Своя кровь

       Пани Зофья сидела на веранде. Прислуга Крыська уже вынесла самовар и теперь пани ждала, пока в чашке остынет золотистый чай, задумчиво гоняя чаинки серебряной ложечкой. Одетая в шелковое тускло-лиловое платье с длинными рукавами и белым кружевным воротничком, волосы с обильной проседью собраны в аккуратную высокую прическу, пани Зофья выглядела более, чем респектабельно. Она внимательно наблюдала за кудрявым светловолосым мальчиком. Мальчик рисовал на другом конце стола, от усердия закусив губу. На мальчике был темносиний бархатный костюмчик с белым воротником на манер матроски, и был это Казик, внук пани.
       Но пани была не единственной, кто наблюдал за ребенком. Между деревьями окружавшего дом яблоневого сада мелькала тень девушки. Перебегая от дерева к дереву, кралась она поближе к веранде. И вот уже подобралась совсем близко, приникла всем телом к яблоневому стволу, вжалась щекой. Жадно смотрит на мальчика черными цыганскими глазами.
...
       Пани Зофья, в девичестве, разумеется, Зося, любила в жизни три вещи: порядок в одежде, порядок в доме и порядок в жизни. Однако угораздило её выйти замуж за человека, который нарушал порядок всеми доступными способами – за картами, в попойках с друзьями, с актрисами и хорошенькими женами своих приятелей. Не раз бывал он за это бит, но науке не внял. В конце концов он окончательно нарушил порядок, исчезнув из жизни юной Зоси (поговаривали, что именно с актриской местного варьете), и оставив ее с трехлетним сыном Вольдемаром на руках. Зося с сыном уехали в имение, которое, к счастью, было отписано Зосе ее отцом и к мужу касательства не имело, так же как и приличная сумма денег, позволившая им с Вольдемаром вести безбедное существование. Пани Зося, и в юности не отличавшаяся особой романтичностью, взяла управление имением под жесткий контроль. Управляющий, который в отсутствие хозяйского глаза позволял себе понемногу подворовывать, не был совершенно бесчестным человеком, поэтому на барыню не обижался. Восстановив нарушенный непутевым мужем порядок, Зося принялась растить сына вдали от городских соблазнов.
       Обеспокоенная возможной дурной наследственностью, она держала сына в большой, возможно, слегка даже чрезмерной, строгости. Вначале нанимала учителей, затем, когда мальчику исполнилось 12 лет, отослала его в приличную частную школу с хорошей репутацией. Окончив школу, Вольдемар поступил в Краковский университет, и, отучившись первый год, приехал на летние каникулы навестить матушку.
       Поместье пани Зофьи раскинулось на довольно большой территории. Была здесь и неширокая речка с заливным лугом, в излучине которой, на высоком берегу, расположился цыганский табор. Барыня против цыган не возражала, поскольку управляющий нередко использовал их на сезонных работах. За гроши они пилили и кололи дрова на зиму, таскали в амбар и на мельницу мешки с пшеницой. Если барыня приглашала гостей, цыганки резали и ощипывали кур и индеек, бережливо собирая в мешки нежный птичий пух, чтобы потом сделать из него подушки и перины – в зимние холода в парусиновых палатках нелегко согреться. А осенью, когда резали свиней, цыгане помогали коптить окорока и наполнять рубленым мясом и салом промытые кишки, готовя колбасы на зиму. Был в имении и лес, богатый грибами и ягодами. Цыганки собирали там хворост для костров, избавляя управляющего от заботы по очистке леса.
       В деревне, небогатой развлечениями, Вольдемар завел манеру кататься верхом. Каждый день седлал он любимого гнедого жеребчика и носился по лесу, распугивая зайцев и куропаток. Там и встретил Лейлу, цыганку шестнадцати лет. Лейла уже возвращалась, неся в руках большую охапку хвороста, когда в полуметре от нее пронесся всадник на гнедом жеребце. От неожиданности девушка упала, хворост рассыпался. Всадник резко осадил коня, развернулся и спрыгнул на землю, помог девушке подняться. Лейла сразу догадалась, что этот молодой господин с красивым светлым лицом, усиками и голубыми глазами и есть молодой барин, который вот уже неделю гостит в усадьбе. Вольдемар хотел было помочь девушке собрать хворост, но так и застыл на месте, разглядев испуганные черные глаза, тоненькую фигурку, слегка вьющиеся длинные волосы. Юная цыганка показалась ему чем-то вроде лесной нимфы, вышедшей из чащи, и Вольдемар сразу потерял голову. Неискушенный в любви, он был очарован этим дивным существом, так естественно смотревшемся на фоне деревьев и лесных цветов.
