Про колбасу

Лев Николаевич Толстой объелся как-то колбасой.
С безумной силой крокодила ему живот, как есть скрутило.
Он, бедный, с ним и так и сяк, и даже терся об косяк,
Потом прикладывал примочки, пытался есть с деревьев почки,
Отвары разные пивал, не помогало – погибал.
Так где-то с месяц он страдал, в подушку выл, потом рыдал.
Перепугал он всех врачей своею тусклостью очей.
Ну, как тут взор не затуманить, а что же вы хотели вдруг,
Когда болит и там и тут?
Болезнь такая живота не фигли-мигли растуда!
И вот пока живот болит повествованье в даль бежит.
Его в больницу положили, кишки, как водится, промыли,
Врачи оставили укол, и завязался разговор.
Толстой, вздыхая, рассказал врачам, как он босой гулял.
Он рассказал им про друзей и про злосчастный сельдерей,
И даже вспомнил про панаму и недописанную драму,
Потом сказал, как на духу, как ел он эту колбасу.
Врачи сказали: «Полно врать, вам надо, батенька в кровать».
Толстой бессильно возмутился: «Что значит врат?!» и тут забылся.
Застыл в кровати словно кол, ведь он не знал, что за укол
Врачи ему в зады всадили, снотворное то было или
Его хотели отравить, нас достояния лишить.
Но жидкость в шприце оказалась успокоительной травой,
А мне с начала показалось, что там слабительный раствор,
Что подло плавает по венам, ползя к кишечнику, как вор.
Но опасения напрасны, Толстой почувствовал прекрасно
Себя с тех пор, как побывал в больнице. Больше он не спал.
Он с новой жаждой сел за стол и стал работать словно вол.

Лев Николаевич Толстой с тех пор с проклятой колбасой
Был осторожен, как никогда, хотел он сохранить года.
Лев знал - так делать, не годиться, он понимал, что пригодиться
В тревожный час подобно клей для светлой родины своей.
С тех пор Толстой живет в умах, в не перечитанных томах.
Все знают точно, Лев Толстой был гений, классик, но простой.