Крестовоздвиженский собор

На высоком холме нал Волгою за валами древнего городища стоит церковь Воздвиженья креста Господня. Жители Романова так, однако, её не называют, а именуют почтительно Крестовоздвиженским собором.

В 1344 году оказался в этих местах князь Роман Ярославский, и так они ему понравились красотою и удобством расположения, что приказал он поставить тут город, с чем и отбыл. Три года спустя доложили князю, что город есмь быть. Отсюда и началась история моей родины. Некоторые краеведы до сих пор спорят о дате рождения Романова, указывая на год 1282, но моё самолюбие дополнительные шесть с половиною десятков лет не тешат, начало же абзаца имеет документальное летописное подтверждение.

У коллекционеров живописи есть термин – искусственное старение, когда подделки выдают за старину. В последнее время подобное явление – не редкость и в датировке городов. В Казани, например, недавно нашли какие-то черепки, и стала она в одночасье старше Ярославля. Если следовать подобной логике, то деревушку на Алтае, где нашли следы первого человека, следует считать самым старым поселением из всех существующих, поскольку датируются эти останки более чем десятью миллионами лет. И Капитону Конюшеву, обозначившему дату рождения города числом 1282, было лестно, вероятно, отрабатывая заказ, оказаться заодно и первооткрывателем. А заказ, безусловно, был, поскольку отметили в скором времени семисотлетие города.
Да и понять людей можно: поди-ка, протяни ещё шестьдесят пять лет до круглой даты.

По последним уже сведениям, первый Романов пострил святой князь Роман Угличский в 1266 году.

Однако, отвлеклись мы от темы, а тема наша – Крестовоздвиженский собор, построенный уже в XIV веке, правда, ещё деревянный. Стоял он в центре городища, укреплённого с восточной и западной сторон естественными крутыми оврагами да дополнительными насыпными валами. С севера вал был исключительно насыпным, широким и весьма высоким, со въездом посредине, оборудованном мощными воротами. С юга же была Волга и берег такой высотищи, что дополнить это укрепление можно было лишь деревянным тыном, которым, впрочем, был окружён весь городок.

Деревянная церковь, как и все почти подобные сооружения того времени, сгорела. На её месте в 1658 году был отстроен уже каменный храм, который стоит и поныне, и который переживёт, думаю, ещё немало поколений романовцев.

Откуда ни посмотри, – укрыт храм земляными валами, и видны лишь второй его ярус с пятью компактно расположенными и радующими глаз главами да звонница. Создаётся впечатление, будто навеки врос он в эти земляные громады и неподвластен никаким стихиям. Но вот идём неспешно по узкой тропинке в гору, и собор начинает, как бы расти из земли, поднимаясь всё выше и выше по мере восхождения. Наконец мы наверху – и видим его во всей могучей красоте.

Храмы – как люди. Есть храмы красавцы и щёголи, вроде собора Василия блаженного в Москве. Есть храмы – лебеди, лёгкие и воздушные, как церковь Покрова на Нерли – услада многих поколений живописцев. А есть храмы – богатыри, как Илья Муромец со всем известной картины Васнецова.

Крестовоздвиженский собор, безусловно, богатырь. Более мощного олицетворения русской силы и русского духа мне встречать не приходилось. В меру высокий, стоящий на крепком и широком основании, и первое впечатление о том, что врос он навеки в эту землю, ещё более усиливается.

Если, перейдя мост через овраг, пойти по дороге в гору прямо, то выйдешь к тому месту в валах, где прежде стояли городские ворота. И здесь вдруг появляется он меж ними, как грозный часовой древне- го городища, коренастый и крепкий, оставшийся за многие века один, но не покинувший свой пост.

Крестовоздвиженский собор считается патриархом всех романовских церквей. Близка по возрасту, но построена всё-таки позднее, церковь Михаила Архангела. Остальные же ещё моложе. Особняком, правда, стоит церковь Покрова Божьей матери, в просторечье – Покровка. Точную дату её постройки так и не определили. Не знают этого в Епархии, не знают и в областном музее. Доподлинно известно только, что построена она на месте стоявшего когда-то и разрушенного монастыря. Подтверждением тому являются прекрасно сохранившиеся узорчатые изразцовые плитки, коими украшена кое-где звонница, и которые, при всей их красоте, создают впечатление некой незавершённости.

