Воины

КРЕСТОНОСЕЦ


ВСЁ ЕЩЁ ВПЕРЕДИ – ПОЗАДИ ТОЛЬКО ЗВЁЗДЫ ДА ВЕТЕР.
ВСЁ ЕЩЁ ВПЕРЕДИ – ГДЕ-ТО ТАМ ДОГОРАЕТ ЗАКАТ.
Я ЖЕ СНОВА МОЛЧУ – ВРЕМЯ ЕСТЬ ЕЩЁ ЧТОБЫ ОТВЕТИТЬ.
НЕ УДАСТСЯ СОЛГАТЬ, НЕ УДАСТСЯ ВЕРНУТЬСЯ НАЗАД...

Я ИСКАЛ ТЕБЯ ДОЛГО ПРИ СВЕТЕ ПЕЧАЛЬНОГО ВЗГЛЯДА
В ЛАБИРИНТАХ ДУШИ И МЕРЦАНИИ ДАЛЬНИХ ПЛАНЕТ.
Я НЕ ВИЖУ ТЕБЯ, ХОТЬ И ЧУВСТВУЮ – ТЫ ГДЕ-ТО РЯДОМ.
ЧТО НАС ЖДЁТ ВПЕРЕДИ? МОЖЕТ ЗНАЮ... А МОЖЕТ И НЕТ.


– Пора. Пошли...

За спиной мягко, без стука, закрывается дверь. Там в полутёмную комнату заглядывает закат, и лежат на полу и стенах причудливые тени, и ничего не лучше, чем сидеть в кресле в одной из таких теней, и слушать закатную симфонию, исполняемую неведомым оркестром... Но что делать, пора так пора.

– Проверь калитку. Режим безопасности стандартный...

Мимо деревянной ограды, по узкой тропинке туда, где за домом начинаются луга... Тяжёлые ботинки утопают в ковре из трав, шагов не слышно... На востоке уже темнеет, отсветы сиреневато-розового неба ложаться на землю. Одинокая туча изо всех сил тянется к закату, медленно и неуклонно приближаясь к нему, вытягиваясь и постепенно раствояясь в вечернем воздухе.
Вверх, вверх по склону, по рыхлой земле, в которой вязнут ботинки (почему они всё время в чём-то вязнут или утопают? Как-то так случается, что не бывает у нас твёрдой почвы под ногами...) Свет из-за горизонта всё ярче, облака расступаются, открывая взгляду потрясающе великолепную картину. Лучи уже зашедшего солнца бьют вверх, окрашивая облака в тот самый сиренево-розовый цвет; чуть в стороне тучи сгущаются, и между ними блестит полоска зелёного неба – я видел такой цвет на старинной иконе, не небеса ли поделились с мастером?
Невозмутимо созерцает закат высоковольтная линия, и ветер вполголоса делится впечатлениями с берёзами на холме... Если обернуться, увидишь порозовевший купол храма – точно капля Его крови окрасила железо... У самого горизонта облака будто тлеют, и лишь кое-где сквозь них прорывается плами, а некоторые будто добела раскалены, и непонятно – то ли это белое облако, то ли закат прожёг небо насквозь, и видно, что ТАМ, ЗА НИМ, след Бесконечности...

Молчание и неподвижный взгляд, устремлённый вверх...

Туча ещё больше вытянулась вперёд, будто под действием невидимого магнита, и внезапно понимаешь, что имя этому магниту – одиночество. А ветер – и рад бы ей помочь, да слишком слаб и заворожен МУЗЫКОЙ...

Ты сейчас дома, уютно устроилась в кресле, в тени, допиваешь кофе и глядишь в окно, чуть щурясь, словно подмигивая закату. А я – как эта туча, и хотел бы вернуться, да не могу...
Дорога перемахивает через горизонт и, наверное, упирается прямо в закат. Кажется, осталось каких-нибудь пять шагов.

Подождите немного, мы уже идём...




ГРУСТНО...

