Снайпер

________________________________Соне Крайновой
 
 ПРОЛОГ
 
 Мне нечего ответить Вам словами.
 Подсвечен августовской сединой,
 Реке кивает берег деревами
 На всхлипы за посудиной речной,
 Рок-музыкой ручной, за мной и Вами.
 
 Мне нечего ответить Вам словами,
 А говорить улыбкой и слезами
 Испорченное сердце не велит -
 Оно без Вас болит, моя Лилит,
 А с Вами - можете представить сами...
 
 Мне нечего ответить Вам словами:
 Не наделила жизнь меня правами
 Счастливой сделать Вас или сберечь
 Ото всего, что здесь нам даровали,
 Чему не в склад, не в лад любовь и речь.
 
 Мне нечего ответить Вам словами -
 Во мне деталь какую-то сломали:
 Нема во мне ни света, ни тепла.
 Жить отраженным? Вас дожечь до тла?
 Да, вариант, но соглашусь едва ли.
 
 Мне нечего ответить Вам словами.
 Ведь неспроста бежим того, что с нами -
 Как мы на корабле (жаль, не пустом),
 Родные виды слиты с временами,
 Чужими нам, как тот высотный дом...
 
 Мне нечего ответить Вам словами,
 Хотя они сейчас бы не солгали,
 Поскольку мыслей нет, а грусть проста,
 Она земней, чем в медленном накале
 Стеклянная багровая звезда...

 Мне нечего ответить Вам словами...
 

 * * *
 "Любимая, ты помнишь?.." - прелесть связка,
 Интимный оборот, святая краска,
 Дисперсия сентябрьской рыжизны
 Щемящих вечеров, когда ясны
 И даль и близь во мне, во вне, снаружи,
 Когда сошли на берег наши души,
 Как и тела, cращeньем смущены -
 Невольным совмещеньем двух ладоней.
 Чтоб не сгореть им, я спросил о доме,
 Что каменной лавиной небо рвал:
 "Любимая, ты знаешь?.." - Ты не знала,
 В чем ни вины твоей, ни криминала,
 Мои познанья - вот был криминал:
 Дом типа "Дом на набережной" вырос,
 Где Яуза с Москвой соединилась -
 Две пролетарских, нашенских реки, -
 И в нем - "С Победой!" - хазы получили
 Те, кто в войну Европу поучили -
 Вельможи и орлы-отставники:
 Столпы эпохи застолбились в доме,
 Дубы скрипели за любым окном
 В британском брючном шепчущем бостоне
 И в хроме черноблещущем штабном.
 Фарфор-саксонец, венские трельяжи,
 Трофейные пластинки и пейзажи
 Рассыпались по прорве этажей,
 Где сквозняки чем выше, тем свежей.
 Но прорядил дубраву хорошенько
 Колун десятилетий: дом пустел,
 Вселялись нувориши - Евтушенко,
 И тот, пострел, поспел до здешних стен,
 И прочие подобные, но все же
 Был контингент (и, кстати, жил все плоше),
 Какой не "этим" слыл, а еще "тем".
 "Откуда ты все знаешь?" - ты спросила,
 И память что есть сил заголосила
 На весь душевный тайный мой Эдем:
 "Молчи! Не говори! Золу не трогай!
 Герой с герлой, вали своей дорогой!
 Ее виски в тиски своей тоски
 Не суй! Пасуй ей нежность - не кромешность!
 Иди, будируй девочке промежность!
 Бди! - не мозги буди ей, а соски!"
 Увы, каким я был, таким остался:
 Герла взалкала прошлого - я сдался,
 Она желала правды - уступил,
 При том, что мой роман с высотным домом
 Был начат с тех же просьб и тем же тоном,
 Но голоском, что я тогда любил.
 Тогда с меня и правды и былого
 Потребовали опосля улова
 И пуска в дело моего белка -
 И я пропел - лицом в родных коленах, -
 Об аде детских лет послевоенных,
 И про свои армейские срока,
 Про годы журналистские на склоне
 Крутой, витой и скользкой эры Лёни,
 Устроившей обвал мне и завал,
 Да плюс урок, какое семя в теме -
 Пока один мой плод носила в теле,
 Другой в головке тела созревал,
 И вот, натуре с временем согласно,
 Головка тела впела, что опасно
 Источнику смурных биополей
 Всечасно находиться близко к плоду:
 Урод, не дай сварганиться уроду,
 Сгинь в ширь своих полей - и поскорей!..
 

