Про панаму

Лев Николаевич Толстой любил детей и был простой.
Он не стеснялся в выраженьях, что выражал в стихотвореньях.
Однажды он услышал сказку про девочку, про Синеглазку.
И Лев решил на почве сказки детям в стихах писать указки.
Он записал, переиначил и рукопись в столе заначил.
Историю не упрекнуть в изъянах, но лишь спустя сто лет в Полянах
Толстовцы оттискали сказку, чтоб детям возвернуть указку.
А я за это отступленье покорнейше прошу прощенья.
Но только чувствую нутром, что мой рассказ пойдет о том,
Как нужен головной убор, когда для творчества простор.

Поскольку Лев Толстой был граф, он часто думал о правах
О праве пользоваться снегом, о праве насыщенья хлебом,
И о родительских правах, что выражалось лишь в словах.
А что казалось слов тогда, Толстой был просто голова.
Его за это уважали, всегда плохим в пример вставляли.
И вот однажды спозаранку Лев Николаевич Толстой,
Одев рубаху на изнанку, решил идти гулять босой.
Он снял сначала лапотки, за ними теплые носки,
Надев на голову панаму, он в думки впал: «А как же драму,
Что я недавно начинал? Ведь я ж ни строчки не писал.
А за спиной Россия ждет, она без драмы пропадет!»
Так размышляя по чуть-чуть, Толстой неспешно двинул в путь.
Но он мужик был не дурак, и он тогда размыслил так:
«Что все заботы мне про драму через проклятую панаму».
Лев Николаевич Толстой был жутко умный, но простой.
Вопрос решил он моментально, возможно и оригинально,
Однако, и фундаментально.
В то время бегал в пастухах мальчишка с трубкою в уса.
Толстой его к себе позвал, без лишних слов панаму дал.
Пастух совсем не удивился, надел панаму, поклонился,
Проделал модный реверанс и удаляясь, спел романс.
Потом пастух встал вровень с веком, он стал огромным человеком,
После того, как в дневнике, он драму написал «На дне».