Над горами загремел гром. Пронесся над землей раскатистым гулом, и, заметавшись в узких стенах ущелья, вырвался на волю, исчезнув вдали, унося с собой жалобный стон грозовой тучи.
А туча все хмурилась и темнела, она, словно грустила, изнывая от той тоски, что знойной духотой нависла над долиной.
...Внезапно налетел ветер. Чистый, свежий...
Сжав пересохшие губы, Он медленно поднял голову ему навстречу, жадно втягивая аромат, принесенный, быть может, из родных краев. Он почему-то навеял ему детство – теплую мамину руку на своей щеке, звонкий смех младшего братишки...
Сверкнула молния, грянул новый раскат грома, больно ударивший по его измученным нервам. Он тихо застонал, позабыв на миг о приятном ветре и воспоминаниях детства.
Тем временем ветер усилился, взметнув черным веером его смолистые волосы, на которых ржавыми клочьями запеклась кровь.
И вновь почувствовав потной кожей живительный ветер, Он помрачнел. Ему вспомнилась прежняя жизнь, былые радости и горести, любимая в тонком белом платье, ее горячие поцелуи, трепет своего сердца...
Бам! Стукнула легонько по носу первая капля, рожденная справедливой грустью нависшей над ущельем тучи.
Он поднял взгляд к небу, в то время как капля, перемешавшись в неразрывное целое со слезинкой, медленно катилась по щеке. В его взгляде был немой вопрос к тому, кто пожелал дождя...
И дождь пошел. Пошел неспешным потоком, ровными и мощными струями, сливаясь с жалобным стоном ветра, будто оплакивая место великой Битвы, и единственного оставшегося в живых, в чьих глазах застыл немой вопрос.
Так вот стоя и глотая соленые слезы, перемешанные пополам с дождем, он, наконец, тихо выдавил:
– Почему?
...
– Почему Боги войны, собрав обильную жатву, пощадили меня? Почему меч мой, поднятый во имя добра, багрян от крови? Почему от любви в сердце осталась лишь рваная рана? Почему...?
Вопрос его, подхваченный ветром, летел под скорбящей тучей, и, кто знает, может и был услышан. Только ответом ему были – молния, гром, шум дождя и молчание павших воинов, ставших равными пред ликом Божьим.
Закрыв глаза, он глубоко вздохнул, выронил меч и медленно побрел прочь, изредка спотыкаясь о мертвых, когда-то любивших эту прекрасную жизнь, вдыхавших своей молодой грудью живительный горный ветер, который шептал, разбиваясь о скалы потоками дождя:

ПРОСТИТЕ НАС, О ДОБЛЕСТИ СЫНЫ,
ЧТО НЕ СПАСЛИ ВАС ОТ КОСЫ ЖЕСТОКОЙ.
ПУСТЬ СНЯТСЯ ВАМ ЧАРУЮЩИЕ СНЫ,
НАВЕЯННЫЕ ТИШИНОЙ ГЛУБОКОЙ.

... И после битвы, дождем смоет кровь, ветром унесет стоны, солнцем высушит слезы, зарастут степной травой храбрые сердца. Но одно останется с этим миром навсегда – ОДИНОЧЕСТВО. Одиночество бредущего по белу свету странника, закованного в лохмотья прошлого...
И может быть однажды, мы вдруг остановимся как вкопанные, окинем взглядом неприступные скалы молчания, и поймем, что попали в сказочно красивую и столь же тоскливую долину одиночества. Где только ветер и дождь будут просить у нас прощения...




БЕЗ ИМЕНИ ИМЁН


БЕЗ ИМЕНИ ИМЁН
ПОД СЕНЬЮ АРКИ
ТИХОЙ
МНОГОСТРУЙНОЙ
СЫН БОЖИЙ
ВОЗРОЖДЁННЫЙ СИЛАМИ
ОТЦА МИРОВ

В ИГРЕ ТЕНЕЙ
БЛАГОУХАННОЙ
ЛУННОЙ
ПОД ВЕЧНЫМ
СОЛНЦЕМ МИРА
ОБРЕТАЕТ КРОВ


Родившийся гулом в ушах, раскАленный громовой раскат зазвенел вокруг, переотражаясь от стен; тусклым противным звоном отозвался в осколках грязных оконных стёкол. За окном бушевал тропический ливень, и даже беснующиеся стрелы молний не могли разорвать непроницаемую мглу.

Темно. Ночь или день за окном – не разобрать. А здесь – в затхлом сумраке, еле озаряемом редкими всполохами молний, лежал человек. Серая больничная койка, серая больничная пижама. На молодом лице лежавшего человека не было ничего – ни эмоций, ни мыслей. После серии частых короткосрочных обмороков он приходил в себя, но почти сразу же уходил обратно – в небытие комы. Серое одеяло сползло на пол, а распахнувшаяся пижама не скрывала витых мускулов лежащего человека. Иногда они спазматически сокращались, и тонкая больничная рубаха жалобно трещала по швам, явно не рассчитанная на больных подобной комплекции.

И вот – он выплыл. Мутным взором серебряно-серых глаз окинул комнату, осыпающуюся штукатурку на потолке, разбитые стёкла... В полуоткрытые оконные рамы залетел раскат далёкого громового разряда, молния озарила на секунду невзрачное помещение и решётки на окнах.

