Роберт Сервис. Колючка Билл

Весною даже в рассветный час тьма – не видать ни зги.
«Джимми, выхода нет у нас», - сказал мне Билли Мак-Ги.
«Река вскрывается – ледоход. Нам надо пробиться в форт.
Худо бабёнке, глядишь – помрёт. Ну что, докумекал, чёрт?»
Я не дурак – ясно и так, всякий, кто поглядит,
Скажет: покуда они вдвоём, но баба вот-вот родит.
И я беспечно ответил: «Билл, хватит долгих речей.
Скажи – и двинем. Меня не страшит этот дохлый ручей».

Он был мужик со стержнем внутри – живой и ершистый Билл.
Колючкой звался за то, что пить ядрёный виски любил.
Куда желал – туда кочевал; все знали его следы –
В Земле Бесплодной, в тайге холодной и у Солёной Воды.
С закатных гор до восточных озёр он был – закон и пример.
Но лишь одну любил он жену, невзрачную Джули Клер.
Он дал за шлюху семьсот куниц – и то был законный брак,
И в хижину ввёл свою, и она хранила его очаг.

Зимовка силы у нас отняла; мы ползком спустились к воде –
Я, Мак-Ги и его жена из посёлка Бог-Знает-Где.
Грохот и плеск, скрежет и треск – стремнину пучило льдом.
Смеясь во весь рот, мы спихнули плот туда, в ледяной содом.
Поток подхватил, водой окатил, подкинул и дал пинка.
Казалось, всё вокруг закачалось, а вовсе не плот и река.
Хлюпая, рушились берега; припай волну рассекал;
Как дьяволов нос, вздымался торос и жидким блеском сверкал;
И донный лёд, как загаженный мёд, всплывал из мути гнилой…
Сквозь ледолом мы шли напролом, и плот наш летел стрелой.

Тоскующий Билл глаз не сводил с лица недужной жены.
Как смерть бледна, лежала она на брёвнах средь быстрины.
То материться пробовал он, то вдруг молитву шептал,
Склонялся на каждый чуть слышный стон и нежности бормотал.
Плота толчки, нырки и скачки ей были что острый нож.
А Билл зубами скрипел и скулил, с трудом унимая дрожь.
Едва я всхрапнул – он меня ущипнул и прокричал сквозь мглу:
«Похоже, совсем сбесилась река – стань к носовому веслу!
Там впереди – ледяной затор и теснина Адова Пасть!
Веслом или вплавь – к берегу правь, иначе можем пропасть!»

Прыжком вознесло – я стиснул весло. Ночь – хоть выколи глаз.
Льдины рвались, грызлись, толклись, грохот сдавливал нас.
Угрюм и суров, надвигался рёв стиснутых скалами вод,
А мы сквозь тьму навстречу ему неслись – был близок исход.
Взглянул я туда, где выла вода – и страх меня обуял.
Подумал о той, что лежала больной под грудою одеял.
Прорвался гнев; осатанев, в усильи ощерив рот,
Налёг на весло; повело, снесло – и в берег уткнулся плот.

Но вдоль уреза – вал ледяной, и кромка берега – лёд.
Меня затрясло от мысли одной: не закрепить – снесёт.
Шаря впотьмах швартовный отмот, услышал я Биллов крик:
«Джим, я сдохну – зачалю плот! Кидай мне конец, старик!»
Он прыгнул, упал, и ногти круша, пополз по льду как червяк;
К земле прильнул, канат подтянул, вскочил – и бегом во мрак.
Его из виду я потерял; швартов тянулся струной.
Как дьявольский хор, ледяной затор ревел у нас за спиной.

О Боже – всё! В ночи прозвучал мучительный женский стон.
Ему в ответ застонал канат; казалось, что лопнет он.
Дал слабину, скользнул по бревну, скрипнул, пошёл внатяг…
Сдержал я вздох: уберёг нас Бог почти у смерти в когтях.

Не толще пальца пеньковый трос – я глаз не мог отвести.
В две пряди он небрежно сплетён – и всё же сумел спасти.
Джули стонала – но ей помочь ничем я не мог тогда.
Кругом - лишь полная грома ночь и бешеная вода.
И сдавленный болью голос Мак-Ги в прибрежном мраке звучал,
Но глух оставался ответный зов, как громко я ни кричал.
В битве со смертью Билл изнемог, словно раненый волк.
Снова и снова его я звал – тщетно. И он умолк.

Длилась и длилась клятая ночь; забрезжил мутный рассвет.
Открылся берег – плоский, пустой, но Билла там нет как нет.
Мёрзлая грязь пополам со льдом, камни и топкий ил;
В ту мешанину, как тонкая нить, причальный трос уходил.
То был не берег – гиблая плешь: ни утёса, ни деревца.
Не за что было зачалить плот – и Билл пошёл до конца.
Себя подмышками обвязал, вызвал смерть на дуэль –
И туго вбился, втиснулся он в ледяную узкую щель.
Ради меня и жены мой друг в смертельную влез петлю.
В вере слаб – но за душу Мак-Ги с тех пор я Бога молю.
…И вот ещё: был я смущён – природа своё взяла!
Из-под одеял младенец пищал – ночью она родила.