       В мгновение забыв о хворосте, Вольдемар обнял девушку за плечи, притянул к себе. Она хотела было бежать, но колени ее ослабли, ноги подогнулись. Вольдемар нежно поцеловал ее в шею, руки сами забрались внутрь ее просторной кофты и теплые ладони сжали маленькие твердые грудки. У Лейлы потемнело в глазах. Потом она не никак не могла вспомнить, что случилось в эти минуты, помнилось только острое, почти до боли, ощущение счастья. Когда она снова стала осознавать происходящее, Вольдемар гладил и целовал ее волосы. Затем поймал бродившего поблизости коня, и, уже уезжая, крикнул:
-Приходи завтра на это же место!
       Едва дождавшись утра, Лейла прибежала в еще мокрый от росы лес. Долго кружила вокруг места вчерашней встречи, и, уже потеряв почти всякую надежду, услышала стук копыт. И снова Вольдемар целовал ее шею, гладил спутавшиеся волосы и отвердевшие соски, и ее опьяневшее от ласк тело радостно подчинялось ему.
       Они стали встречаться каждый день, облюбовали полянку в лесу. Лёлика – так называл Вольдемар свою возлюбленную – не была стыдливой. Без стеснения снимала она свои многочисленные, в ярких цветах, юбки и расстилала их под большим кустом орешника, готовя ложе любви. Мысленно она называла любимого по имени, но произнести вслух так и не решилась, звала его барином. Они неистово любили друг друга, и качались над ними зеленые капли совсем еще молодых орехов, и светило им сквозь листья нежное зеленое солнце.
       К обеду Вольдемар возвращался домой, жадно утолял голод, скупо отвечая на матушкины разговоры и уходил к себе в комнату. Валяясь на кровати, он курил длинную трубку, вспоминал, как билось в его руках худенькое гибкое тело, как Лёлика кусала губы, стонала и повизгивала. Довольный собой, он ласково поглаживал твердую выпуклость на шелковых домашних панталонах, радуясь своей мужской силе. Не знавший прежде любви, он любил Лёлику, как любит ребенок прирученную им лесную зверушку.
       Время шло, орехи, украшавшие их куст, сначала побелели, затем стали бурыми. И вот однажды утром из барского дома вынесли и погрузили в коляску корзины и баулы, вышел одетый в дорожный костюм Вольдемар. Уколов усами в щеку, поцеловал мать, уселся в коляску и отправился в Краков продолжать учение. Весь тот день Лёлика прождала его в лесу, воображая различные несчастья, помешавшие любимому прийти, а вернувшись в табор, узнала, что молодой барин уехал.
       После его отъезда она продолжала каждый день ходить в лес, и, лежа под кустом орешника, вспоминала мягкие руки Вольдемара, его красивое лицо и холеное белое тело. Но зарядили осенние дожди, и даже эта радость стала для Лёлики недоступной.
       Вольдемар тоже первое время скучал по ней, вспоминал ее крепкое худенькое тело и неистовые ласки. Но вскоре учеба – а он, воспитанный строгой мамашей, всегда был прилежным учеником – и многочисленные друзья стали вытеснять память о его дикой возлюбленной. Мысль о том, как появляются на свет дети, ни разу не посетила его породистую голову.
       К зиме юбки Лёлики оттопырились уже заметно выпятившимся животом. Отец для порядка отстегал ее кнутом, но это никак не повлияло на ход событий, и весной Лёлика родила крепкого светленького мальчика.
       Пани Зофья узнала об этом от Крыськи, которая подслушала, как сплетничают цыганки, помогавшие выбивать во дворе перины из барского дома. Пани, сразу заподозрившая неладное, пожелала увидеть младенца. Вызвали управляющего, и он доставил барыню в табор, в котором она никогда прежде не бывала. Войдя в палатку, где спертый воздух был насыщен смешанным запахом мочи и какой-то еды, барыня осмотрелась и обнаружила обернутого грязным одеялом младенца. Брезгливо откинув одеяло тростью, она увидала довольно крупного малыша, светлая кожа, голубые глазки и начинающие закручиваться на концах светлые волосики которого поразительно напоминали ее Влодека во времена младенчества. Круто повернувшись, пани выскочила из палатки, резким окриком подозвала управляющего и приказала ехать домой.
Ночью она металась по комнате, теребила туго заплетенную на ночь косу, то ставила подсвечник на тумбочку у кровати и ложилась в надежде уснуть, то снова вскакивала, переносила свечу на дубовый письменный и стол и сидела задумавшись. Подол длинной ночной рубахи был закапан воском, наброшенная на плечи шаль волочилась по полу. Пытаясь уговорить себя, что нет ей никакого дела до этого цыганченка, она видела лицо и тельце маленького Влодека. Своя кровь, шляхетская, не отмахнешься. Надо забирать ребенка, не место ему в таборе.
