Осколки империи роман, ч. 1

1.

Урок после похорон

Из-за похорон приснопамятного генерального секретаря уроки отменили во всех школах Союза. Мои обрадованные одноклассники отправились восвояси, и я также без должной доли скорби поехал в училище к двоюродному брату, надеясь, что его тоже отпустят домой и мы вместе пойдем пить пиво в бар «Стекляшка» – единственное тогда заведение в городе, где, глотая пенистую влагу, можно было смотреть телевизор.

О боги соцреализма! Нашим желаниям не суждено было сбыться. Всех бурсаков стадом загнали в актовый зал для просмотра прямой трансляции траурной процессии в
Москве, и меня, выглядевшего из-за высого роста в одиннадцать лет намного старше, брат потащил с собой. "Подмены" никто не заметил.

Естественно, окажись мы в любимой забегаловке, посмотреть что-либо другое также не представлялось возможным. По всем телеканалам показывали одно и то же: заунывные мелодии "самого лучшего и заслуженного" оркестра империи, печальный - но лучший в мире! -балет и грустную, но самую начитанную на планете толпу, заполонившую Красную площадь.

Более скучного мероприятия, чем просмотр похорон, не придумаешь. Я начал рассматривать соседей по ряду. Через несколько сидений от меня, заложив ногу на ногу, расположилась очень красивая девушка. Она была лет на пять старше. Из-под ее короткой юбочки
выглядывали симпатичные коленки. И это было лучшее и гораздо более привлекательное "кино" для любого мальчишки моих лет.

Однако взгляд голубых глаз соседки был направлен строго на экран. Казалось, девушка, переживая за кончину очередного вождя, сейчас расплачется. Вместе с рыдающей страной. Я открыто, даже с наглецой смотрел на нее, представляя, как бы хорошо было с закадрить такую фемину, соврав ей о своем истинном возрасте. Да что там закадрить! Я мысленно уже лежал с ней в одной постели.

Мои мужские мечты не надолго прервал голос директора училища, который настаивал на том, чтобы присутствующие тупо смотрели на похороны, а не "занимались черт-те чем на последних рядах", откуда уж точно нельзя было разглядеть ни сексапильную
балерину, ни гроб.

Мне, конечно, на это было наплевать на директорские выкрики, - я ж не местный. Да и мой брат в ПТУ слыл буйным и неуправляемым учеником и авторитетом среди хулиганья. Он мог послать на три веселых буквы даже директора. Имея в свои 16 лет дан по каратэ,
присвоенный в подпольной секции, Генка никого не боялся, даже ментов, которых руководству училища то и дело приходилось вызывать в училище педагогам.

Словом, замечания нас не касались. Они, как сообщение по радио о погоде, лишь на минуту могли отвлечь меня от созерцания соседки, а Генку от игры в буру*.

Понемногу учащихся в зале становилось меньше. Пэтэушники уходили по одному через
запасной выход. Некоторых особо ретивых учителя вылавливали уже в коридорах и возвращали на места. "Негодяев", которые "бессовестно" отказывались от просмотра похорон, потом строго наказывали. Более того: их даже отчислить могли.

И вдруг, в телевизоре что-то бабахнуло, и он задымил. Причем произошло это неожиданное для всех чудо спустя мгновение после того, как гроб с телом Брежнева опустили в могилу. Кстати, многие тогда с серьезными лицами утверждали, что, мол, гроб уронили, проклятие сбылось, и прочую чепуху. На самом деле генсека никто не ронял. Грохот оказался звуком первого залпа в честь памяти четырежды Героя СССР.

Телек сгорел вовремя, освободив полтысячи человек от занудного зрелища. Замены не нашли. "Ящиков" в совковых учебных заведениях не хватало. После объявлений о возобновлении на следующий день занятий народ стал расходится. Я в свою очередь начал слезно просить Генку познакомить с приглянувшейся девушкой. Брат отговорил меня, сказав, что она хоть на первый взгляд и кажется сентиментальной дурой, но по жизни идет под
красными фонарями.

Понять, что он имел в виду я не смог, но то, что выбор мой оказался не из лучших, до меня дошло. Интересно, думал я, где в нашем городе горят красные фонари и почему сентиментальные - что за слово? - люди должны быть дурами? А ведь это, наверное, так красиво: загадочные сентиментальные красотки, освещенные красным светом!

- Стерва она, Наташка, - сказал Генка, подписывая приговор голубоглазке, - заразит еще сифоном.

- Зато красивая, - не унимался я.

- Все красавицы - стервы, запомни это, - резюмировал брат.

Я, конечно, запомнил это. Как запоминал все казавшиеся мне мудрыми наставления старшего. Но тем не менее на протяжении дальнейшей жизни мне нравились только красивые женщины. Я искренне верил и верю до сих пор, что не все они стервы. Бывают и просто сволочи.

---------
*бура - карточная игра

2.

Пива нет. Есть Бог

Мы долго брели до остановки трамвая. А когда приехали к родному бару, выяснилось, что поездка наша бесполезна. Двери заведения открыты, а посетителей нет. Как и пива. Хочешь -лопай бутеры с салом или селедкой.

Благо в то время на Слободке работали еще пять пивных точек, где торговали на разлив. Пиво наливали разбавленное, кружки воняют хозяйственным мылом. Но и публика в таких местах собиралась неприхотливая, ибо безденежная. Как и мы, повторявшие про себя расхожую фразочку "Не тратьте гласные, мы на все согласные".

