Женьшень

Яга поднесла к своим уже не таким зорким, как раньше глазам корень женьшеня и удовлетворенно крякнула. После стольких неудач драгоценный редчайший корешок был, наконец, у неё в руках. Годы кропотливого труда над планами похищения. Сотни неудач и десятки нелепых хулительных сказок сочиненных расторопными иванушками. Но теперь-то она им покажет! Теперь-то она будет о-го-го!!
Старушка нетерпеливо скинула со стола кота, нежившего в лучах волшебного бабьего лета. Уж действительно – бабье! Довольно прошептала Баба-Яга, представляя, как станет девицей-красавицей, а все эти кикиморы, подавившись от зависти мухоморами, будут розоветь от зависти. Розовые хрюшки!!! Вот кто они все такие! Свиноболотки! Ликующе загнула Яга, но тут же одернула себя. Впереди было ещё много работы, и расслабляться не стоит. Старинный шотландский ритуал «Тайгерм», требующий пятьдесят жертвенных кошек и один кипящий котёл в течение Ночи Полной Без Луны. Пятьдесят орущих, беснующихся черных ведьминых котов, должны быть заживо казнены в бурлящей, вопящей крови всего живого, столь кристально чистой, что невольно возникает ощущение какого-то посланного свыше антагонизма. Противоположность угольной черноты зверя к небесной чистоте кипятка, вызывает мысли о вечной борьбе добра и зла. О Свете и Тьме. И прочей подобной муре.
Старинный ритуал не был тайной в злодейском кругу, но как правильно заметил в своё время Кощей: «Я бессмертен, потому что бессердечен. Или же наоборот!».
Бессмертие, так желаемое простым людом, было совершенно бесполезным пустяком для бессердечной братии. «До поры-до времени» - процедила Яга сквозь зубы, вытаскивая из старческой памяти, словно из трясины, всё новые и новые детали ритуала. Невидимая косточка, которая в конце должна выпариться из тел кошек, обычному человеку даёт неуязвимость и практически вечную жизнь, при определённой обработке может вернуть смерть тем, кто её лишён. Сказочный мир – это зазеркалье, и чем тщательнее мы всматриваемся в него, тем больше замечаем вещей, вывернутых наизнанку. «Минус на минус будет…», но если так, то в сказке «Плюс на плюс будет минус». То есть…
Подозрительно выглянув за дверь, ведьма в очередной раз убедилась, что никого нет. Что её гениальный замысел пока ещё тайна для всего сказочного люда и нелюда. А раз так, то можно и не спешить. Шаг за шагом, без суеты, без риска – всё должно пройти «шик, блеск, красота!».

Лес, позвякивая колокольчиками-зябликами, потягивался, сонно оглядывался по сторонам, качая макушками елей из стороны в стороны, просыпался и готовился к новому дню. Где-то вдали дятел беззаботно начал выстукивать послания всем остальным жителям леса. Его не замысловатое «Тук-Просыпайтесь!-Тук-тук!-Утро грядет!» радостно разбежалось по всем лесным обитателям. «Вставай, зайка!», «Доброе утро, дядя Серый Волк!», «Как вам спалось кумушка Лиса?». Утро, зевая сотней глоток и клювов, вступало в свои права.
Мальчик-Спальчик вскочил с кровати и замер. «С левой. Нет. С правой. Хотя какая разница?». С этими мыслями он подбежал к зеркалу, висящему рядом с крохотным, слышавшим сотни сказок камину, и торопливо начал приводить себя в порядок. Ему было куда спешить, поскольку разведка в лице сверчка докладывала о том, что Яга получила корень, и таинство запланировано на эту ночь. Лихорадочно расчесав волосы, он быстрым шагом вышел за дверь, даже не удосужившись запереть её, или хотя бы приставить палку. Зачем? Ведь если всё пойдет по плану, то ему больше не придется ютиться в этом трухлявом осатаневшем пне. А в случае ошибки, вряд ли жилище будет иметь для него хоть какое-то значение. Он шел, не оглядываясь по знакомой дороге к дому леприкона, этого шотландского выродка, от советов которого зависела вся дальнейшая судьба малыша. Хозяин дома, тут же уловив настрой гостя, кивнул, выцеживая: «Дождался?». Человек в зелёном колпаке мог это себе позволить. Бессмертие, знаете ли, - это странная штука. И если она у тебя есть, то ты можешь плевать на всё остальное. А если этот кто-то остальной ростом с тебя, да ещё остро нуждается в твоих советах, то плевать можно долго и смачно. Чем собственно леприкон и занимался.
- Дождался? – повторил он, нарочито стиснув зубы, что бы голос был похож на змеиное шипение.
Молчаливый кивок и обжигающий ненавистью взгляд.
- Так, стало быть, карге удалось. Ню-ню. – молчание, ехидно скалясь, жёлтыми от вредности зубами, показало Мальчику-Спальчику раздвоенный гадючий язык.
- Ты же знаешь зачем – крошечный человечек запнулся, сглотнул и, отогнав от себя мысли об этих подлых прожорливых змеях, продолжил – ты же знаешь, что мне нужно знать.
На этот раз их взгляды встретились, и страж горшка с златом решил дать мальцу передышку. Злодейский шёпот заполнил каморку, и глаза Мальчика-Спальчика заблестели точно так же, как блестят глаза леприкона, когда речь заходит о золоте. Едва заметно кивнув друг другу, они расстались. Советовавшийся поспешил домой, откинув все сомнения и мысленно уже реализовывая свои планы, а советовавший напротив, долго сидел в кресле-качалке, покручивая между пальцами золотой, размышлял, что у любой монеты всего две стороны, но бессчетное количество граней.

