Первый День...

Это был первый день партизанской судьбы:
Выходили враги из гранёной избы
От таких вот огней Посейдон посидел
И зациклились гидроцефалы.

А он верил: она на границе миров,
А он видел её в окнах глупых домов,
Если сам не дойдёт, то никто и не спасёт,
Разве только удар милосердия…

А он думал, что сны это тени её,
Он помнил навеки все песни её,
И спешил, как умел, вдоль колец и планет,
Что бы вновь оказаться с ней рядом.

И она тоже шла по горам – по долам,
Но споткнулась в сажу, а сажа была
Так бела, что снега устыдилися ли,
 Иль от крови – да всё ж покраснели.

И они окружали, вязали её,
И они разрушали надежды её,
И их потные руки хватали, трясясь,
Её тихое, нежное сердце.

Это был первый день партизанской судьбы,
Выходили враги из гранитной избы,
От подобных огней Одиссей посидел,
И решил уже не возвращаться.

Наконец, он дошёл,
Наконец, он нашёл,
«Что за дом? И по что на дороге?»
он поставил на кон непришедшие дни,
Не считая, что это так много…

И блуждающим взглядом обшарив их сны,
На глазок рассудивши их силу,
Он завыл на луну, и рискнул попросить:
Дескать «Может», да «Вы не могли бы?»

А они в ответ, мол, погоди-ка, милок,
Мы не поняли – может, ты скажешь:
Если здесь кроме нас и тебя – никого,
На кого ты тогда, падла, лаешь?

Но любая разведка с отчёта веков
Неизбежно кончается боем.
Только оком за око, лишь кровью за кровь
И любовь обретается болью.

И он понял, и принял подобный подход,
И ударил (уж как умел) первым.
Но им было смешно: их бездарный четверг
Завершается только по средам.

И тогда он в запале запал запалил,
И пока тот дымил, про себя говорил:
«Если вам и ЛЮБОВЬ – просто чресл каприз,
То горите: светлей и теплее!»

В этой сказке случился хороший конец:
И такое бывает порою.
Если даже он умер – то, видно, воскрес,
Что и будет считаться итогом.

И в чертогах весны их усталые сны замерзали:
Там всё же прохладно.
Это был первый день партизанской судьбы.
Потому что других не бывает.