Храмам Романова, можно сказать, повезло. После революции 17-го года крушили их по всей матушке России, кто как мог. Разбирали на коровники и свинарники, устраивали в них склады горючего и клубы. Был динамит – просто взрывали. Рассыпались слабые на куски, крепкие же подпрыгивали от тротиловой силищи и падали на землю, скособочившись, но не повалившись. Возможно, поныне стоит (лет тридцать назад ещё стояла) такая раненая церковь в Городище Пензенской области. Стоит молчаливым укором нынешним за дела их отцов и дедов. Не было динамита, и была тонка кишка – так хоть кресты повыдирают да колокола в металлолом сдадут.

В Романове оказались две такие страдалицы. Одна церковь – Спасская, что стояла рядом с нынешней почтой, пала первою. За ней пришла очередь церкви Воскресения Христова, стоявшей в центре города между пожарным депо и рыночной площадью. Площадь эту я помню, как и руины церкви. В 1957 году на этом месте организовали городскую площадь в уже современном виде. На субботники собирали всех, от мала до велика, а бутили её кирпичами той самой многострадальной Воскресенской церкви. К осени построили деревянную трибуну, и городское начальство приветствовало с неё трудящихся, отмечая 40-летие революции. Тремя годами позднее поставили на кирпичном постаменте бронзовый памятник Ленину, аккурат на том месте, где алтарь был. Стоит он и сегодня, только кирпичный постамент, за ветхостью, заменили канализационной трубой большого диаметра, поставленной вертикально.

Замечу, что бронза от времени темнеет и даже чернеет, покрываясь окисной плёнкою, которая почти не подвластна внешним воздействиям и времени. Замечу также, что заведование коммунальными службами было среди романовских чиновников самой низшей ступенью в номенклатурной обойме, после которой была уже обструкция, сиречь окончательный из той обоймы «вылет». Плохо учили в школе таких руководителей химии и физике, а чёрный цвет им не нравился. Не мудрствую лукаво, покрасили Ленина масляной краской, да так и стоит он до сих пор то розовеньким, то зелёным, то белым.

Надо сказать, что в перестроечную смуту «иваны, родства не помнящие», а может и помнящие да не наше, а может и не Иваны вовсе, принялись крушить уже советские монументы да памятники. Под шумок решили чиновнички и нашего Ленина свалить, а поскольку бронза всегда в цене была, то и причина становится понятною. Народ, в большинстве своём, давно уж и забыл, из чего тот Ленин состоит, на это и расчёт был. Но тут взъерепенились коммунисты, которые, как и я, помнили, оказывается, и подняли большую «бучу». Чиновнички быстренько «откатили ситуацию», убедив всех, что сняли Ленина на реставрацию. Покрасили по быстрому статую краскою и взгромоздили на место. Так и стоит.

Другие времена, другие люди, другие нравы. А старики и по сию пору по площади этой не ходят, обходя сторонкой.

Семь же церквей сохранились, точнее – выжили, поскольку сохранять и охранять их никто и не думал, включая общество этой самой охраны, продававшее марки да получавшее зарплату.

Надо сказать, что на правом берегу, в Борисоглебской слободе, ставшей позднее частью города (и частью названия его – Романов-Борисоглебск), тоже были два храма. Ниже по течению стояла церковь Благовещенья, в середине же посада, на высоком холме – Воскресенский собор, грандиозное сооружение, ровесник Крестовоздвиженского. Собор этот почитаем был во всех пределах Российской империи, съезжаются в него паломники со всей России и сегодня. У него своя история. Стоял там под горой и дом средневековой, боярской ещё постройки Жил в нём в изгнании любовник Анны Иоанновны, прости, Господи, её грехи, Бирон. Дом этот время не пощадило, хоть остатки фундамента и по сей день кое-где видны.

Оставим, однако, описание Борисоглебской слободы другим, а сами вернёмся к себе в левобережье.

В валах рядом с собором, только к Волге ближе, стоит дом бывших дворян Зацепиных. Впрочем, почему бывших? Разве потому, что примерли все, возможно и не своей смертью, по смутности времён. Правильней, всё-таки, бывший их дом. Он, как и многие другие большие дома, был национализирован, разделён на клетушки и заселён пролетарскими семьями в количестве, соответствующем количеству клетушек. Семь семей жили на первом этаже, а сколько на втором – не помню. Типичная коммуналка.

В этом доме жили и две мои тё-тушки: Наталья Васильевна и Нина Васильевна – моя крёстная. Понятно, что половину своего времени проводил я за валом, рядышком с собором. Весною мы жгли сухую траву на валах, летом крали ягоды в городском саду, что находился там же, вокруг храма, зимой катались с валов на лыжах так, что все склоны блестели. Смотрю теперь на эти склоны и удивляюсь: как только не страшно было летать с такой высоты.