       Когда за окнами начало сереть, ей удалось уснуть на пару часов, но в седьмом часу пани Зофья, уже одетая в строгое платье с воротником под горло и аккуратно причесанная, вызвала управляющего. Они заперлись ненадолго в ее комнате. Потом управляющий вышел, почему-то в надетом картузе, который странно топорщился, запряг коляску и уехал в табор.
В таборе он заявился прямо в шатер старосты, которого знал не первый год и с которым хорошо ладил.
- Ты знаешь нашу барыню, она два раза не повторяет – начал он разговор.- Так вот. Вы берете деньги, – он вынул из картуза довольно увесистый пакет – отдаете нам ребенка и навсегда забываете о его существовании. Да и для младенца это будет лучше – не ваш он, не цыганченок, сразу видно. А барыня о нем позаботится, вырастит, барином сделает, богатым. В противном случае пани требует, чтобы к завтрашнему утру вы убрались из ее владений и больше никогда тут не появлялись. Ты заставь девчонку дитя отдать. А то с отцом поговори – пусть ей прикажет!
Староста почесал затылок.
- Подожди тут, я сейчас вернусь.
Он отмусолил пальцами тоненькую пачечку денег и вышел, но вскоре вернулся, неся младенца в засаленном одеяле. Управляющий бережно принял дитя, вышел и уложил его в коляску. Всю обратную дорогу малыш орал, а управляющий, сам имевший маленьких детей, во все горло распевал колыбельные песни.
       В усадьбе все уже было готово к их приезду, барыня успела самолично закупить приданое для младенца.Через полчаса ребенка мыли в белоснежной фарфоровой ванночке, а на заднем дворе, испуская смрадный дым, горело засаленное одеяло. На барыниной кровати были разложены пеленки, чепчики и рубашечки с голубыми бантиками. В барском доме появился новый жилец.
       К лету Вольдемар получил от маменьки письмо, в котором она советовала не приезжать в этом году в деревню, а съездить на воды в Карлсбад, отдохнуть от учебы и поправить здоровье. К письму прилагалось приличное количество ассигнаций, делающее маменькин совет еще более убедительным. В том же письме мельком упоминалось, что пани Зофья взяла на воспитание сына дальних родственников, умерших от дизентерии. Ту же байку рассказали и священнику, который окрестил младенца Казимежем.
       Вольдемар прекрасно провел лето на водах. Он прикупил себе фаянсовую кружечку с отходящим от ручки носиком, через который посасывал довольно неприятную на вкус целебную воду - с такими кружечками ходили почти все отдыхающие. По вечерам вдоль белых, желтых и зефирно-розовых фасадов шикарных отелей прогуливались на променаде отдыхающие, говорили на немецком, чешском, русском, перемежая его французскими словами. В Карлсбаде отдыхало и много прехорошеньких паненок, гулявших под наблюдением маменек и тетушек. Вольдемар, уже вкусивший любви, стал неравнодушен к женской красоте, и вскоре довольно сблизился с одной из паненок. Оказалась, что ее семейство тоже проживает в Кракове, хоть им и не приходилось встречаться – Вольдемар был занят учебой и не находил времени для светской жизни.
       По возвращении в Краков он был принят в доме у новых знакомых, а через год, завершив учебу в университете, попросил руки их дочери. И дочка, и родители с радостью согласились, тем более, что Вольдемару уже было обещано место с вполне приличным для молодого служащего окладом. В костеле, убранном белыми цветами, невеста и сама выглядела, как нежный белый цветок, который отец торжественно вручил бледному от волнения жениху.
       Они поселились в хорошей квартире в центре Кракова, заново её обставили. Главным предметом новой мебели, который едва удалось внести в дом, оказалась дубовая двухспальная кровать. Молодая жена очень любила своего супруга, и их брачные ночи доставляли обоим истинное удовольствие.
       Правда, временами Вольдемару все же хотелось, чтобы жена его была в постели несколько более пылкой, и вспоминалось, как билось в его руках худенькое тело Лёлики. Но затем он сам пугался своих мыслей – не хватало еще, чтобы воспитанная пани из хорошей семьи вела себя, как дикая цыганка! Через какое-то время он уже совершенно не помнил, как в летнем лесу любила его юная цыганка, о существовании же сына даже не подозревал.
...
       На веранде барского дома маленький Казик закончил рисовать картинку и теперь показывал её бабушке. Пани Зофья, настолько любившая внука, что почти не вспоминала о его сомнительном происхождении, все же старалась не слишком хвалить малыша, дабы не разбаловать сверх меры.
       В саду, ящеркой скользя между деревьями, пробиралась Лёлика. Почти каждый день тайком приходила она навестить сыночка, жадно всматривалась издали в лицо малыша и воображала, как станет он похож на отца, когда вырастет.