 ***
 Я сгинул. С той поры меня видали
 И проститутки, что этаж снимали,
 Обслуживая иноконтингент
 (А местным и пощупать не давали),
 И лесбиянки на "Речном вокзале"
 У грека в платоническом серале,
 Фотомодели в тестовском* подвале, __________________*Подвал в бывшем трактире Тестова.
 Что на углу Хитровки, коей нет,
 И на хребте Ленгор дворец минета -
 Читай, общага Университета, -
 Дома друзей и жен их, мне врагинь,
 Руины, склепы, чердаки, вокзалы,
 Где ментовня ловила и вязала -
 Да всюду, где царует слово "сгинь".
 В последний раз до встречи с небоскребом
 Я жил в семействе, так сказать, особом, -
 Мать с дочкой, что пустили на постой,
 Читая Кафку под "Напареули",
 Сидели дома - были в карауле
 У тайника с начинкой залотой.
 Кормила бабка - лейтенантша СМЕРШа
 В войну, а в данный срок миллионерша -
 Директорша валютного кафе -
 Безжалостна, спортивна, моложава,
 Мальчишку-мужа за рулем держала,
 Дочь - под подошвой, внучку - "под шафе".
 Но про тайник прознали мафиози,
 И бабка под плетьми почила в бозе,
 Дочь в Кащенко махнула с похорон,
 Сыграла внучка лезвием но венам,
 А я смотался петь хвалу Каменам,
 А проще - по Москве считать ворон.
 Я насчитал штук сто на Швивой горке,
 Пока январь втыкал свои иголки
 В мое давно не евшее лицо,
 И вот в высотном доме, в магазине
 Услышал, как мужчина в габардине
 Трепался с продавцом, беря мясцо.
 С чего бы мне торчать в мясном отделе?
 И вы б его обнюхать захотели,
 Коль вас семья изъяла, как Главлит,
 Как раз тогда, когда вас из журнала
 Прогнал Дементьев, вставши у штурвала,
 За то, что Горбачев потом велит -
 И будет гнать главред левее "Взгляда",
 Но до того вам как-то выжить надо,
 А не на что, и негде, и никак.
 Вот почему на три кило свинины
 В ладонях габардинного мужчины,
 Как я, качнетесь, чуя страх в ногах.
 Как я, качнетесь - и, как я, очнетесь,
 Услышав то, что просто чистый нонсенс
 Для слуха сквозь урчание кишок:
 "Зима-то нынче - и котам не в шутку!"
 "Ох, балуете Вы их!" - "Знай Анчутку!" -
 "Привет котам!" Распад сознанья... Шок...
 А дальше бред: "Жаль, всех не отоваришь..." -
 "А сколько ж Вы их держите, товарищ?" -
 "Они там сами, я их не держу -
 Есть в доме зтажи, где нет народу..." -
 "Как?!" - "Там насосы - вверх гоняют воду,
 Коты и прут к такому этажу!
 Людское место пусто - зверя густо:
 Ловить - нет рук, травить - не хватит дуста,
 И разве одолеешь разом всех?
 Зимой там рай, ведь от насосов жарко".
 "И я смотрю, Вы часто..." - "Мне их жалко...
 А в детстве - вешал... Искупаю грех!"
 Слыхали?! А теперь смекайте, панство:
 Средь января есть жаркое пространство,
 Куда вам носят мясо для еды -
 Вон ту свинину! В ней калорий - бездна!
 Сырую? Сыроеденье полезно.
 Что? Там коты? Но ведь не львы - коты...
 Предвижу: взором праведным блистая,
 Какой-нибудь "совок", душа простая,
 Смешавши жалость, ярость, смех и стыд,
 Взопит: "Кончай мне вешать макароны!
 Свинины хочешь - разгружай вагоны
 И спи в общаге, как полсвета спит!"
 Спаси тебя Создатель, комиссар мой!
 Я сыт тобой, вагонами, казармой,
 И буду по помойкам жрать гнилье,
 Сластя его родившимся сонетом
 И запивая, так сказать, минетом -
 Лишь бы с тобой не рядом, ё-моё!
 Я знаю, как звучишь ты, чем ты пахнешь,
 Как выглядишь, когда ты в пах мне ахнешь
 Или когда ты глохнешь подо мной -
 С тобой не взять пера и жить бескрыло,
 И ползать между ног свиного рыла,
 Да не обижу этим род свиной!
 И ты мне мелешь в гегемонском раже,
 Что Слово - это что-то вроде блажи,
 Стихи - забава хилых сопляков?
 Где ж знать тебе про суры Магомета,
 Бросавшие на танки четверть света
 Безо всего, но с пением стихов!
 А ты во власти мессианской прыти
 Еще и указуешь, кем мне быти -
 Ты, хуже дрессированных макак
 Артелью льющий пот или опричной -
 Мне, могущему то, что единично,
 Быть смердом - даришь, бардом же - никак?!
 Ты ж сам стихом живешь с того начала,
 Когда под колыбельную качала
 Тебя, щенка, бабаня или мать.
 Так - цыц! А я продолжу ловлю слова,
 Авось, и твой щенок с мово улова
 Чуть больше папы будет понимать...
 Вот и лечу во след тебе, свинина
 В руках у гражданина-габардина!
 Назад - не сметь, хоть там и ждут, боюсь,
 Что страх во мне разбудит время оно -
 И я, как очередь "Иллюзиона",
 Ведомый строем, благ дождусь - о, грусть!..
 Ан, нет! Пройдя сквозь строй за свертком мяса,
 Вхожу в подъезд, не ведая "атаса",
 Но отсчитав десяток, так и быть,
 Чтоб он дождался, скрылся за дверями -
 И свет побег по планке с номерами
 До цифры той, которой не забыть...
 