Ночь вошла в избушку, не постучавшись, и тут же покраснела от смущения. Яга, не подозревая, что за ней наблюдают, играла с корешком, словно с человечком. В её умелых руках женьшень крутился как заправский танцор, а то неподдельное восхищение, которое читалось в глазах Яги, заставляло думать, что это вовсе не она управляет сей чудесной марионеткой, а корень сам, по собственной воли, устроил танцульки перед носом восхищенной злодейки. Внезапно вскинув голову, она замечает свою гостью и с холодной, застывшей улыбкой откладывает игрушку в миску. Ночь приветливо кивает, и Яга, словно спя наяву, ставит котёл на огонь. Догадываясь о своей судьбе, кошки начинают метаться в клетках, судорожно раздирая ночную тишину когтями своих голосов. Вода закипает, и как только первый пузырь лопается на поверхности, чёрное тело, извиваясь и захлёбываясь криком, погружается в кипяток.
С пеной у рта, словно некий придаток котла-кошки-боли, Яга рывками ведет ритуал к завершению. Эта ночь, подобно ковровой дорожке всё раскатывается и раскатывается перед изможденной старухой. Слившись с душераздирающим воем, она уже не слышит ничего вокруг; она сама становится кошкой, она сама падает в котёл, она воет. Воет вместе с ними.
И тишина. Ведьма неподвижно стоит, всё ещё слыша эти вопли внутри себя, но тишина вокруг – мёртвая, холодная, озлобленная тишина, будто невидимая кошка, начинает царапать Бабу-Ягу. Она дергается, стараясь увернуться от ударов этого уже бессмертного врага, врага, который будет всегда с ней в виде ночных кошмаров и бисеринок пота при пробуждении. Вечного, бессмертного кошмара.
По локоть в кипятке Яга судорожно ищет на дне котла ту самую невидимую кость, ради которой всё и было. Это больно. Очень больно. Но вот её пальцы смыкаются на чём-то тоненьком, и боль уходит. В глазах старухи лихорадочный блеск, и свободной рукой она хватает из миски свой женьшень, своего танцующего человечка. Вскинув здоровую руку над головой, она внимательно вглядывается в своё сокровище. Корень улыбается. Всё верно. Это их совестный триумф. Танцующий человечек что-то кричит, и Яга соглашается. Пора. Рывком выдергивая обваренную руку из котла, не замечая яростного шипения своего верного кота, без единого звука выдержавшего весь страшный ритуал, она вгоняет невидимую косточку жизни в самое сердце волшебного корешка, так похожего на человечка.

На секунду ему становится страшно. Безропотно пролежав весь ритуал в миске из-под корня, Мальчику-Спальчику становится по-настоящему страшно. Поздно. Острая словно игла кость вонзается в грудь, и, кажется, что это конец. Поздно. Что-то новое впрыскивается из ниоткуда в его крохотное существо. Что-то пылающее и вечно голодное яростным потоком сминает его хлипкое тельце. Неведомая сила на мгновение выворачивает шею, и он, не веря собственным глазам, краем глаза замечает едва пульсирующий алый комок на конце кости-иглы, вышедшей точнёхонько под лопаткой.

Яга с ненавистью что-то кричит на злобного уродца, издевательски гогочущего ей в лицо так, что кость в его груди ходит ходуном, а сердце, сделав последний удар на этом импровизированном копье, затихает навечно.