести, - это такое выражение… Просто брань… ни про кого-то лично…
-Выражение у него, понимаешь! – Фыркнул поостывший друг, - другому бы уже морду набил, да что с тебя…
Упавшая вместе со мной лампа, решив, что и так поработала дольше, чем достаточно, погасла. Разбитое стекло красноречиво говорило о невозможности дальнейшего использование утвари.
Темно, хоть глаз выколи! Первым теперь шел Мельх. Я очень надеялся не отстать. Зыбкие очертания впереди идущего периодически пропадали совсем. Неожиданно, я наткнулся на спину остановившегося парня. Опережая готовый прозвучать вопрос, тот произнес:
- Привал.
Костер деловито хрустел костями прогорающих веток. Над ним висела изрядно помятая посудина, которую я, при всем желании, котелком бы не назвал. Но что бы это ни было и как бы оно не выглядело – пахло оттуда вполне аппетитно. Вода уже закипала. Добыл ее я, почти на ощупь пробираясь к ручью. У охотника будто чутье. Как только мы остановились, он извлек пресловутую посудину из видавшего виды заплечного мешка и показал – туда. Найдя ручей, я чуть в него не свалился, вернее, чуть не свалившись, нашел. По дороге обратно расплескал жидкость на треть, но остаток донес и гордился неимоверно. Мельх молча принял емкость и приспособил ее над огнем, зашвырнув внутрь еще что-то добытое из недр мешка.
Сидели спокойно и, опять же, молча. Суетиться было ни к чему – костер горит ровно, рядом возвышается гора хвороста. По мне, так в такой темноте эти палки искать бесполезно. У Мельха на этот счет имелось другое мнение. И умение.
Хвойный настил под задом вселял робкую надежду на то, что утром тело, отдохнувшее на нем, не будет ныть и болеть. Говорить же просто не хотелось. Друг сидел на такой же еловой подстилке и смотрел на пламя задумчиво застывшим, почти стеклянным взглядом. Поудобнее устроившись на лежанке, я последовал его примеру.

- Витар! – Тычок в бок вырвал меня из сладкого предутреннего сна.
Ну что еще? Просыпаться категорически не хотелось.
- Вит! Просыпайся же! – Новый тычок был куда ощутимее предыдущего, да и в голосе появились тревожные нотки.
Сон и не думал улетучиваться, но сесть и продрать глаза удалось. Я нехотя открыл сначала правый, а затем и левый. И тут же захлопнул обратно. Кромешная, предрассветная темень шевелилась. Шевелилась как-то нехорошо, многозначительно, и слишком уж в нашу сторону. Ярко пылавший костер она игнорировала напрочь, окутав вязким коконом пространство вокруг. Даже за плотно закрытыми веками это движение ощущалось. Глупо и страшно оказалось сидеть с закрытыми глазами. И я не нашел ничего умнее, чем опять их открыть.
- Ты что-нибудь слышишь? – Мельх, нахохлившийся и напряженный, нервно сжимал в руке нож и глядел куда-то за пределы мельтешения серо-черных неприятных точек, туда, где деревья сливались в однородную массу с небом.
- А?
- Вот то-то и оно.
Чего не знаю – того не знаю, каково должно быть в ночном лесу. Никогда не интересовался. А тишина действительно стояла поразительная. Птицы не подавали признаков жизни, в траве ничего не шуршало, даже ветер предпочел дождаться лучших времен и стих, от греха подальше. А Мельх неожиданно продолжил:
- Никогда не слышал, чтоб лес совсем замирал. Сказывали только, будто так бывает, когда Они приходят.
- Кто они?
- Про то не сказывали. Сказывали, людей они не любят.
Чем больше друг понижал голос, тем больше я уверялся – шутит. Придуривается. Подкалывать потом будет – «храбрый иномирец темноты испугался».
Но вслух свои мысли высказывать не стал. Пусть развлекается, почему нет?
Подумал, и снова почти заснул. И снова мне помешали.
Что-то упало сверху. Вцепилось в волосы и стало ожесточенно драть куртку острыми когтями. Придавило к земле. Сосредоточенно пыталось прорвать ткань на спине, но пока не преуспело. Сбоку слышалась возня. Повернув голову, я углядел, что на охотника наседают два очень странных существа. Чешуйчатые и когтистые. Дальше разглядывать было некогда. Работать посадочной площадкой для всяких наглых лесных жителей я не нанимался. И куртка, судя по звукам, держалась из последних сил. Мысленно благословив этот странный чужой мир, в котором придумали сей замечательный, прочнейший материал, я проклял его за «милую» тварь, на мне восседавшую. И прокатился спиной по костру. Мне сильно повезло, что именно ею, ведь давать мне время и возможность рассчитать траекторию кувырка в планы существа никак не входило.