 ***
 Спешить - ни-ни: пусть он доедет первым.
 Вступаю в лифт, взведен напрягом нервным -
 В чем дело? И ловлю себя на том,
 Что, вспомнив прожитое в одночасье,
 Вдруг осознал, что приношу несчастье,
 В какой бы ни вступил я круг и дом!
 Лишь я родился - предки разбежались.
 Попал в команду самбо - облажались.
 Пришел в казарму - трех пришил еврей
 За то, что издевались без предела.
 Завел семью - был отлучен от тела
 И чада, послан вдаль - и поскорей.
 Был взят в отряд валютных проституток
 На роль объекта иностранных шуток,
 Анекдотистом на досужий час -
 В момент клиент - лиловый сенегалец -
 Поставил участковому фингалец,
 И тот, отвергнув ренту, выгнал нас
 С флэта. Мерси, одна из тех путанок
 Ввела меня в коммуну лесбиянок,
 Которую держал кавказский грек,
 Кровавыми легендами овеян:
 Средь русских Эвридик я сел Орфеем -
 И грек "сгорел" как на голову снег!
 И надо ль говорить, что на Лубянке
 Незримо зрили, как мы гнем баранки,
 Гюго, Семенов, Андерсен и Свифт -
 Так что Ленгоры с их трихомонозом
 Ваще не в щёт, но жег не зря серьезом
 Прогноз, когда входил я в этот лифт...
 ...Тот - на восьмом. Я вжал в девятый кнопку.
 Врозь - двери, выхожу немного робко
 На лестничную клетку над восьмым
 И, свесившись с перил, застал картину:
 Присевши, дядя потчует котину,
 Держась за дверь, распахнутую им.
 Он без пальто уже. Седоголовый.
 Кряхтит, сипит: "Заждался, звездолобый!"
 И кот с пятном коричневым на лбу,
 Свернув башку, вгрызается в кусище,
 А дед встает: "Два дня вы все без пищи!" -
 И - вниз, и я благодарю судьбу!
 Но прежде чем лететь, кончать говенье,
 Его лицо узрел я на мгновенье,
 Без шапки и без шарфа, целиком:
 Узки глаза, а скулы тяжки, жестки,
 По меди щек зарубками бороздки
 И уши по-мальчишечьи торчком.
 Признаться, я давно имею слабость -
 Разглядываю тутошнюю старость:
 Ведь это те, кто явью сделал бред -
 Свил рабье ханство, срам земного шара,
 И в подтвержденье этого кошмара
 Я должен у кота отнять обед!
 О лица, от каких сбежал бы Гойя!
 Трусливость, злоба, алчность, паранойя -
 Тот авангард, что изменил сей мир,
 Чтоб жрать полвека тюрю и баланду,
 Чтоб раком дать вождю и оккупанту,
 Чтоб собирать бутылки на кефир...
 Средь них есть исключенья - единицы:
 Лбы восходящи, джоттовы глазницы,
 Младенческая взглядов чистота
 И мужество любви сквозь муки ада!
 Редчайший праздник - миг такого взгляда'
 Среди иных, каких кругом стада...
 Но этот из каких - не мог просечь я:
 Восток - он спецпорода человечья:
 Всегда с трудночитаемым лицом -
 С таким когда-то отодрал Европу,
 Залез конем троянским Штатам в жопу
 И матушке России стал отцом -
 Мир не прочухал гением народным,
 Куда уж мне тут, да еще голодным... -
 Так в такт его шагам, спешащим вниз,
 Я думал и ступал, вперившись в мякоть
 И так ликуя, что хотелось плакать,
 И вскрикивал: "Кис-кис!" или "Брысь-брысь!"
 Но звездолобый даже не отпрыгнул
 От жорева, а как-то микрорыкнул
 И мой ботинок встретил "пасть - на пасть"!
 Я навострил ему пенальти в бошку -
 Тут сзади что-то шикнуло немножко
 И звон разлился - Боже, твоя власть!
 Я обернулся. В глубине квартиры
 Звучало нечто из иного мира:
 Громадные напольные часы -
 Дом для времен ли, гроб ли для былого -
 Смотрели белолице и сурово,
 Даря удары слуху, как призы -
 Хрустальны, гулки, искристы, весомы
 Ко мне чредой летели звуки-зовы,
 Манящие к себе, в себя и - за.
 Туда, где есть покой, любовь и воля!..
 Провидя их, я сморщился от боли
 И жидкой солью обожгло глаза -
 Но чуя энным чувством обстановку,
 Я протрезвел - и тут узрел винтовку,
 Висящую поодаль от часов,
 И вспомнил о ружье и первом акте,
 Да, кстати, о буфете и антракте -
 И мой живот издал не звук, но зов -
 Я ринулся на взятие кусочка,
 Красневшего весьма свежо и сочно
 Под лапой оборзевшего кота,
 А зверь мне - прыг на горло превентивно!
 Спиной, за дверь цепляясь инстинктивно,
 Лечу в квартиру - хлоп! Дверь заперта!
 Вскочить! Открыть замок! Скорей наружу -
 Не тут-то было: меховую тушу
 С лица и горла не сдеру никак,
 А тут еще сквозь драчку-дрочку-дрючку
 Слыхать: шаги к дверям и - дерг за ручку!
 И снова - дерг! И голос: "Ну, сквозняк!.."
 

