Письмо xvii метро

 
 Все время думать о тебе, когда всеобщая любовь заслонила солнце. Когда люди проходят мимо, оставаясь незамеченными под моим пытливым, уставившимся в вечность, взглядом. Думать о твоих глазах, твоей улыбке, кажущейся мне иногда гримасой ненависти. И злые сны, испугавшись, оставляют, наконец, твое воплощение в ком-нибудь из знакомых и незнакомых имен, лиц, фраз; сказанных вполголоса, услышанных всеми.
 Запереть бы все это навечно. Может быть, станет легче старому миру, трещащему по швам от чьей-то попытки встать поудобней, держась за липкий поручень. От желания мыслить помягче, чтобы прохожие не содрогались, увидев, мучительно пытающиеся взлететь, мечты, устремленные к тебе.
 Все напрасно. И хуже может быть, только осознание собственной ненужности, забытого под кроватью, светлячка.
Подлость происходящего, желание курить, страх смерти: и так уже все надоело. Вся жизнь: хитро замаскированная ложью, правда, крик, глубоко зарытый в сырое молчание, белый стих, испещренный рифмами, никому не понятными, невысказанными.
 А вдруг, нет больше вездесущего бреда? Нет неба. Нет мира, больно укушенного, за палец.
 Есть только ты! Сияющая! Смеющаяся! И теперь молчать!

 ВСЕМ МОЛЧАТЬ!!!!!!!

 А я пока, прыгну с разбега в пышущую жаром прорубь... и, может быть, услышу, дотронусь до самой маленькой и мимолетной, из твоих мыслей. И останусь жить в ней, наконец, поняв: зачем, миллионы людей забывают выйти на своей остановке, из вагона? Куда улетают наши души после смеха? И все, все, все...

 И нужно ли было верить в то, что где-то, в похотливой луже, сидит всемогущий боженька. И, что он все знает, великодушно раздавая оплеухи, на обе щеки. И, значит нельзя, даже заснув, перебирать в перекошенном мозге светловолосые картинки, вглядываясь в белесые звездочки помутившегося рассудка.

 И, увидев, за скомканными декорациями дикого макета мироздания,
твое лицо, громко кричать, выбегая на улицу и радуясь собственному схождению с ума.