Садоо

Была успокоительная ночь вдвоем. Мы сидели на веранде за чайным столиком. В воздухе остановилось движение. Мягкая теплота дальневосточной ночи и блеск звезд с шумом моря подарены нам навсегда.

Море не видно из-за стены, увитой кишмишем. Но оно ощутимо, как присутствие тигрицы, заблудившейся в то лето в пригороде Владивостока и выглядывающей из-за зарослей леса.

Мы оба знаем, что среди тишины зреет продолжение нашей церемонии. После теплой мглы ночного пространства будет душная комнатка на чердаке, старый диван.

Мы ждем и думаем о близости, как заключенный о свободе. Но если я спрошу, что ты чувствуешь, ты вряд ли сможешь определить словами. А я не сумею описать волнение и нервное возбуждение.

Твои глаза томятся, я думаю о топленом молоке. Пахнет открытой духовкой, в которой мама готовила домашний сыр. Я сглатываю слюну, вспоминая, как снимали с сестрой корочку с рыхлой массы. Я обожгла пальцы, и они имели вкус сыворотки.

Ты подаешь мне пиалу со вспененным чаем и говоришь «садоо». Киваю головой, не сводя взгляда с болотных глаз. Мы смотрим в глаза друг другу. Это очень долгое мгновение бесстыдства, начала и конца.

Ты снимаешь носки, я успеваю сделать три с половиной глотка.

О чем можно говорить во время священнодействия? В такую ночь, когда Брахма спускается на землю?

Я вспоминаю из учебника: «ва – кей – сей – джаки». Пусть под этим небом тебе откликнется гармония, а помыслы очистятся и ты проникнешься уважением даже к врагам своим!

Ты дотрагиваешься пальцем до моих губ, призывая к безмолвию.

Мы долго сидим друг перед другом на коленях. По-видимому, мы уже в какой-то комнате. Да, я вижу низкую дверь, мелькают тени от светильника. Мы глядим на него, огонь помогает сконцентрироваться.

Я не знаю, о чем думаешь ты. Но мы смотрим в одну точку, и мгновение кажется вечным.

Мы и не предполагали, что комната очищала нас. Я принимала чашу из твоих рук, получая твое тепло. На твоем языке еще долго оставался привкус чая.

Мы легли успокоенные, и не было места третьему.

Все случилось так естественно в ту ночь, как продолжение ритуала. И было много мгновений, которые выстроились в цепочку, разорвавшуюся под утро. Утро пришло трезвым, а голова приятно опустела.

С тех пор я улыбаюсь, рассматривая изображение куртизанки, солгавшей Бодхидхарме о луне, снеге, цветах, любви и вине. Мне кажется, я познала другой секрет соблазнения с помощью чайной церемонии. Хотя допускаю мысль, что он распространяется только на мужчин с болотными глазами.

У меня хранится привезенная из Японии подставка для туши. Я умею ею пользоваться: перед рисованием нужно пятнадцать минут водить дощечкой по мокрой основе, размывая краску. Нельзя торопиться, ведь только в успокоенном сердце зажигается огонь.

Вдыхаю аромат сосны и держу на весу тяжелую подставку, размывая тушь. Однообразные движения руки напоминают колебания Японского моря. Почти успокаиваюсь, но в страхе замирает сердце. Море, как зверь, ползет на меня, отступает, прячется. У него сверкающие в темноте глаза. И я шепчу: «Не смотри! Уйди...».