 ***
 Вот шарканье уперлось в дверь напротив:
 "Да я, Анчуткин! Ты помочь не против?"
 Ответ баском: "Опять?! Ставь бутылец!"
 Мы друг на друга, я и звездолобый,
 Взглянули - он с издевкой, я со злобой,
 И он мне подмигнул: "Тебе ****ец!"
 Я кинулся к окну - на дне провала
 Очередища ноги обивала,
 Чтоб взять в "Иллюзион" абонемент -
 С боков окна ни труб, ни лестниц, дабы...
 А были бы - не стоило труда бы:
 Вдоль очереди важно ходит мент.
 "****ец!" - мне повторили выраженье
 И в зеркале мое изображенье,
 И балерина в раме в полный рост,
 Дразня улыбкой и прозрачной юбкой,
 И на другом портрете Сталин с трубкой,
 Знакомый мне до боли и до слез,
 До ужаса бессилья и бесправья,
 До вскрытья нанесенной из зарамья
 Обиды-раны, первой от него
 И не последней, не смертельной будто, -
 Но не зажившей, если, влипнув круто,
 Я через тридцать лет чуть-чуть того:
 Из яви не вперед бегу, не выход
 Ищу, а (у кота глаза навыкат!)
 Спешу назад - ко входу в детский сад,
 Где в день ухода хана с сего света
 Стоит вокруг вот этого портрета
 Нас человек до сотни поросят.
 В порядке оказанья некой чести
 К нам даже прислан фотокорр "Известий",
 Чтоб нашу скорбь и плачь предать векам.
 Узрел меня; "Фотогеничный мальчик!
 Жаль, что не плачет". "Он сейчас заплачет!" -
 Отвесила мне нянька по щекам.
 И я заплакал - случай крайне редкий
 Со мной до некой будущей отметки
 С небезызвестной цифрой тридцать три,
 Когда из дома выгнан и с работы,
 Рыдал я, как в немом кино банкроты,
 Как я и сам в "Известиях" в те дни.
 До дыр истерли с этой фоткой номер!
 Так я родился, ибо Сталин помер -
 Для общества, для мира - на века -
 Для близких и далеких, для планеты.
 Тираны мрут - рождаются поэты,
 И отродясь у них горит щека...
 Как, например, сейчас - а эти слезы
 Спиши на ностальгические грезы,
 А хоть и не на них - и грех, да свят,
 Ведь за дверьми залязгали железки!
 Сначала я рванул за занавески,
 Но тут же - под рояль в чехле до пят.
 "Скажи спасибо, - раздалось в прихожей, -
 Что стаж и пилотаж имел хороший!
 Война плодила вдов и нас, воров.
 Я был карманник, а братан - домушник.
 Я брал за помощь трюльник или двушник -
 И на аккордеон скопил улов..."
 Я глянул в мандраже из-под рояля -
 Перед роялем в комнате стояли:
 Восточный дед и звездолобый кот,
 Жлоб средних лет в кроссовках от "Данлопа"
 И некто явно западнее Чопа:
 Галл? Англосакс? Варяг? Германец? Гот?
 Кроссмен взревел: "Склероз стал просто жутким!
 Прошу: месье Ляком, месье Анчуткин!
 Месье Ляком, взгляните: стиль "террор".
 "Как стиль "террор"?!" - воскликнул галл с акцентом.
 "А так: ля ви финита - и моментом
 В продажу шли костюмы и декор!"
 "Как это - здесь?!" - раздался писк француза,
 "А он - Герой Советского Союза!
 Был снайпером. И охранял вождя!
 Таким, как он, обязана Победа.
 "В охране по раненью", - голос деда
 И галлово "чин-чин" чуть погодя,
 И снова дед: "А вы зачем в России?"
 Ответно в титаническом усилье
 Галл излагал на русском чуть ни час,
 Что он обойщик, с шелком или ситцем
 Работает, по миру колбасится -
 Туда, откуда получил заказ.
 Весь прошлый год он ангаже к Совдепам -
 И обивает ситцем (чаще крепом
 И реже шелком) - здесь вошел в престиж,
 Учебник языка освоил бойко,
 Особенно слова "плевать", "попойка",
 Девиз "Красиво жить не запретишь!"
 И в этот раз заказ был из Союза -
 Мсье композитор и, как видно, муза
 Шелк выбрали с мотивом "Ма шери"
 Из тюильрийских спальных интерьеров.
 На что хозяин хмыкнул: "Купчик херов...
 Кроссмен отбрил спокойно: "Есть - бери".
 И снова дух закуски с водкой жалит,
 И кот звездой во лбу по верху шарит,
 Косеет тройка - я от страха пьян,
 В ней вдруг провидя сходство с "чрезвычайной".
 "Мсье композитор, ты чего печальный?
 Плати за водку - марш за фортепьян!"
 Ко мне пришли данлоповы кроссовки -
 Скрип, вздох, и над миазмами тусовки
 Всплыл образ дальней, давней высоты:
 Над степью ночь, свистя, прошили пули,
 И ветры, в проводах гудя задули,
 И вздрогнула у колыбели ты...
 Рояль скорбел о нас, о разнолетках,
 И на портрете женщина в балетках
 В ознобе вечном повела плечом...
 "За что?!" - из-под чехла я слал укоры,
 "За что?!" - дед всхлипнул из-под Терпсихоры,
 И выдохнул кроссмен о ней: "Почём?.."
 Он вдруг икнул: "Продай мне бабу эту!" -
 И встал к портрету. Не моча ли деду
 Ударила в восточный котелок:
 Дед хвать винтарь! Кроссмен отнял винтовку,
 И перешла тусовка в потасовку -
 О, я помог бы деду, если б мог!
 Но я не мог... Куснуть - и то опасно:
 Жить поднопотно, скрытно и безгласно,
 И втоптанно до ихних каблуков
 Приговоренный присно, как и ныне,
 Средь их гордынь служу иной твердыне
 Меж тайных слез и сдавленных смешков...
 Да, под роялем став карикатурным,
 Хоть этим посрамил я страсть к котурнам,
 Всеобщую средь согнутых в дугу!
 Я мог бы встать в той драке рядом с дедом,
 Но с быдлом, потерявшим счет победам,
 Гарцуя на коленях - не могу...
 Прервал сраженье мастер по обоям -
 Он в плоской фляге предложил обоим
 "Корвуазье", какой всегда с собой,
 А сам, достав патрон из магазина,
 На гильзе, гравированной красиво,
 Прочел девиз: "Возьми в последний бой!"
 Уловка не пленяла глубиною -
 Галл двух советских повязал войною,
 Поскольку знал: здесь все стоят на том:
 Как, мол, Героя получил хозяин?
 Хозяин начал - всяк свой рот раззявил,
 Лишь Сталин слушал речь с закрытым ртом.
 