Генка дал мне деньги, я влез без очереди на правах местного жителя, имеющего грозного брата-каратиста. Нахальство - второе счастье? А пиво в руке - третье?

После нескольких бокалов жизнь стала преображаться. Убитый временем ларек казался приличным, а стоявшие рядом алкаши - милыми соотечественниками.

Мы отправились бродить по городу. Зашли в пустующий Троицкий собор, что для пионера и комсомольца считалось весьма неприличным. В храме поставили свечки, помолчали каждый о своем, а уже на улице снова разговорились.

- Ты правда веришь в Бога? - спросил я.

- Веришь в него или нет, он все равно есть, - с серьезным видом ответил брат, которому гораздо ближе был Будда, чем Иисус Христос.

- И что - помогает?

- Если попросишь.

- А о чем его просить?

- Обо всем.

С тех пор я начал просить Бога, чтобы он снова свел меня с сентиментальной "стервой Наташкой". Только мои визиты в Генкино училище так ни разу и не увенчались
успехом. Может быть, к счастью?

3.

Се стоим на столе и целуемся

В те далекие времена я дружил с одноклассницей, которую тоже звали Наташа. Наталья. Именно Наталья, а не Наталия. Особой разницы в этом я не видел. Но в записках писал только Наталья.

Я влюбился в нее в первом классе и с тех пор мы никогда не расставались. Нет, ссорились, конечно, иногда - я жутко ревновал ее, но поводы для этого возникали весьма редко. В школе знали, что у нас серьезный роман и что за Наташку я и старшеклассникам в морду бил, посему и не подкалывал ее никто.

А для взрослых первым доказательством нашей вечной любви стал инцидент в кабинете директора.

Однажды наш классный руководитель заметила, что мы целуемся на уроке. Нас обоих выгнали из класса, а затем вызвали наших родителей.

Моя строгая, но справедливая мама служила тогда в войсках ПВО и совсем не любила посещения школы. Даже на родительские собрания ходила с неохотой. Учился я отлично, а вот поведение, как говорили мои наставники, хромало. Привыкшую к порядку мать это бесило.

Наташка была хорошисткой, но ни на занятиях, ни на переменах никогда не позволяла себе нарушать дисциплину. Если мы и ходили целоваться, то делали это за большими кустами терновника в школьном саду. Нам было попросту плевать на все нормы и стереотипы советской действительности. Таким образом мы выражали первый в жизни социальный
протест.

А вот первый раз мы поцеловались на «продленке», в нише вестибюля. Обоим было по 7 лет. Наташа вырывалась, но из ниши, в которой давно исчезли поставленные в сталинские времена гипсовые пионеры с горнами и барабанами, убежать было сложно. Когда я решил, что ей было неприятно, она, опустив свои большие вишневые глаза, сказала:

- Все хорошо, только гвоздик в стене мешал, давил, когда ты меня прижимал, и платье порвалось. Мама ругаться будет... Ты знаешь, сколько надо работать папе с мамой, чтобы купить школьное платье?

Сколько стоит платье я не знал. Впрочем, как и не знал, сколько стоят моя школьная форма и, в частности брюки, которые моей матери приходилось покупать чуть ли не каждую неделю –они вечно рвались на коленках: то ли потому что я слишком интенсивно рос, то ли из-за непомерной любви к футболу...

Идти в кабинет к директору пришлось четверым. Наталию вел за руку папаша, меня - маман.

Взрослые между собой не разговаривали, но по всему было видно, что будь на месте моей мамы отец - драки не миновать. И все же, несмотря на то, что мой батя жил с другой семьей, если бы он фантастическим образом оказался на месте матери (о, как я тогда мечтал об этом!), то физиономию Наташкиному папаше он бы точно намылил, ибо был намного выше и сильнее. К тому же моряк, старший помощник капитана.

Директор, точнее директриса, встретила нашу компанию хмурым взором измученной весенним голодом волчицы. Рассказав обо всех ужасах школьного романа, она сказала, что не ограничится рассаживанием нас на разные парты. Грозила выгнать меня из школы.

Само собой мы с Наташкой начали возмущаться. И чтобы доказать «глупым» взрослым нашу любовь, мы прямо в обуви взобрались на директорский стол, перевернув подставку
для ручек, открытую баночку с чернилами, и стали целоваться, размазывая ногами мрачную лужицу.

Черная жидкость заливала документы, а мы обнимались как заправские любовники в модных тогда индийских фильмах. Вот разве что не пели при этом.

Родители и хозяйка кабинета - в шоке. Несколько секунд они не могли прийти в себя. Затем, когда взрослые наконец поняли, что происходит, они, крича, начали стаскивать нас на пол...

Я бродил по улицам до поздней ночи. Наверное, я был счастлив. Жалко было только порванное платье – Наташке точно за него влетело.

После этого случая директриса и не думала меня выгонять из школы: узнали бы "вышестоящие инстанции" историю с детскими поцелуями на ее рабочем столе - саму бы выгнали.

Вечером спросила:

- Любишь ее?

- Угу...

- Молодец, сынок, - сказала она, повесив кобуру на открытую дверцу шкафа.

В общем, ремень за дерзкую выходку мне не грозил.