Тварь отпала. Приплющенной и слегка обжаренной, ей на несколько секунд стало не до моей измочаленной одежки. Однако, сдаваться зараза тоже не собиралась. К следующей атаке я успел «подготовиться», то есть подхватить с земли палку и наставить на распластавшееся в прыжке нечто. Отдаленное сходство с кошкой придавали твари стоящие торчком уши. Большая, очень большая чешуйчатая кошка. С сильными перепончатыми лапами, которые без труда переломили мое «оружие» пополам.
Не долетела она совсем чуть-чуть. Вместе с кусками деревяшки осыпалась на землю, беспомощно загребая когтистыми лапами в попытке дотянуться до меня. Поддавшись довольно глупому порыву, я наступил «кошке» сапогом на горло. Задушить бы не задушил, удержать бы, по сути, тоже не удержал, и быть бы моей ноге разодранной в клочья, не подоспей тут Мельх. Он вонзил в существо нож, провернул, вытащил, вонзил опять. Она дернулась и затихла. Из раны вытекло несколько капель тягучей жидкости. Я убрал ногу. Охотник воткнул нож еще раз. В голубых глазах твари застыла обида.

Веяло утренней прохладой. В каждой капле росы отражалось по маленькому солнышку, а большое, настоящее, придирчиво оглядывало лес, освещая верхушки деревьев красноватым светом. Костер пожирал последние запасы хвороста, отогревая мое продрогшее тело. Тело отогревалось неохотно. И не то, чтоб было совсем уж холодно, просто меня слегка лихорадило.
Наличие озлобленных чешуйчатых кошек вне чьей-либо больной фантазии, будь то устный фольклор, которым «накормил» меня друг, или какое-нибудь издание фантастического жанра, пошатнуло мое мировоззрение в целом. Плюс к тому ничего серьезнее комара я в своей жизни, каюсь, не убивал. Хотя и угрызений совести от содеянного, понятное дело, не испытывал.
Несмотря на то, что тушки загубленных тварей были утащены нами в отдаленные кусты, укоризненный взгляд ярко-голубых зенок не шел из головы. Как будто бы и не это создание полчаса назад пыталось сделать из меня котлету.
Мне не спалось. А вот мой спутник дрых без задних ног, подложив под голову безразмерный мешок. Его лицо было безмятежным, только усталым. Друг чему-то улыбался во сне. Сейчас предо мной лежал совсем не тот Мельх, который безжалостно кромсал охотничьим ножом непонятных существ.
«А он ведь совсем еще мальчишка», - подумалось мне.
Но для него, конечно же, я, и оружие-то в руках держать не умеющий, мальчишка. Без него я бы здесь как пить дать загнулся. Но и ему без меня, попади он вдруг в век компьютерных технологий, пришлось бы несладко.
«Хотя наш-то мир, пожалуй, и попроще будет»…
Усталость, прикрывшись мыслями, наконец свалила и меня. Вырваться из мягких лап сна удалось, только когда солнце уже начало садиться.
Костер не горел, охотника видно не было. Я, отдохнувший, но отлежавший правый бок, разрывался между замыслами «сходить поискать» и «остаться подождать». В конце концов, склонился к последнему – мало ли какая пакость еще водится в здешних местах, да и где искать, лес большой, - и с блаженством растянулся на траве.
Когда на поляну вышел Мельх, уплетающий землянику из пригоршни, вместе со мной его ждала пара давно созревших вопросов.
- Утро доброе! – я кинул завистливый взгляд на ягоды и, не дожидаясь ответа, продолжил, - объясни уже, какого… корнеплода надо было переться в лес среди ночи?
Ответ меня, признаться, огорошил:
- А кто ж к ведунье днем-то ходит?
Тем вечером мы вышли к краю болот. Смеркалось. Где-то вдали подозрительно хлюпало. Сколько хватало глаз, вперед и в стороны простиралась топь, - поди ее обойди. В промежутках между бочагами, на том, что при всем желании и наличии фантазии трудно было бы назвать сушей, гнездилась какая-то хилая растительность. Должно быть, осенью здесь все рябит от клюквы, но сейчас вид представал весьма безрадостный. Быстро и незаметно стемнело.
