Цирк! цирк! цирк!

 Два пепельных канатоходца дергали за волоски свою смерть, когда престарелая дама, измазавшись ванильным мороженым, полуобморочно закатила выцветшие контейнеры зрачков и плюхнулась в студень неуемного хохота, разбрызгивая петушиные потроха истеричных раскатов по всему девятому ряду. Клоуны за кулисой переглянулись и подбросили улитку раздумий под самый купол. Корни седых волос госпожи Неудачи лопнули в один миг, и цирк перевернулся вверх дном, как солдатская кружка с красным компотом, пятная гущей оваций трапеции и прожектора. Фокусник засовывал в цилиндр уши кролика с тягостной поспешностью, потому что в затылок ему дышал рыжий дрессировщик, оставляя на фраке веснушки и перхоть. Тонкие, как эскиз, призраки наездниц шелестели накидками неминуемого несчастья.
«Боже, как много денег!» - сказал директор, пересчитывая в закрытой кассе пахнущие бульоном барыши. Миг падения беззвучно ревел бездонным ужасом ровно столько, сколько ему полагалось. Дирижер взмахнул палочкой, дрессировщик - жилетом, фокусник - кроликом, директор - банкнотой, наездницы - копытами, клоуны - друг другом, публика - билетами, и на арене возник жонглер, который, поймав крохотных канатоходцев, и на долю секунды задержав в своих горячих пальцах, чтобы проверить, - живы ли? - подбросив их снова вверх, в манную кашу света и трепета. Итак повторялось семь раз.