 ***
 О нет, Анчуткин не был Цицероном,
 Но правда правит способом коронным -
 Власть простоты желанна всем сердцам.
 Жизнь - иероглиф: чтобы тронуть души,
 Не нужно много красок, хватит туши:
 Так, так и так, а остальное - сам:
 Итак, июль, и по сыпучим, узким
 Проселочным дорогам белорусским
 Под визг шрапнели, зрячей и густой,
 Гонимая тенями "мессершмитов",
 Прет на восток река дивизий битых,
 Разит бедой и выглядит ордой.
 И в той кипящей каше человечьей
 Бредет пацан с ранением в предплечье -
 Оно гниет под коркою бинтов,
 И бойкая солдатка в деревеньке
 Берет солдата: "Будэ здоровенький!"
 Плюс харч ему - и на свои пять ртов.
 Слизнуло наших. Появились фрицы,
 Солдата - вниз, в чулан, под половицы,
 Но новой власти нужно ж подмахнуть,
 И кто-то немцам настучал в подарок.
 У них под носом - благо без овчарок! -
 Она его успела в лес шугнуть.
 Но ни портянок, ни кровавой ваты
 Уже не вышло выкинуть из хаты -
 Вот для людей при людях и радей! -
 Ей объяснили: пусть вернёт солдата,
 А нет - на эту хату вот граната,
 И расстреляем всех твоих детей.
 Я этот весь расклад провидел с дрожью:
 Анчутка мчит сквозь лес по бездорожью,
 Летит под ноги юные трава,
 А там у хаты потные парнищи,
 Раздражены страной, чужой и нищей,
 Пять ребятишек, баба чуть жива.
 Как - навсегда останется загадкой,
 Но в глубине чащоб, во мгле закатной
 Она его настигла, пса верней,
 По-белорусски слезно верещала -
 Он ничего не понимал сначала,
 Но - скоро понял и пошел за ней.
 С утра его поставили к ограде:
 Наряд, наетый, свежий, при параде
 Взял изготовку, пастор осенил,
 Заныли дети - вспышечки блеснули -
 Мир лопнул - а в глаза и рот плеснули
 Солоноватых тепленьких чернил,
 И - бездна. Время встало, сбившись с шага.
 Всем весом навалился жернов мрака,
 А через век заполз под веки свет -
 Рассвет, удушье, залах плоти жженой,
 Пять детских трупов и большой, тяжёлый...
 Он понял - всех убили. Сразу. Вслед.
 ...Здесь, засопев, очнулся Высший Разум -
 Ударили часы набатным басом,
 Разглядывая "репрессивный стиль"
 Квартирной обстановки, басурманин
 Балдел, ладонью пот стирал хозяин.
 Кроссмен спросил: "А дальше?" - "Дальше? Мстил."
 Я выслушать собрался мемуары,
 Но нервное мяуканье котяры
 С ним вместе заползает под рояль.
 На "кыш-брысь-вон!" он не ведет и ухом.
 За столиком кроссмен собрался с духом,
 Пошел к роялю: "Кот меня донял!
 Чего ты их к себе домой пускаешь?"
 "Он сам уйдет, не тронь его, пускай уж..."
 "Нет, он хотя б уймется наконец!" -
 Кроссовки приближаться продолжали,
 Мы под чехлом рояля задрожали
 И взглядами сказали: "Нам ****ец!"
 Но, видно, оба родились в рубашке:
 "Как говорит народ ваш - по рюмашке!" -
 Нашелся иноземный гуманист
 И мягко тормознул погибель нашу,
 А дед добавил: "Я их сам не глажу,
 Но перед ними виноват..." - "Винись!"
 ...И я провидел непопятным взором,
 Что было для хозяина позором -
 Таежная деревня Артышта,
 В ней чуваши в соседстве с кулаками -
 Все выселены с родин, где веками
 Хозяйничали для души и рта.
 Их дети не ужились просто сразу,
 Покорные негласному наказу,
 Где братья-близнецы раздел и власть,
 Как партия и Ленин па уроке,
 А после драки и большие сроки -
 Но спохватились: этак всем пропасть.
 Тогда-то и пошло у них по кругу:
 Котов и красть и вешать друг у друга.
 И закачались эти существа
 В сараях, под навесом на крылечке,
 И участковый дал попу на свечки,
 Чтоб не пришла статья для баловства.
 Но это у детей - не то у взрослых:
 Там после стычек горестных и грозных
 За каждый на деревню данный га
 Нашли, чей корень глубже рыл на воле,
 И русским отошло горбатить в поле,
 А чувашам охота - вся тайга.
 Ухватчивый Анчутка Богом данным
 Талантом добывал вдвоем с "берданом"
 Что лис, что белок - и отцу слабо,
 Но это русской девочке Анютке
 Не знамо - ей все подвиги Анчутки
 До ильичёвской лампочки в сельпо,
 У ней, поди, другая есть отрада:
 Кот - может, краше есть, а нам не надо:
 Серебряная искра по хвосту,
 Воздушная походка, хоть и в теле,
 На ласку скуп, но прыток в ловчем деле
 И среди лба судьба дала звезду!
 Пацан для девки белок не жалеет -
 Она их за забор. Кота лелеет.
 А из папаши, как из горла кость:
 "Чтобы не лез Анчутка до дочурки!
 А то по черепушке въеду, чурки!"
 В ответ: "Авось, не гвоздь - соси, не бойсь!"
 Коса на камень, кровь горит, как пламень,
 Кота он подстерег за лопухами -
 В мешок - и лётом на другой конец!
 В овраге на кота "бердан" наставил,
 А кот в усмешке рожицу осклабил:
 "Щас мне ****ец - потом тебе ****ец!"
 Узнав судьбу на нецензурном сленге,
 Вообразив Анюткины коленки,
 Сглотнув горячий ком, прищурив глаз,
 Опять представив на ветру Анютку,
 Руками прижимающую юбку,
 Нажал курок, и кончил в первый раз!
 И крик новорожденного мужчины,
 И выстрел, и - вразлет клока пушнины,
 И под вечер Анюткин вой блажной,
 Побег на Сахалин, отстрел тюленя,
 И всякий раз, как выстрел, брызжет семя, -
 Все это накрывается войной,
 Расстрелом, партизанским лазаретом,
 Полетом, белым выданным билетом,
 Побитьем изумленных докторов,
 Письмом генералиссимусу с криком
 "Хочу стрелять в агрессоров!" - и мигом
 Определеньем в школу снайперов.
 Он кончил фрицев сто на бойком месте,
 И сразу прибыл фотокорр "Известий",
 Отснял в засаде в профиль и анфас,
 А вскоре выслал номер с крупным фото,
 И репортаж кончался не без попта:
 "Он ждёт мишень, как ждут свиданья час!.."
 В том тексте говорилось, как обычно,
 Что посвящалась кормчему добыча.
 Сам ли Верховный "дакнул" - но с верхов
 Луч золотой призвал в Волшебный город,
 И, пальцами калининскими вколот,
 Врозь разбросал пять жёлтых коготков!
 