Лицо больного исказила судорога боли, но взгляд его прояснился. Он никак не мог понять, где находится. Медленно зашевелился. Попытался повернутся на бок, но, не рассчитав сил, едва не упал с кровати, судорожно вцепившись в соседнюю койку... На ней никого не было. И на остальных. Разбросанные второпях одеяла, домашние тапочки – словно забытые в панике... А он?

Аккуратно свесив с кровати ноги, он попытался сесть. Кровь ударила в голову, бешено затошнило. Он едва не потерял сознание, с трудом ухватившись за искру собственного «я». Отдышался. Попробовал встать. Результат был всё тот же – он чуть не упал. Успел опереться о ручку кровати, потом – о соседнюю койку.

Вдруг мучительно захотелось выйти отсюда, вдохнуть полной грудью насыщенный влагой воздух, почувствовать поверхностью кожи капли дождя. И он, едва передвигая ногами, хватаясь за спинки кроватей, вдоль обшарпанной стены двинулся к полуоткрытой двери...

Сильно кружилась голова, поэтому он, находясь где-то на краю, на грани сознания, сам не заметил, как оказался на крыльце большого серого здания. Тёмная бетонная громада уходила ввысь, теряясь во мгле, а за краем кровли навеса над крыльцом бесновалась стихия – сходили с ума грозовые разряды, ураганными порывами налетал ветер, моментально промочивший его до нитки. А он, словно не понимая, что делает, двинулся к краю крыльца – прямо под водопад урчащей воды между вспышками молний.

Шаг, ещё шаг – еле перебирая ногами, он спустился с крыльца, и, не разбирая дороги, двинулся вперёд – куда глаза глядят... Шёл – по колено в грязи под хлещущими струями воды, чувствуя себя еле живым, но вновь возрождённым из пепла...

Что-то происходило в его душе. Что-то свербящее, тревожащее и непонятное. Что-то, что гонит вперёд, не давая остановится, не оставляет сомнений, но ничего не объясняет.

И вдруг, словно поражённый молнией, он остановился. Лицо его перекосило гримасой ужаса. Он понял.

Он не знал – кто он такой. Он не знал – где он. Он не понимал, что происходит вокруг. Душа его, как и его голова, была совершенно пуста. Человек без памяти, человек без разума, человек без прошлого.

– У тебя нет прошлого! – гром исполинской молнией вонзился в серый небоскрёб, отозвавшись странной музыкой слов в его сердце.

– У тебя нет памяти!..

А семья? Дом? Мать?..

Ещё более страшный удар испепелил стоящий вдали умирающий дуб.

– У тебя нет семьи!

Молния.

– У тебя нет матери!

Вспышка.

– У тебя нет дома!..

Серое рубище забытого святого грубой, бесформенной, сочащейся влагой тряпкой облегало его тело, а в душе его, обезумевшей от горя и тоски, бушевал ураган.

– Безумец! Безумец!! Безумец!!!

Удар молнии... И реки неиссыхающих слёз неукротимым кипящим потоком хлынули у него из глаз, ослепляя обезумевшего человека. Человека без имени.

Вспышка.

На мгновение восприятие его изменилось, и он, словно призрак, увидел затуманенным взором Дорогу из Звёзд, фигуру Последнего Звёздного Оленя и Охотника, медленно поднимающего Чёрный Арбалет. Серый чугунный звон от спускаемой тетивы – «дан»...

Всё завертелось в его голове. Он упал... Журчащее безумие вокруг. Пузыри от падающих капель, селевой поток. Еле различимая дорога... Лишь где-то, вдалеке что-то удерживало его на краю беспамятства...

Имя... ЕГО ИМЯ, услышанное, словно проклятие Звука, пришедшего через столетия.

Дан... Даниил.

Больше он не знал ничего. Только имя. Но это знание, огненной лавой струящееся где-то в глуби его души, превратило стекло его личности в нечто несокрушимое. Несгибаемый стрежень воли проснулся – во тьме – в нём – внутри, поднимаясь всё выше и выше. От сердца – к его голове, и дальше – к Отцу Небесному.

И вот, один из Близнецов, с испепелённой душой, с искалеченным телом, крохами оставшихся сил заставил себя подняться и встать на колени, припав к земле. А губы его сами зашептали слова такой далёкой, такой знакомой и такой забытой молитвы.

Мокрый оборванный человек в нищенском рубище простёрся ниц перед своим Отцом, и сил его хватало лишь на то, чтобы, оставаясь на краю сознания, шептать слова неосязаемой молитвы. На какое-то мгновение перед тем, как уйти в небытие, ему показалось, что к нему, грешному, склонилось Лицо нежной, как Мать, Вселенной, и в сердце его появилось странное, почти забытое ощущение, произносимое лишь одним словом...

«Дома...»