Звезда Алсу

Венок сонетов, писанных амфибрахием


I

Я долго блуждал меж болотных огней.
Пьянили меня их холодные чары,
И пил я тлетворных растений отвары,
От памяти средства не зная верней.

Меня в малярии душили кошмары
Чредой безобразной отравленных дней,
Но, бледные вестники царства теней,
Огнями забвенья цвели ненюфары.

И, словно их зову совсем покорясь,
В трясинную мглу я входил не таясь,
Кого-то любя, проклиная кого-то.

Любовь распиная, над нею глумясь,
Я впитывал сердцем болотную грязь,
Ликуя в бреду в самом сердце болота.


II

Ликуя в бреду в самом сердце болота,
Порой я мучительный чувствовал страх,
Когда вспоминал о потерянных днях,
Что прожил в полчувства и в пол-оборота.

Я тоже когда-то мечтал о морях,
Бесплодного прошлого жалкий сколоток,
Но я был не нужен прекрасному флоту,
И лишним бы стал на его кораблях.

Меня не пускали земные пустоты.
Я счастью быть ветром в тугих парусах
Тогда предпочел струйки липкого пота,

Противную дрожь и бессилье в ногах;
Сусального счастья сорвал позолоту,
Юг теплых морей презирая за что-то.

 

III

Юг теплых морей презирая за что-то,
Я сам предавался трясине сырой,
И с чувством, похожим на ласку порой,
Меня обвивала тугая гаррота

Тоски заповедной, дремучей, лесной.
В пещеры Урала из крымского грота
Я плелся, а ты, будто память полета,
Откуда-то сверху следила за мной.

И было мне странно подумать, что где-то
Есть край, где со смыслом жизнь слита сильней.
Я тщетно искать бы пытался ответа

У топей безмолвных и мшистых камней,
И в этом блужданьи без звуков и света
Болотному северу стал я родней.


IV

Болотному северу стал я родней.
Где руки берез так безвольно повисли,
В бесстрастную дрему впадал я от мысли,
Что дни здесь короче, а ночи длинней.

Я шел без желаний, без цели, без смысла,
Но только хотел отдохнуть средь камней,
Как память моя устремлялась ко мне,
Бросая в лицо мне созвучья и числа.

И руки тогда прижимал я к вискам,
И больно хлестала меня по щекам
Голодная память в слепом исступленьи.

А выдержав памяти бешеный спазм,
Я дальше бежал по звериным тропам –
Лишь там иногда обретал я забвенье.

 

V

Лишь там иногда обретал я забвенье,
Где рыскали стаи волков по ночам,
Где месяц ущербный светил их очам,
В которых сверкало его отраженье.

И я становился подобен волкам,
Мне нравился ужас в окрестных селеньях,
Охоты обряд и добычи деленье,
И кровь жеребят, что течет по губам.

На время я чувствовал успокоенье
В кругу беспощадных волков, но и там
Опять настигали меня сожаленья,

И вновь возвращался я к прожитым дням.
Да, я забывал ненадолго мученья
Юродства надежд и позора паденья.


VI

Юродства надежд и позора паденья
Нельзя без ключа кандалы разомкнуть –
Я снова пускался в бесцельный свой путь
С каким-то безумным желаньем движенья.

А ты стала ближе. Туманную муть
Вокруг раздвигая упрямым свеченьем,
Всегда указуя одно направленье,
Ты мне не давала с дороги свернуть,

С дороги нелегкой, ненужной, обманной,
Как будто решила мне быть маяком.
И было мне это так ново и странно:

Идти в никуда, но известным путем.
Об этом я думал в пути непрестанно,
Тобой утомлен, словно ярким костром.

 

VII

Тобой утомлен, словно ярким костром,
Я стал привыкать к предназначенной роли,
Как старый скупец – золотые пистоли,
Сиянье твое начал видеть во всем.

И как воплощенье неведомой воли,
Вперед меня следуя в небе ночном,
Ты стала желанным моим палачом,
Прогнав пустоту пароксизмами боли.

Меня так изъела бессмыслицы ржа,
Что хлещущий бич или жадный кинжал
Мне были желанней, чем эта пустыня.

Но, вспомнив, что ты лишь искус миража,
Я, криков восторга не в силах сдержать,
Едва ли не жаждал забыть твое имя.


VIII

Едва ли не жаждал забыть твое имя
Я, знающий твердо, что новый обман
Не многого стоит и мой караван
Пройдет и без света путями своими.

Не нужен свет тем, кто из сумрачных стран,
Чужие всему, отовсюду гонимы,
С привычною мукой тропами пустыми
Уходят в сырой предрассветный туман.