- Видишь, светится? – охотник отвлек меня от созерцания.
Среди растительности тем временем обозначилась гнилушно фосфоресцирующая тропинка.
- Что это?
- Светец-трава. Иди вперед. Я бы сам пошел, да тебе так проще будет. Не пропадем.
Я повиновался. Неприятно было идти на неверный зеленоватый свет дорожки, похожей на кривую и узкую взлетно-посадочную полосу, подсвеченную вечерними огнями. Мы довольно долго двигались по ней, четко соблюдая еле заметную границу. Почва под ногами противно чавкала. Я шел, шел, шел. И вдруг резко остановился.
Что-то было не так. Совсем, абсолютно, катастрофически не так. Я понял не сразу. Не было слышно шагов за спиной. Ни единого звука. Я обернулся, огляделся, насколько позволяла подступившая темень, быстро прошел десять шагов назад, вперед, крикнул, испугался собственного голоса и побежал. Побежал, не разбирая дороги, чудом не нырнув на дно зловонной жижи, поскользнувшись на особенно крутом повороте, в глубь болот. Давно заметил, что в стрессовых ситуациях веду себя неправильно. Не советуясь с головой, пытаюсь спрятаться, убежать от проблемы, полагаясь на то, что у нормальных людей называется интуицией, а у меня, наверное, с детства атрофировалось.
Я бежал, и мне было страшно. Жутко думалось о том, куда мог деться Мельх, как-то разом вспомнилось и навалилось все то, что плавало на поверхности измученного сознания все эти дни. Например, что кошка Муська осталась запертой без еды, мучалась, бедная, что прошло уже две недели, родители приехали, нашли ее тельце в пустой квартире, обзвонили в поисках меня всех знакомых, а потом милицию, больницы и морги. И нигде не нашли. Что отец сейчас, пожалуй, докуривает вторую пачку средненьких сигарет и утешает плачущую маму, уронившую на пол чашку с валерьянкой. Так уже было однажды, когда я потерялся в лесу, в ту самую поездку в деревню. И нашелся только на второй день…
Я бежал, и то ли от страха, то ли от жалости к себе, на глаза наворачивались злые, обидные слезы. Под ноги что-то неудачно попалось, и, пребольно ударившись плечом и головой обо что-то твердое и деревянное на ощупь, я упал. Слезы невольно брызнули, какое-то время я лежал лицом в грязи, бессильно скребя пальцами землю, и приходил в себя.
- Встань, человече, – мое довольно позорное занятие прервал зычный женский голос, - в чем твоя печаль?
- Ведунья… - только и выдавил я, подняв голову на звук.
- Иногда меня и так называют. Но правильнее будет Страж Перехода номер семнадцать, Ррэа. Представься, человече.
- Игорем зовут. – Так отвечать научил меня охотник: нельзя, мол, незнакомым-то, говорить «я такой-то», сказывать надо, как другие кличут.
- Долго шел.
Я наконец-то принял более приличное положение и рассмотрел попристальнее свою собеседницу.
До костлявости худая, хрупкая и высокая. Преклонных лет, с сединой в волосах, но не старуха. Ничего выдающегося, если не считать, что представлял я ее иначе. Над правым плечом женщины трепетал холодными лучиками шарик белого пламени. И особенным образом привлекли мое внимание ее глаза. Вроде бы обычные, голубые. Но было в них что-то странное. Что-то общее с глазами деда из Платного Туалета. Эдакая искорка не то избранности, не то безумия.
То самое деревянное, приласкавшее меня только что, оказалось ступенькой невысокого крыльца, на котором стояла Страж Перехода номер семнадцать. Очень вовремя – мне как раз надоело сидеть в грязи – Ррэа , усмехнувшись, сказала:
- Хочешь чаю, - она утверждала.
Чаю я действительно хотел. А еще – найти охотника, попасть домой и одежду посуше. Свято верилось, что странная женщина способна решить все эти проблемы. Я поднялся по осклизлым подгнивающим ступеням и, вежливо кашлянув у порога, вошел в дом. Внутри было тепло, сухо и пахло чем-то приторно-пряным и смутно-знакомым. Нет, не так. Внутри воняло этим чем-то. Глаза заслезились второй раз за последний час, я чихнул. Я чихнул. Я снова чихнул. Сбоку сочувственно спросили:
- Аллергия на китайские благовония?
