Мигель де Унамуно. Из книги Стихи

Поскольку данный сервер не поддерживает латиницу с диакритикой, оригиналы стихов можно посмотреть в моих публикациях на Литсовете и в Самиздате (см. ссылки внизу страницы).

Из сборника «Стихи» (Poes;as), 1907

* * *
На земле моей отчизны
горы смотрят в море,
а дубравы на отрогах
солоны как горе.

Море яростным дыханьем
горы овевает,
и они в своей утробе
море колыхают.

О приморская Бискайя,
кручи, бездорожье,
пики гор целуют небо,
море льнёт к подножьям!

Твоё море, твои горы
в сердце не исчезнут,
я стремлюсь вершиной в небо,
а корнями – в бездну.

* * *

Говоришь, я – загадка,
ну и что, моё счастье?
Ты – загадка другая,
но горишь ко мне страстью.

Разум мой – в цитадели
за высокой стеною,
ну и что, зато сердце –
нагишом пред тобою.

Твои мысли – потёмки,
я не рвусь в них проникнуть;
но зато твоё сердце
предо мною – как книга.

Ум не знает пределов,
сердце смерти не знает.
В твоем домике белом
жить нам, не умирая.


* * *
То было под дубом ветвистым
на самой вершине холма.
Как ветер коснётся листьев –
почуешь: память – жива.

То было под дубом – вспомни! –
у древних его корней,
под сенью его укромной,
что стала нам друга верней.

Когда ты проходишь под дубом, –
о счастье моё и боль! –
неужто лиственным шумом
в душе не ахнет любовь?

Иль в сердце, что дуба упорней,
нет места былым мечтам?
То было под дубом горным,
о вспомни, то было там!


* * *

Покоясь на постели,
как в гробнице,
я дожидался наступленья сна.
А рядом спал в уютной колыбели
мой сын.
Чуть дальше, в глубине
жилища, под зелёным светом лампы,
три силуэта виделись неясно,
три согнутые тени, что шептали
«аве, Мария».
То были мать, жена, сестра.
И показалось мне,
что нахожусь я в странном пограничье
между мирами, тем и этим –
и оба равно далеки.
А вдоль по тихим комнатам, в которых
витали души,
ускользнув из тел моих детей,
в глубокий сон доверчиво ушедших,
скользили шёпоты,
вбирая их дыханье.
И мне в моём бессонном полусне
подумалось:
а вдруг я – умер?
И неужели вечность – лишь виденье,
картина в раме,
символ бытия?
Я чувствовал, что в тёмной колыбели
рождается, как еле слышный вздох,
ворочаясь во сне, душа младенца.
Я протянул десницу,
чтоб прикоснуться к маленькому тельцу
и убедиться:
сумерки пока ещё лелеют
дитя из тёплой плоти,
сгусток веса.
И ощутив ладонью
тепло его дыханья,
я подумал в полудрёме:
нет, я жив!
А три согбенных тени,
кучно слившись,
не двигались,
и свет зелёной лампы
был столь же неподвижен,
и тишина незыблемо стояла,
и в этой атмосфере,
сгущённой, словно ладана куренье,
незримой, словно звук,
рождались медленно,
как капли рос ночных,
и растворялись в тёмном небе
слова – «аве, Мария».
Я понял, что есть вечность…
А дальше – пустота…
… … … … … … … … … … … … … … …. .. … …
Проснувшись поутру,
и взглядываясь в смутные размывы,
куда уходят все воспоминанья,
я ощущал, как в отсвете зелёном
витает неизменное виденье
и медленно истаивают звуки:
 «аве, Мария».


* * *

«А я хочу жить один!» –
заявил мой сын. –
«И тогда я не буду ни стричься, ни мыться!»
А сестра возразила:
«Один? Одному легко заблудиться,
будешь плакать – никто не услышит».
Я же, деток подслушав, подумал:
в самом деле, кто одинок,
тот, сбившись с пути, заплачет,
и никто не придёт на помощь, –
только кто из нас не одинок?
Каждый живёт один,
каждый сам по себе,
наша жизнь – одно одиночество,
все мы плачем, блуждая по миру,
и никто нас не слышит.