Рассвет… Ты цветами любви золотыми
Украсишь их утро, иль, вечный тиран,
Их ночь никогда не расстанется с ними?

Я дальше бежал, злой тоской обуян,
В костюме чужом, в опостылевшем гриме,
Боясь быть сожженным лучами твоими.

 

IX

Боясь быть сожженным лучами твоими,
Мечтая тебя потерять, позабыть,
К тебе обращал я глухие мольбы:
 - Погасни! – но ты отвечала: - Приими.

Заложник своей окаянной судьбы,
Не смел никого я назвать бы любимой,
Но что это было меж нами двоими?
А было ли что-то, и сам-то я был?

Иль может, опять меня ковы соблазна
Морочили, взгляд ослепляя огнем,
И может, я так же, как прочим, напрасно

Стал верить тебе в бездорожье моем?
Пусть ночью твой лик мне светил неугасно,
Я верить хотел, что погаснешь ты днем.


X


Я верить хотел, что погаснешь ты днем,
Что снова все станет привычно, как прежде,
Что ты перестанешь усталые вежды
Дразнить беспокойным, манящим лучом;

Опустится сумрак под вечер, понеже
Померкнет, как раньше, пустой окоём,
И вновь с темнотою я буду вдвоем,
И места не будет напрасной надежде.

Желаньем покоя, как счастья, объят,
Я больше не мог выносить этот ад,
И то ли с признанием, то ли с укором

Просил темноты воспаленный мой взгляд
И смерти огня был кощунственно рад,
А ты все не гасла, и взгляд мой стал взором.

 

XI

А ты все не гасла, и взгляд мой стал взором.
Сначала открылась ему тишина,
И, зримая, вмиг разрешила она
Все страхи мои, и сомненья, и споры.

Затем эта злая, чужая страна,
Меня истерзавшая жгучим простором,
Оделась роскошным и теплым узором –
На смену зиме приходила весна.

И память вернулась, весною согрета,
Но вместо обрывков названий и дат
Я вспомнил бессмертные лики поэтов

И лучших поэм, и я понял тогда,
Поверив в тебя с наступленьем рассвета:
Любви моей имя – не луч, а звезда.


XII

Любви моей имя – не луч, а звезда,
Звезда бесконечно-огромного счастья,
Божественных звуков сияющий кластер,
Гармония музыки, искры и льда.

С восходом твоим все земные ненастья
Уходят, как бред, не оставив следа.
И я признаю этот мир, лишь когда
Его подчиняешь ты собственной власти.

Единственный свет мой, бесценный мой дар,
Души моей тайнам одна сопричастна,
Ты роза земли, ты живая вода.

Во всех ипостасях ты равно прекрасна,
И мне все равно, что не скажешь ты да.
Сияй же и впредь, и свети мне всегда.


 

XIII

Сияй же и впредь, и свети мне всегда,
Нежнейшего имени сладкое слово.
АЛСУ – повторяю я снова и снова,
И не устаю повторять никогда.

Столетья промчатся, но сна золотого
Не сможет стереть их слепая орда,
Хоть в прах обращает она города,
Смеясь над тенями величья былого.

Но что мне угрозы грядущих веков,
Ведь взором провидящим знаю, что скоро
Не станет ни зла, ни тоски, ни позора,

Наш мир станет лучшим из лучших миров.
Я слышу сонет своего приговора:
Уже на пути я в надзвездный твой город.


XIV

Уже на пути я в надзвездный твой город,
Где встретит меня поцелуем земным
Любимая женщина, мой серафим;
Преграды разрушатся, рухнут затворы,

И встретится каждый со счастьем своим,
И роли чужие отложат актеры,
И будки покинут злодеи-суфлеры,
И каждый полюбит и будет любим.

И руки тогда мы протянем друг другу,
Великое братство любимых людей,
И больше не будут водить нас по кругу

Нестрашные демоны темных страстей,
Покорный которым, как ветру фелюга,
Я долго блуждал меж болотных огней.

 

МАГИСТРАЛ

Я долго блуждал меж болотных огней,

Ликуя в бреду в самом сердце болота.
Юг теплых морей презирая за что-то,
Болотному северу стал я родней:
Лишь там иногда обретал я забвенье
Юродства надежд и позора паденья.

Тобой утомлен, словно ярким костром,
Едва ли не жаждал забыть твое имя.
Боясь быть сожженным лучами твоими,
Я верить хотел, что погаснешь ты днем.

А ты все не гасла, и взгляд мой стал взором:
Любви моей имя – не луч, а звезда.
Сияй же и впредь, и свети мне всегда.
Уже на пути я в надзвездный твой город.

Май 1999 г.