Не дождавшись вразумительного ответа, Ррэа вытолкала меня на крыльцо и, прежде чем захлопнуть за мной дверь, всучила в руки горячую кружку. Запах, исходивший из нее, ни коим образом не был похож на тот, приторный. Так мог бы пахнуть лес после дождя. Чихнув последний раз, я принялся жадно пить. Допил, неуверенно помялся у двери и рискнул зайти повторно.
Голые стены источали едва уловимый запах свежей древесины. Невыносимых благовоний как не бывало. Мебели, кроме стола и пары табуреток, тоже не наблюдалось. На одной из них восседала хозяйка дома. Повелительным жестом она приказала мне сесть. Я повиновался. Расплывшись в снисходительной улыбке, ведунья повторила свой первый вопрос:
- В чем твоя печаль, человече?
Поколебавшись с секунду, я спросил в ответ:
- Что стало с Мельхом?
- Это все, что тебя беспокоит? – похоже, мне удалось ее удивить. Или попасться на простейшую уловку...
- Н-нет, - голос предательски дрогнул, - я хочу домой. Ты поможешь мне?
- И на какой вопрос ты ждешь ответа в первую очередь?
Я молчал. «Когда слишком много удивляешься происходящим с тобой чудесам, в какой-то момент перестаешь удивляться совсем. Когда же это происходит – ты беспросветно наглеешь». Вот, что я думал по этому поводу. С чего это мне взбрело в голову, что тетка решит все мои проблемы разом? С чего взял, что вообще поможет? Она ждала, все та же улыбка гуляла по слегка морщинистому приятному лицу.
- На первый, - какая, в конце концов, разница, если они равнозначны теперь.
- Ты уверен, что потом не пожалеешь, выбрав его?
- Черт побери, уверен!
- Утоп он, гниль болотная утащила, - смерив меня скептическим взглядом, она сообщила это таким будничным тоном, будто прогноз погоды рассказывала, ей-богу.
- А-а…Э-э-э… Ты можешь его вернуть?! – Одно дело предполагать, другое – знать точно. От потрясения, наверное, я говорил требовательно, как балованный ребенок.
- Я – нет, - она выдержала долгую зловещую паузу в три моих холодных пота, - а ты можешь. - Сказать, что я удивленно открыл рот, значило бы промолчать. - Иди спать. Утро вечера мудренее.
И мне даже мысли не пришло ослушаться. Вяло отметив, что одежда моя суха и чиста, я доплелся до застеленного матраса в углу и провалился в дрему.

Мне снился сон. Мы с Мельхом снова стояли у края топей.
- Видишь, светится?
- Светец-трава?
- Светец трава, - и он начал было свое, - иди вперед…
Но я прервал его:
- Нет, давай ты вперед, я не умею ходить по болоту. Боюсь.
Последнее слово подействовало, друг наградил меня снисходительным взглядом и пошел по узкой тропке, окаймленной травой-светляком. Я потопал следом.
Было темно, становилось еще темнее. Дорожка скрывалась от меня за спиной охотника, приходилось идти след в след. Так продолжалось час, а может, три часа. Время на болоте шло как-то по-особенному, размеренно, усыпляющее. Я волновался. Предчувствовал что-то абстрактно нехорошее, как редко бывает в снах. Под ногами хлюпало, впереди ухало, по бокам квакало. Только сзади установилась хрустальная, надрывная тишина, готовая в любой момент оборваться на высокой ноте и явить ночному миру…что?
Я стал чаще оглядываться. И не зря. Там, где-то на грани неверного света придорожной травы, на тропку прыгнуло нечто темное, массивное, колышущееся. Посмотрело на меня, я готов поклясться – презрительно сплюнуло наземь и нырнуло в бочаг по другую сторону дорожки. Тишина взорвалась победным кваком болотных певиц. Теперь он слышался отовсюду и, признаться, шагать под него стало ощутимо веселее. Мы шли еще долго, очень долго, как мне показалось. Но вот в предрассветной дымке появились очертания маленького, чуть покосившегося домика…

Реальность встретила меня густым блинным духом, сквозняком и приглушенными голосами из-за прикрытой двери. Так хорошо было лежать на старом матрасе и слушать отрывки разговора, не пытаясь в него вникнуть, просто валяться после тяжких приключений последних ночей. Однако по всем законам мироздания, а может – банального свинства, долго такое счастливое безобразие длиться не могло. Дверь распахнулась, солнце ехидно ослепило меня, а в комнату тем временем шагнули два силуэта. Через минуту, когда перед глазами почти перестали плясать разноцветные круги, силуэты обрели объем и цвет настолько, чтоб в них можно было распознать загадочно и грустно улыбающуюся ведунью и охотника – целого, невредимого, довольного и абсолютно живого. Я радостно вскочил, но умерил свой восторг до излишне, пожалуй, бодрого «Доброго утра».