Вспоминаю, как страшно зато было в детстве идти мимо храма поздним вечером, когда я задерживался у родственников. Освещение в те времена на улице было аховое. Оторвавшиеся листы ржавого железа на крыше собора грохотали под ветром, громада здания смотрела на меня чёрными пустыми глазницами окон, и сердце уходило в пятки, пытаясь убежать и дальше. Я, как мог, помогал ему, летя стремглав по тропке вниз, рискуя сломать шею, и переводил дух лишь за мостом, рядом с милицией. В милицию я тогда верил и нечистой рядом с нею уже не боялся. Зато днём собор был не страшен, и мы с удовольствием играли в нём и подле него.

На моей памяти собор не собирал паству никогда. Однако и разрушен не был. Стоял он сам по себе, даже внутреннее убранство сохранилось. Потом в него перевезли экспонаты краеведческого музея с первого этажа здания банка, где устроили гастроном. Основную и самую ценную часть экспонатов, при этом, вывезли в Ярославль. Нынче музей у нас опять есть, и располагается он в помещении выехавшего банка. Экспонаты же и по сию пору в Ярославском, хотя наш музей является его филиалом.

Охраняли музейное добро в соборе, если вообще охраняли, плохо. Мы свободно проникали в него и там играли, сколько душе угодно. Помню, как братья сажали меня, ещё маленького, на спину какого-то диковинного зверя с рыжей шерстью. Что за зверь? – ума не приложу, но не волк. Музейного волка я помню хорошо. Я сиживал на нём, когда ещё музей работал. Этот был больше. Братья же лезли на колокольню или по иконостасу на самую верхотуру, Иконостас был огромным, в восемь ярусов, весь в позолоченной деревянной резьбе. Летели вниз куски золочёных виноградных гроздей и пальмовых листьев, а святые смотрели на это с молчаливым укором.

Была в экспозиции музея небольшая пушка из тех, что перевозили, при надобности, на повозках или устанавливали на лодьях. Пушку, разумеется, «спёрли». «Спёрли» и пулемёт «Максим», но тот, кажется, милиция нашла. С пушкой же играли долго, пока она однажды не выстрелила.

Зимами на волжском льду ежегодно устраивались бои «стенка на стенку» наших и «заволжских». Волга в те времена вставала ровно. Её не тревожили постоянные спуски воды на Рыбинской ГЭС и запоздалые караваны барж. До больших снегов Волга была огромным катком, по которому мы на коньках ездили даже к родственникам на Конзавод, находившийся в семи километрах от Романова. Конзаводом назывался Константиновских посёлок, где работал завод по производству масел из сырой нефти.

В определённый день собиралась на волжском льду толпа с обеих сторон, на коньках и без. Первой, по традиции, драку начинала малышня, а потом в бой вступали и главные силы. Дрались не только парни, но и серьёзные мужики, и даже дедки заводные. Возможно, правда, что дедками они мне казались по малолетству.

Вопреки описаниям некоторых историков, бескровными я бы подобные схватки не назвал. Были они довольно жестоки и не без последствий, а уж кровь хлестала рекой. Что отрадно вспоминать, однако, – ножей да свинчаток в дело не пускали и лежачих не били ни под каким предлогом. Поднялся «на карачки» – получи, а так – нет.

В один из таких дней и приволокли братья с друзьями на высокий берег эту пушку. С порохом в те времена было не строго, но трудно, поэтому заряжали её серой со спичечных головок. Сколько спичек и времени на то ушло – история умалчивает. В качестве же заряда использовали гвозди, шарики из подшипников и прочую железную мелочь.

И вот в самый ответственный момент битвы, когда показалось, что наших теснят, пушка рявкнула, изрыгнув огромное облако дыма и отлетев назад метров на десять. Что никого не покалечила, – можно считать чудом.

Толпа на льду остолбенела на миг, а потом кинулась врассыпную. Уже позже мы узнали, что хоть канонирами и не были, но что-то в толпу всё же попало. Хоть и обошлось без тяжких последствий, но слух по городу пробежал моментально, и милиция бросилась на поиски преступников. Пушку пришлось срочно утопить (где – не скажу), допросы же результата не дали. Тем и кончилось.