Смерть – за жизнь, любовь – за любовь. Выигран смертный бой.
Билли не свят, но небесный расклад он оплатил собой.

BARB-WIRE BILL

At dawn of day the white land lay all gruesome-like and grim,
When Bill Mc'Gee he says to me: "We've got to do it, Jim.
We've got to make Fort Liard quick. I know the river's bad,
But, oh! the little woman's sick . . . why! don't you savvy, lad?"
And me! Well, yes, I must confess it wasn't hard to see
Their little family group of two would soon be one of three.
And so I answered, careless-like: "Why, Bill! you don't suppose
I'm scared of that there `babbling brook'? Whatever you say - goes."

A real live man was Barb-wire Bill, with insides copper-lined;
For "barb-wire" was the brand of "hooch" to which he most inclined.
They knew him far; his igloos are on Kittiegazuit strand.
They knew him well, the tribes who dwell within the Barren Land.
From Koyokuk to Kuskoquim his fame was everywhere;
And he did love, all life above, that little Julie Claire,
The lithe, white slave-girl he had bought for seven hundred skins,
And taken to his wickiup to make his moccasins.

We crawled down to the river bank and feeble folk were we,
That Julie Claire from God-Knows-Where, and Barb-wire Bill and me.
From shore to shore we heard the roar the heaving ice-floes make,
And loud we laughed, and launched our raft, and followed in their wake.
The river swept and seethed and leapt, and caught us in its stride;
And on we hurled amid a world that crashed on every side.
With sullen din the banks caved in; the shore-ice lanced the stream;
The naked floes like spooks arose, all jiggling and agleam.
Black anchor-ice of strange device shot upward from its bed,
As night and day we cleft our way, and arrow-like we sped.

But "Faster still!" cried Barb-wire Bill, and looked the live-long day
In dull despair at Julie Claire, as white like death she lay.
And sometimes he would seem to pray and sometimes seem to curse,
And bent above, with eyes of love, yet ever she grew worse.
And as we plunged and leapt and lunged, her face was plucked with pain,
And I could feel his nerves of steel a-quiver at the strain.
And in the night he gripped me tight as I lay fast asleep:
"The river's kicking like a steer . . . run out the forward sweep!
That's Hell-gate Canyon right ahead; I know of old its roar,
And . . . I'll be damned! the ice is jmmed! We've GOT to make the shore."

With one wild leap I gripped the sweep. The night was black as sin.
The float-ice crashed and ripped and smashed, and stunned us with its din.
And near and near, and clear and clear I heard the canyon boom;
And swift and strong we swept along to meet our awful doom.
And as with dread I glimpsed ahead the death that waited there,
My only thought was of the girl, the little Julie Claire;
And so, like demon mad with fear, I panted at the oar,
And foot by foot, and inch by inch, we worked the raft ashore.

The bank was staked with grinding ice, and as we scraped and crashed,
I only knew one thing to do, and through my mind it flashed:
Yet while I groped to find the rope, I heard Bill's savage cry:
"That's my job, lad! It's me that jumps. I'll snub this raft or die!"
I saw him leap, I saw him creep, I saw him gain the land;
I saw him crawl, I saw him fall, then run with rope in hand.
And then the darkness gulped him up, and down we dashed once more,
And nearer, nearer drew the jam, and thunder-like its roar.

Oh God! all's lost . . . from Julie Claire there came a wail of pain,
And then - the rope grew sudden taut, and quivered at the strain;
It slacked and slipped, it whined and gripped, and oh, I held my breath!
And there we hung and there we swung right in the jaws of death.

A little strand of hempen rope, and how I watched it there,
With all around a hell of sound, and darkness and despair;
A little strand of hempen rope, I watched it all alone,
And somewhere in the dark behind I heard a woman moan;
And somewhere in the dark ahead I heard a man cry out,
Then silence, silence, silence fell, and mocked my hollow shout.
And yet once more from out the shore I heard that cry of pain,
A moan of mortal agony, then all was still again.

That night was hell with all the frills, and when the dawn broke dim,
I saw a lean and level land, but never sign of him.
I saw a flat and frozen shore of hideous device,
I saw a long-drawn strand of rope that vanished through the ice.
And on that treeless, rockless shore I found my partner - dead.
No place was there to snub the raft, so - he had served instead;
And with the rope lashed round his waist, in last defiant fight,
He'd thrown himself beneath the ice, that closed and gripped him tight;
And there he'd held us back from death, as fast in death he lay. . . .
Say, boys! I'm not the pious brand, but - I just tried to pray.
And then I looked to Julie Claire, and sore abashed was I,
For from the robes that covered her, I - heard - a - baby - cry....

Thus was Love conqueror of death, and life for life was given;
And though no saint on earth, d'ye think - Bill's squared hisself with Heaven?