 ***
 ...Ударили часы, отвесив меру.
 Кроссмен привстал: "Так выпьем за карьеру!
 Я у тебя весь стиль "террор" скуплю!
 Какие времена!" Шла во французе
 Борьба - он произнес в большом конфузе:
 "Хозяин любит Сталина?" - "Люблю!"
 "И я!" - икпул кроссмен и композитор.
 Француз взопил: "Но он же инквизитор!"
 "Что - я! - с улыбкой обнял гостя дед, -
 Тот фотокор, что снял меня в засаде,
 Как Сталин умер - снял мальца в детсаде:
 Вот кто рыдал! А нет и пяти лет!
 Как это вам? Вот это - что, ответьте!"
 "Вы черная дыра на белом свете!"
 "Твоим умом Россию не понять,
 А вот насчет тирана и садиста -
 Тут многое неясно и нечисто;
 Людей он чуял, я скажу, "на пять"!"
 "О да, вы в курсе! А в его охране -
 Наверное, благодаря награде?"
 "Нет, меня Рузвельт рекомендовал -
 Во встречной речи шутку вплёл такую:
 Таких, как я, им сотенку-другую -
 Германию бы в год завоевал!"
 "Кто рекомендовал вас, вы сказали?!"
 "Да, Рузвельт. Есть и снимок в пятом зале
 Музея Красной Армии, где мы
 В обнимку на приеме в Белом доме.
 О нашей встрече есть и в первом томе
 Очищенной истории войны -
 А то ее засрали с кукурузы..."
 ...И вновь провидел я под дланью Музы
 Блистающий Георгиевский зал,
 Анчутку в душных зарослях букета,
 А после в многоцветии банкета -
 Вождя, который первый тост сказал -
 "О небывалом мужестве народа,
 Которое - загадка для кого-то,
 Кто медлит, сомневается, юлит
 В вопросах срочной помощи героям,
 Шагающим к победе крепким строем,
 Как им родная партия велит -
 И тем недальновидным маловерам
 Любой сидящий здесь встаёт примером
 Решимости народа победить,
 И если - на минуточку представим, -
 Любого к ним пошлет товарищ Сталин,
 Он сможет маловеров убедить:
 И сокол наш, разящий немца в небе,
 И комбайнер, радеющий о хлебе,
 И снайпер, насмерть жалящий врага,
 Танцовщица из фронтовой бригады,
 Хирург, художник, пишущий плакаты,
 Поэт во всеоружии стиха -
 Любой из тех, кому мы были рады
 Сейчас вручать высокие награды..."
 Анчутка от шампанского обмяк,
 Да шпроты, торт - икота, струи пота,
 Да тут еще в очёчках странных кто-то:
 "Иди-ка, познакомлю: девка - смак!"
 "Куда спешить, покуда кормят-поят?"
 Очкастый шепчет: "С Берия не спорят!
 Я если говорю, то есть резон!
 Какую мысль нам подал мудрый Сталин!
 А мы её проводниками станем;
 Короче, едешь с девкой за кордон".
 Подвел деваху, улыбнулся сладко:
 "Марина! Балерина! Лауреатка!" -
 И шлепнул, как отец и как юнец, -
 В нём это как-то странно сочеталось,
 Как в балерине шалость и усталость.
 Анчутка понял: "Ей и мне ****ец!"
 Очкарь сказал ей: "В Штаты ехать надо.
 Считайте, вы - десант. Агитбригада.
 Америкашек надо уломать.
 Он им про смертный бой, а ты танцуешь:
 Портрет народа - ваша пара, чуешь?
 Они сентиментальны, так их мать!
 Тут явственные видятся мне связи:
 Земля и небеса, цветы из грязи,
 Бойцы и музы, стойкость и полет.
 У них там на мази воображенье.
 А вы вдвоем - метафора сближенья
 Двух противоположностей. Вперед!
 Такая разработка. Все вам ясно?
 Прекрасно. Ну-ка, взрыв энтузиазма!
 Щас доложу вождю и приглашу!"
 Он без труда увел вождя в сторонку.
 Поговорил с ним и позвал их громко;
 И парочка пошла, как по ножу.
 Бог изо рта неспешно вынул трубку
 И за спину убрал поспешно руку.
 Прошелестел, морщинками лучась:
 "Тут мне товарищ Берия наметил
 Идею. Вам сейчас попутный ветер!
 Как говорит народ наш: "В добрый час!"
 Он покивал с улыбкой и сместился.
 Анчутка как-то вдруг раскрепостился -
 Приятно ж баб и звезды получать, -
 А Берия, смеясь, раздал бокалы:
 "Как говорит парод наш: "Пьём - все мало!"
 И вслед Анчутке: "Музы не молчат!.."
 