Потом собор окончательно разграбили. Растащили и иконы, что оставались, и музейного добра не-мало. По сей день на столах романовских обывателей, нет-нет, да и увидишь тарелку из старинного сервиза, или чашку изумительной работы, или гербовые вилки и ложки. Неподвластными вандалам оставались лишь фрески XVII века.

Позднее некоторое время в соборе хранили зерно. Одним из следствий этого были наши походы в него с рогатками и «духовками» для отстрела голубей. Мясо их, по причине почти полного его отсутствия в домашнем меню, казалось исключительно вкусным. Мы жарили его на берегу Волги на кострах и ели с удовольствием.

Второе следствие было пострашнее. От соприкосновения с грудами зерна полностью погибли бесценные фрески на высоту до двух метров, хотя и тем, что были выше, немало досталось от перепадов температур и сырости. Надо отдать должное ярославским реставраторам, позднее они, всё-таки, нашли время и скопировали оставшееся на кальки, перерисовали, как могли, и сфотографировали.

В последние годы все храмы потихоньку опять вернула себе церковь. И это правильно, хоть рук у них на всё не хватает, и реставрацией они предпочитают заниматься на казённый кошт. Паствы, впрочем, не хватает тоже: служат раз в неделю для десятка мирян. Но даже если двоих заблудших сумеет наставить каждая, и то будет их два раза по семь.

Нынче мы живём в другой стране. Большевики когда-то «свалили» иконы Божьи и сказали: «Наша цель – коммунизм». Нынешние «свалили» иконы коммунистические. Свалили, а цель не указали. Нет в нынешней России идеи объединяющей. И товарищем человека назвать зазорно, и господином пока стыдно. Президент своих называет коллегами, а прочих друзьями, по обстановке – уважаемыми. Мы друг друга – как придётся. Бродит народ в потёмках и не знает, куда голову приклонить. Одни кресты корявые кладут, другие безысходность водкой заливают.

Как заклинание во всех ипостасях повторяют одно слово – демократия, хотя даже мало-мальски умеющий мыслить человек понимает, что это такое.

Современная демократия есть самый иезуитский способ управления государством, где кучка богатых, с помощью своих денег купившая все средства массовой информации, безраздельно правит страной, опираясь на мощнейший карательный аппарат. Демократия – это диктатура денег. Эта форма правления была таковой уже при своём рождении в Элладе и Риме. Демократия в чистом виде прослеживается лишь в Древнем Новгороде, но и там с помощью бочки вина можно было повернуть, как теперь модно говорить, мысли электората туда, куда надо.

Не нравятся депутаты, а графу против всех умыкнули. Плюнешь, не придёшь на выборы – депутат с приятелем вдвоём себя назначит, поскольку минимум явки тоже умыкнули. Вот и вся демократия.

Власти заигрывают с право-славной церковью, а та, вроде бы, и не против. Отделена церковь от государства конституцией, а тут и там видна деятельность её, с делами духовными не связанная. А там, где она крайне нужна – непонятные секты орудуют. Да и сами служители церкви очень уж на чиновников смахивают.

Верующий человек – не бессловесная скотина. И не безрассудной веры требует Господь от нас, иначе не дал бы человеку разума. А церковь успокаивает. Приди, покайся, Господь милостив, всё простит. И идут. И каются. Отравят у соседа собаку – и каются. Делают ближних сирыми да убогими – и каются. Продают Родину – и каются.

Ан не простит Господь! Не во власти священников грехи отпускать. Жить не по церкви – по вере следует. Не в силах человек судьбою своей управлять и церковь ему в этом не помощник. А вот КАК прожить свою жизнь, – это только от человека зависит. На всём её протяжении, во всех ситуациях у человека есть выбор. Лишь у последней черты выбора не остаётся, остаётся только уповать на милость Божью, но не каждому это будет хорошим утешением…

Покрыли новым железом купола Крестовоздвиженского собора, прогнав невесть откуда взявшихся кровельщиков из Средней Азии и заменив их своими, работающими тоже не очень чтобы, но русскими. Кресты ещё раньше позолотили. Стёкла да решётки в окна вставили, а стены и по сей день вид скорбный имеют.

«Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется у тех, которые будут после» – говаривал Екклисиаст.

Но стоит собор нерушимою громадой, всем видом своим опровергая слова проповедника, сына Давидова. Осталась ещё память в бесшабашных головах. Пусть не во всех, но осталась. А пока есть она – стоять России в веках, как стоит Крестовоздвиженский собор.

Романов. 2007 г.