После плотного завтрака женщина вновь обратилась ко мне с беседой. Или я к ней. Это с какой стороны посмотреть.
- А что такое Переход номер семнадцать? – На самом деле я просто думал вслух…
- Это ответ на твой второй вопрос, человече, – насколько я заметил, в разговоре она всегда держалась пафоснее, чем в делах, - это дверь в иные миры. И в твой мир тоже.
Другое дело – закрыт он нынче для тебя.
- Это как так – закрыт?
- Да так и закрыт. Одно доброе дело я тебе сделать помогла? Помогла. Второго, значит, совершать не положено. Отчетность у нас.
- У Стражей Переходов? – Тупо осведомился я.
- Да, - коротко бросила она, - разве что… а, нет, сами додумайтесь, много чести.
Я честно пытался додуматься, а когда пришел отлучавшийся куда-то друг, мы додумывались вместе. Осенило в итоге его.
- Ведунья! – негромко позвал он, - а что если доброе дело ты совершишь для меня?
- Ну вот и догадались.
Она показала нам четыре маленьких бочага, стыдливо спрятавшихся за лесистым островком - ее обиталищем. Странность них была одна – края каждого поросли грибами. И все разными. Вокруг одного кучно гнездились сыроежки, второй заросла ложными опятами, третий – неправдоподобных размеров крепкими, аппетитными боровиками, четвертый же… на мой неискушенный в этом вопросе взгляд так должны были выглядеть галлюциногены.
- «Правда», «Ложь», «Сказка» и «Счастье», - возвестила Ррэа, поочередно показав на каждый из них, - который твой?
- Не знаю, - я растеряно развел руками. Забыл совсем про эту туалетную придурь.
- Вспомни. Это твой единственный шанс вернуться домой. Не торопись, – с этими словами она развернулась и пошла по тропинке к своему дому.
- Стой, Ррэа! Я знаю! – понимание, что это мой голос, пришло не сразу. Пожалуй даже, я сначала крикнул, а потом вспомнил «свою» дверь.
Все оказалось гораздо проще, чем я боялся. И одновременно сложнее. Мне категорически не хотелось уходить из этого странного, опасного, но чертовски очаровательного мира.
- Уверен?
- Как никогда. Спасибо тебе, ведунья.
- Удачи, человече.
Прощание с Мельхом тоже не отняло много времени, хотя я бы, наверное, предпочел его слегка растянуть.
Я снял с себя ремень – единственная вещь из моего старого гардероба, что избежала изъятия – и протянул другу. Он совершил аналогичный жест. На память.
Крепкое рукопожатие будто отпустило меня. Теперь я знал, что поступаю правильно, не жалел, покидая чужие земли.
- Прощай, Витар. – Он развернулся и ушел, а я все еще смотрел в ту строну.
- До свидания. Я вернусь, - прошептал я, хотя твердо знал – нет.
После чего, отбросив сентиментальности, головой вперед бросился в темную воду.
«Верь в свою сказку», было написано на клочке бумаги. Ближняя ко мне дверь называлась так же – сказкой.

Я стоял на траве, в паре метров от ржавых помойных бачков. От пустых бачков. Рядом с ними что-то блестело в лучах заходящего за девятиэтажки солнца. Я не поленился подойти и нагнуться, чтоб забрать свои ключи, чудом упавшие не в, а за помойку. Оглядел себя. Не мне были мои старые добрые драные джинсы и грязная куртка. Только ремень – кожаный, мельховский. Все на своих местах.
Поддавшись сиюминутному искушению, я зажал ключи в кулаке и со всех ног бросился на свалку. Очень хотелось увидеть дверь в земле, хотя доказательств, что мне не приснилось уже вроде как и не требовалось.
Однако, двери не было. Было все: кирпичи, покрышки, даже драный резиновый мяч. А вместо двери из земли торчал деревянный идол.
Божество улыбалось. Оно предвкушало долгий и интересный рассказ.
На следующий день на этом месте снова лежала дверь. Почти сгнившая и никуда не ведущая.