 ***
 ...И я провидел отсвет океана,
 Вкусил нераскусимость чуингама
 И "Вэлкам, рашенз!" в "Вашингтон ньюсдей",
 И коммодора вид молодцеватый --
 Ему был вверен Б-29-й,
 Отец воздушных "штатских" крепостей, -
 Газетчиков рои, громады залов,
 Монтаж аэропортов и вокзалов,
 Калейдоскоп военных, штатских лиц,
 Фанфары, барабаны, ножки девок,
 Крик лозунгов: "Их дело - наше дело!"
 "Кровь для России!", "Поддержи ленд-лиз!"
 Но за день до приема президентом
 Был сшиблен с ног Анчутка инцидентом:
 На ихнем языке - оф корс! - не чтец,
 В отеле пузыречки и бутыли
 Он выпил все, какие в ванной были --
 Дезодоро-шампунно-блиц-****ец!
 Так вляпаться за сутки до событья,
 Что может стать залогом для побитья,
 Как стало ясно, общего врага!
 Но краткий курс прошла с ним в ночь Марина
 Разбита в прах пуховая перина! -
 К утру Анчутка был свежей цветка!
 Да репортеры, гады, осрамили:
 Об оргии и сексотерапии
 В деталях из газет узнать он мог.
 "Бессмертный человек из-за Урала!"
 "Так лечат хмель в России!" Что спасало -
 "Он говорит, что Сталин - мудрый бог!"
 Но инцидент имел, известно, место...
 "Шарман Марина - снайперу невеста!
 Делано Рузвельт дарит жениху
 Рояль известной фирмы "Вестингауз",
 Сказав: "Узнавши вас, не удивляюсь
 Событиям на волжском берегу!" -
 Объявлено, оформлено, замято...
 Открыто, сколько есть в Марине мата.
 И лишь в каковском звании жена,
 Не понял лейтенант - кончайте шутки:
 Он капитан - уже майор Анчуткин:
 На благодарность не скупа страна
 Тому, кто из-за моря, кроме жёнки,
 Скелету Ленинграда - на тушенки,
 Покрышкину - броню "Аэрокобр",
 Живучий танк "Матильда" - Сталинграду,
 И Солнечной долины серенаду,
 Где мир есть мир - он солнечен и добр!
 И на букет победного салюта
 Распахивает окна не кому-то
 В кремлёвском кабинете "хер-майор"
 (Как окрестил его Лаврентий Палыч,
 А он его в уме - Лаврентий Палкыч!) -
 Он личный снайпер Сталина с тех дор,
 Как в Штатах президент, увы, покойный,
 Обмолвился, что мог бы быть спокойным
 Среди кишащей абвером толпы.
 Когда бы у него, в его охране
 Служили те, кто помнит не о ране,
 А лишь о долге, что сильней судьбы -
 Как доказал нам жизнью сэр Анчуткин!
 А Сталин мненье сильных слушал чутко
 Ушами всех полезных в мире стен,
 И с борта - в Кремль, несясь, как от погони,
 В машине - на полковничьи погоны,
 И на Лубянке - "пушки" всех систем.
 Отныне рядом Гений и полковник:
 Идет Политбюро - на подоконник
 Садится узкоглазый офицер,
 И неспроста соратники потели...
 В Большом из ложи "спец" в момент дуэли
 И Ленский и Онегин - на прицел.
 В театре Красной Армии - там проще:
 Заранее пристреляна вся площадь
 Буфета, сцены, зала и фойе.
 И все же большей не было отрады,
 Чем солнечные майские парады,
 Они же в пик прохлады в ноябре!
 На высшей той ступени Мавзолея
 Стоял он за спиной хозяйской, млея -
 Лаврентий: "Будь готов!" - "Всегда готов!"
 По бабам, пионерам, геррам-сэрам
 Он бегал окуляром и прицелом,
 А по ночам в Кремле стрелял котов,
 Тем самым славной дате салютуя,
 И зло смеясь, когда жена, лютуя,
 В постели выла: "С кем ты ебся, гад?!
 С буфетчицей?! С радисткой?! С машинисткой?!"
 И порошок свой (стала морфинисткой)
 Запихивала в ноздри невпопад.
 Впервые задышала этой дрянью,
 Когда ее назначили к избранью
 На должность вожака партийных масс
 В ее театре, где жиды и Запад
 Уже при входе чуялись на запах -
 Лаврентий позвонил: "Убрать как класс!"
 И закайлил под плясовую нашу
 Данила в малахитовую чашу,
 И заползла Марина в чешуе
 В эфир, во все газеты и журналы,
 Где от космополитства застонала,
 Как в койке в мае или в ноябре.
 Потом пошли ее тахикардии.
 Осталась на собраньях роль витии,
 С такого веча в дом и привезли...
 Большой, и Станиславского, и конса
 "Мы вытравим сорняк низкопоклонства!" -
 За гробом транспарантище несли...
 

