Монолог

Холодные улицы ночного города разгоняли все живое в укромные уголки. Все же остальное пропитывалось знобящим страхом ужасов этой поры. Тусклые источники света желтыми пятнами вкрапливались в кирпичные стены. Дрожали, точно по привычке, ржавые рельсы уже не работающих подземок. Тихо, едва различимо за свистом ветра в водостоке, шелестели и перебегали над трещинами тротуаров белыми мотыльками обрывки старых газет. «Скоро мы достигнем высокого уровня жизни! Равенство! Все стремиться к равновесию!» - кричали на них полустертые полоски статей устами какого-то господина из верховной власти, в галстуке, с неправдоподобно белыми руками, словно вычищенными наждачной бумагой. Когда-то должно было наступить утро…
Это случилось в узком проулке, немое, безвыходное. Чей-то тихий голос резал воздух, пропитанный запахом бензина и мокрого асфальта. Чьи-то беззвучные слезы стекали по щекам, отчаянные, застывающие от ужаса, бессмысленные.
- Все вы почему-то молчите, - заговорил он, разглядывая свою жертву. Жалкая - рыжие волосы спутались, лицо, залитое разводами водостойкой туши, дрожащие руки в синяках и порезах - она, обессилев, осела возле стены старого дома в одном из темных переулков.
- И почти не сопротивляетесь… - собеседник задумчиво продолжил, ладонью проводя по острию ножа, - Почему ты не убегаешь?
Он подошел и опустился рядом, прислонившись спиной к стене, равнодушно вглядываясь куда-то вдаль. Ее сильнее заколотило, из груди облачками леденеющего воздуха вырывалось неровное дыхание. Она еще больше вжалась в холодную стену, тщетно пытаясь раствориться в ней.
- Потому что я не дам тебе убежать, - все также ровно ответил он, - Но ведь ты можешь хотя бы попробовать. Разве ты не любишь играть в игры? Люди любят игры. Они играют каждый день, разве нет?
Мелкой изморосью покрывалась одежда, прилипая к телу. Капали минуты. Убийца тихо засмеялся. Потом замолчал, а спустя минуту продолжил говорить:
- Видишь этот нож? – он положил к уставшим ногам холодный блеск металла с изрезанной рукоятью - Здесь ровно двадцать четыре зарубки. Из них – восемь мужчин и шестнадцать женщин… Число двадцать пять красивое, не так ли?.. Нет, что ты!.. Я вовсе не пытаюсь тебя напугать… Ты знаешь, почему ты здесь?
Холодное молчание глотало его фразы. Он говорил каждый раз по-разному, то бесшумно, бесцветно, то рывками, отрезал каждое слово, наполняя его зловещим равнодушием окружающего, вытягивал их, так, что они еще долго звенели где-то над ними, в вышине кирпичных стен. Сейчас он повысил голос, но не так, чтобы он казался громким и не так, чтобы тихим, а просто давал понять какую-то безразличную ко всему грусть и усталость, озлобленность и безграничную самоуверенность:
- Три месяца назад человек из верховной власти сказал, что все стремиться к равновесию. Мировая гармония непоколебима. Разве это так? Давай проверим… Видишь вон то окно? - он жестом указал на высокий дом напротив, - Третий этаж, первое. Там живет Билл. Он полицейский. Четырнадцать минут назад ты кричала, звала на помощь. А он смотрел футбол по четвертому каналу и пил пиво, потому что у него выходной. Через два пролета тоже окно. Десять минут назад - мать оторвала от него напуганного, ничего не понимающего ребенка. Ты все еще пыталась сопротивляться. Этажом ниже – восемь минут назад – погас свет. Тебя почти не было слышно… Но только почти… Мистер Харрисон! – крикнул убийца темному окну, - Признайтесь! Вы скрестили пальцы, когда давали клятву Гиппократа?! И только старик на первом этаже позвонил в милицию. Они приедут…
Завтра…
Все в мире стремиться к равновесию…
Я стал убивать, чтобы опровергнуть это. Больше господин из верховной власти таких глупостей не говорит. Мировая гармония нарушилась. И не я первый тому доказательство, не я последний. Существует абсолютный конец, так же, как и абсолютное начало. Система весов давно вышла из строя. Продавцы на рынках специально их ломают… Они продают наши жизни, покупают наши жизни. И врут, оттирая руки наждачной бумагой, нацепляя чистые галстуки.
Он, казалось, не обращал на нее внимания, все говорил и говорил.
Она не говорила. Она – слушала…
- Нет гармонии! Есть глобальное потепление: леса выгорают, ледники тают, я убиваю…

Обрывки газет размочил дождь. Капли падали, не давая больше чьим-либо словам сотрясать воздух. Темные окна домов холодным блеском отражались в свете уличных фонарей. Город спал. Когда-то должно было наступить утро…
Разжалась дрожащая рука, и со звоном что-то упало на асфальт. На холодной стали блестело что-то вязкое, темное. На рукояти неровной точкой стояла двадцать пятая зарубка.
 
- Все в мире стремится к равновесию, - прошептала она.