Я и Мэтр

 Я и Мэтр.


 В манере мэтра держаться – расслабленно, в его вялой жестикуляции и сонных интонациях голоса чувствовалось что-то от сытого льва или от восточного правителя, пресыщенного яствами, наложницами и развлечениями. Нескрываемое равнодушие, смешанное с некоторой досадой к визитеру заставляли невольно робеть и вызывали мысли о тщетности прихода сюда, о тщетности занятия таким великим делом, как литература. Неужели он будет всерьез читать мой первый роман? Глядя на него, я не мог представить, чтобы он снизошел до такого. Но как бы там ни было, я пришел сюда, в эти впитавшие в себя голоса и дыхание великих апартаменты, я добился встречи с ним, с кумиром многих моих сверстников, лауреатом, увенчанным заслуженной славой. Глупо было останавливаться на полпути. И я , утопая в кожаном историческом диване, стал рассказывать ему о себе, об учебе в литинституте, о своих первых литературных шагах. Он слушал меня внимательно, сидя за круглым столом напротив, слушал с мудрым прищуром, отщипывая из хрустальной вазы виноград. Потом он говорил мне о современной художественной прозе, о тонкостях писательского труда и бытия вообще и раскуривал пахучую старую трубку, а я внимательно слушал его и глотал слюну. Когда он с усталой улыбкой, выбил из трубки остатки табака в пепельницу, я решился показать ему свой роман, и он милостиво взял его на свой суд, пообещав, что через две, три недели, невзирая на то, что сейчас на него навалилось так много и творческих, и общественных дел, даст мне свое заключение. Он был очень любезен, кушал из вазы крупный виноград, щурился в улыбках, облизывая кончиком языка влажные губы. Когда я уже уходил, он снизошел до того, что он, мэтр, он, вписавший страницу и открывший новую, короче, он попытался одеть меня в прихожей в мою куртку, будто швейцар в ресторане. Я, сконфузившийся и ужасно польщенный одновременно, конечно, не позволил ему так утруждать себя.
 Выйдя из его хрестоматийного сталинского здания, я шагал по московским проспектам, вдоль ревущей автострады, вдыхал в себя прохладный простор, окрыленный, полный надежд, что наконец-то мой роман, пусть через три, через четыре недели, прочтет истинный мастер и, возможно, даст ему какое-то продвижение в литературном мире столицы, где он был генералом, нет, маршалом, а я всего лишь салагой-новобранцем. Ведь столько сил, вдохновения, времени и всего умения своего я вложил в этот свой первый роман! Надежды, они заставляют бежать время галопом. Я и помыслить не мог, уходя от него тем вечером, что уже на следующее утро он сам позвонит мне и ласковым, но безапелляционным тоном даст мне свое заключение: мой роман – безнадежная графомания, любительщина, и он очень огорчен, что потратил целый вечер и часть ночи на такое пустое и муторное чтение. Потом он вежливо пожелал мне успехов на каком-нибудь другом поприще, но только не в литературе, и повесил трубку.
 Я был раздавлен. Целую неделю я ходил сам не свой, словно потерял родного человека или же меня бросила любимая. Я порывался изорвать рукопись романа, оставшийся у меня экземпляр, но не смог. Потом ко мне стала возвращаться способность мыслить. И я подумал: ведь мы договорились, что я ему позвоню не раньше, чем через две, три недели, - мэтр был очень загружен очень важными делами – а он вдруг сам позвонил мне со своим приговором уже на следующее утро, причем, ранним утром. Что так подхлестнуло его, такого занятого и такого великого маэстро? И если мой роман был такой муторной белибердой, почему он читал его весь вечер и даже часть ночи, хотя я знал, что он придерживается строгого режима и ложится спать рано по меркам московской богемы (я заранее был предупрежден, что звонить ему после десяти вечера - дурной тон). Так что же это? Что-то не очень похоже на искреннюю, объективную рецензию. Тем более, раньше я показывал свой роман двум признанным, не таким, конечно, известным, как этот мэтр, но уже достаточно известным писателям, и каждый из них в той или иной степени дал благосклонную оценку моей работе. Да и среди товарищей по литинституту мой роман имел успех. Может быть, пресыщенный старец развлекается таким образом, унижая юных и настойчивых авторов? Или же от скуки, в своей роскошной и пустой квартире, он таким способом заполняет время? Он представился мне тогда хищным пауком, который скрыт густой паутиной, сидит в своем логове и ждет, что вот прилетит к нему и запутается в сетях наивный кузнечик или мотылек и станет его очередной добычей. Я подумал тогда, что он вообще предвзято и враждебно относится ко всему молодому, к тем, кто пробивает себе в литературе путь сам, без благодетелей и маститых заступников. Так я и не понял мотивов его….
 Прошли годы. Мой роман с редакторскими доработками напечатало солидное московское издательство. Издавали за это время и другие мои произведения. Меня хвалили и ругали. Как положено для любой литературной судьбы. И я еще не раз носил свои произведения к именитым мэтрам, но уже не как в последнюю инстанцию, а так же как к другим писателям или друзьям своим, чтобы иметь более полное представление, как люди воспринимают мои творения. Воспринимали по-разному, ведь всем не угодишь. Я к этому и не стремился. Но понятия мэтр, лауреат, светило для меня после того случая как-то приземлились. Словом, я стал все более и более полагаться на свой собственный суд. Чем и руководствуюсь, полагая, что каждый человек должен пройти путь самостоятельно, а не по чужим следам, хуже того не в тени чужой славы. Как верно сказал поэт:
…Мы тоже к мэтрам стих несли.
Но никому не доверяли
И сами через все прошли…
 Честно говоря, это я сам так стихом сказал. Ну, вроде начал писать стих, а потом плюнул и бросил, подумав, сколько их еще в моей жизни, этих стихов, будет, - всему свое время, главное, не суетиться. Как сказал, так и поступаю до сих пор. Такой уж я человек. Потому и прозвали меня Птеродактилем Анапестом Ахматовичем. Только себе и верю. Так что вы там со своей отрицательной критикой ко мне даже и не думайте соваться - надругаюсь в ответ по полной программе. Потому что закалку по жизни приобрел дюралюминиевую. Но думаю, сработаемся, поэтому завершаю свой рассказ на оптимистической ноте.
Может быть, не многого я стою,
Жил как жил,
Да смех сменила грусть,
Что прошло – со мною,
Все - со мною,
Я ни от чего не отрекусь…..
Потом стих закончу. А сейчас устал. Все.