 ***
 Часы взыграли колокольно, жутко...
 В плечо французу зарыдал Анчутка.
 Кот выпростал свой коготь, как стилет,
 И сонной мордой улыбнулся слабо.
 Кроссмен вскочил: "Продай мне эту бабу!
 Таких уж больше нет!.." - и снял портрет.
 За хрипом: "Вешай, гад, назад картину!!"
 Все повторили прежнюю картину -
 Сюжет, и композицию, и тон:
 "Убью!" - "Пять тыщ за с бабой и с усатым!"
 "Эх, попадись ты мне в пятидесятом!.."
 Спасибо, снова галл изъял патрон:
 "Месье Анчуткин! Будьте милосердны!
 Вот у меня есть тема для беседы:
 Вы близко знали Сталина, так вот -
 Чем развлекался он в часы досуга?"
 "Он петь велел, когда случалась скука".
 "Что петь?" --"А то, что создал мой народ!
 А ну-ка, композитор, марш к роялю!
 Верни патрон, француз, и я схуярю.
 Вот так. Его задача быть в стволе",
 И тут Анчутка с помощью двух ложек
 И клавиш спел, что пел, стреляя в кошек,
 В Кремле на майские и в ноябре:
 "Артышта уня лай уй лям!
 Артышта уня лай уй лям!.."
 Из мига в миг перетекала песня,
 Дика, горька, свободна и прелестна,
 Как на изломе осени тайга!
 Кроссмен расцвел: "Куплю! Продай! Для даты!
 Встрочу в финал а ля пейзан-кантаты
 Для фестиваля на ВДНХ!" -
 "Народ не продают с его богатством!" -
 Отрезал дед, разливши со злорадством
 Последний остававшийся коньяк, -
 "Эх, был бы ЧЕЛОВЕК - споём и спляшем!" -
 И вмазал композитору с куражем:
 "Любовь не ****ство - забирай за так!"
 А хитрован-француз, нащупав жилу,
 Опять: "А кроме власти - чем же жил он?"
 "Ходил в парную, - дед хмелел, - и пир
 Любил собрать: ночь-заполночь - не важно...
 И... кое-что ещё... Аж вспомнить страшно..."
 Кроссмен с французом: "Что еще?" - "А тир!"
 Тут из часов родились звоны-зовы -
 Тяжелые! "Как - тир? Какой?" - "Особый..." -
 Портрету подмигнул старик хитро:
 "Когда мне первый раз товарищ Сталин
 Коньяк поставил и мишень поставил -
 Я ахнул: это ж всё Политбюро!
 "Товарищ Сталин, как-то мне неловко..."
 "А для чего тебе дана винтовка?
 Чтобы разить без промаха врагов!
 Ты тьму врагов убил - а нету света!
 Когда-нибудь поймет Страна Советов,
 Что нет врагов страшнее дураков!
 Народ живёт безропотно и стойко,
 Но зреет коренная перестройка!
 Вот я умру - и этот круг тихонь
 Народ на суд поставит за бездарность!
 Да я и сам за ними не останусь
 Тем, кем сейчас кажусь тебе... Огонь!!"
 Винтовка эта - зверь: сверхскорострельна,
 А глаз - атас, коньяк и чача - сдельно,
 Число насквозь пробитых лбов росло,
 Уже через неделю - по Совмину!
 Конечно, фотки. Ставит мне Марину -
 Прошил. И тут патрона занесло...
 Мишень меняет - мне как ток в колени:
 Смотрю в прицел - в глаза мне смотрит Ленин!
 "Ильич! Прости!" - кричу и - брык с копыт!
 Очнулся {в рот мне чачу ливанули) -
 У Ленина во лбу дыра от пули.
 А Сталин хмур, сопит: "Смотри - убит!"
 Тут сам Анчутка помрачнел заметно:
 Пустил туда, видать, где сверхсекретно,
 О чем гневливо грохнули часы -
 И, как прибоем, галла и кроссмена
 Снесло, что смыло - лишь осталась пена,
 Шипя: "Пять тыщ за бабу и усы!"
 Он от дверей дошаркал до Марины,
 Встал на колени около картины,
 Стоящей близ винтовки у стены,
 И, ждавшего его котяру гладя,
 Другой рукой, в себя куда-то глядя,
 Водил по сомкнутым губам жены:
 "Артышта уня лай уй лям!..
 Артышта уня лай уй лям!"
 Потом он расстегнул, дрожа, ширинку,
 Приставил член к холсту: "Соси, Маринка!
 Соси, сексотка! Губы открывай!" -
 И член заскреб, шурша, по корке краски,
 И засиял краплак от этой ласки
 У дамы на щеках: "Соси, давай!"
 Затем, хихикнув с ноткою задора,
 Он взял винтовку, мягкий лязг затвора
 Напряг мне уши и сдавил гортань,
 Я видел как в кота уперлось дуло,
 Но тут кота как будто ветром сдуло,
 И ствол в портрет уперся: "Кончу, дрянь!"
 Я сунул пальцы в уши под роялем,
 Но ствол в другой портрет уперся - Сталин!
 "Нет, не она, а ты всему виной!
 Тебя навылет выебу, усатый!" -
 Срывался старый голос хрипловатый,
 Взведен последней еблей и войной:
 "Ты думаешь - не выстрелю?! Не смею?!"
 Я, наблюдая эту ахинею,
 Как лист дрожал, а втайне чуть не ржал.
 Но смех пропал, а дрожь свела ознобом,
 Когда старик, покрыв портреты ебом,
 Ствол сунул в рот и меж зубов зажал.
 Был тапок сброшен. И в носке из шерсти
 Ступня добралась до курка в отверстьи
 Его щитка. Я мертвым стал, как лед.
 Ударил гром - но как-то скупо, кратко...
 Ожив, я из квартиры без оглядки
 Бегом и лётом в лестничный пролёт,
 Ботинки - в Яузу: "Ищите, гады!" -
 И в мастерскую Конышевой Натты,
 Что от "Иллюзиона" в двух шагах,
 Белее снега и немой от бега,
 И не напоминавший человека,
 Я запорхнул на крыльях и в носках.
 У Натты, как всегда, фанаты с чаем:
 Там всяк необычаен, чрезвычаен -
 Не до расспросов. Я не скрыл нужды,
 И Натта раскрутила: "Для Алёши,
 Большого барда!" Мне нашли галоши
 Какого-то кубиста из Инты.
 Я месяц куковал на этой хазе.
 У Наттки взяли холст, и в этом разе
 Она решила сделать дринк и жор.
 Пока варила ягоды к крюшону,
 Меня послали в "шоп" к "Иллюзиону":
 "Возьми какой колбаски". - "Хорошо".
 Есть день зимы, когда запахнет влагой,
 Еще далёкой, но уже не слабой,
 И плоть с душой задышат, обнявшись,
 Блажным попутным ветром или встречным,
 И ум, став здравым (если был увечным),
 Смекнет вдруг: "Неплохая штука - жизнь!"
 И улыбаясь этому пресладко,
 Я вдруг услышал в "шопе" у прилавка
 Тисками сжавший сердце разговор:
 "Вы что, теперь их кормите за деда?"
 "Он мне помог одно закончить дело -
 Кантату. Я должник его с тех пор.
 Да мне не трудно: кошки тоже люди".
 "Тут о самоубийстве разно судят,
 Вы были в дружбе - что за прок был в том?"-
 "Он застрелился - БЫ! Француз не промах:
 Он из патрона тайно выбил порох,
 Так что боёк взорвал один пистон!"
 "Но что ж тогда причиной смерти было?!"
 "А страсть к котам его и погубила:
 Он - в обморок, а звездолобый кот
 Глаза сожрал и выдрал нос и брови,
 И дед скончался от потери крови".
 "А кот?!" - "Ну... Кто ж его теперь найдёт..."
 И мне тогда не до колбаски стало,
 И возвращаться к Натте не пристало:
 Ведь знал я - мастерская не отель,
 И нервный взрослый пишущий - не Муза,
 А пишущему нервному обуза,
 И, значит, пробил срок мотать оттель -
 Провидел я, и дальние куранты
 Отметили явленье доминанты
 В моем познавшем истину мозгу.
 Я повторил знакомый путь январский,
 Но вылез на седьмом и съел колбаски,
 И не в последний раз, сказать могу:
 До майских ливней, меряных в галошах,
 Я жил между насосов среди кошек,
 И уж не кот с налобною звездой
 Был победителем кошачьей массы
 В соревнованьях за кусманец мяса,
 А я! "А год шел семьдесят шестой..." -
 Так я закончил у "Иллюзиона"
 Свое сопровожденье моциона,
 Единственного нашего вдвоем.
 "Ты описать не пробовал?" - "Без мазы, -
 Как рвотное, влекут мои рассказы
 И с неких пор гниют во мне самом.
 Какая-то в судьбе моей проказа,
 И все от одного ее показа
 Отводят взгляд и прячут телеса.
 Будь проклята - и славна будь, житуха,
 Родивши сына без отца и духа!
 ...Любимая, не отводи глаза!!"
 Ты помахала мне у остановки,
 И мягко лязгнув, как затвор винтовки,
 Сомкнулась дверь - и разделились мы
 В таком часу, когда в зенит столицы
 Летят и клин разучивают птицы,
 Заслышав первый вздох и крик зимы.
 
 25 июля - 5 августа 1989 е,
 Москва - Серебряный бор