Миримири

Все зависит от людей. Все. В первого, не согласного с этим, я кину камень. В последующих солидарных с ним – тоже. Нет, я не говорю, что все в нашей власти, поймите, это совершенно разные вещи.
Осень. Сыро. Идет дождь. А люди бегут – все без исключения, и счастливые обладатели зонтов, и из менее прозорливые собратья. Это борьба за выживание, потому что никто не останавливается, если толкнет другого, а толкаются очень сильно, пихают во все стороны, больно бьют авоськами, сумками, пакетами – так что некогда оживленные улицы превращаются в человеческое месиво, в кашку-малашку, в нечто совершенно неудобоваримое. И я, я бегу тоже, и тоже толкаюсь, злюсь, ругаюсь – я не задумываюсь о том, что мной сейчас управляют звериные инстинкты, а если бы все принялись грызть друг другу глотки – я делала бы тоже, что и все. И вдруг я сталкиваюсь с девушкой примерно моего возраста. Я чуть не падаю в лужу, она чуть не попадает под машину. Мы судорожно хватаемся друг за друга, чтобы вернуть равновесие, а потом там же, прямо посреди дороги, в толпе, под дождем – смеемся. Оглушительно громко, звонко, заразительно, как будто мы самые близкие на свете люди и встретились после долгой разлуки. После этого я сворачиваю направо и иду до дома дворами – это для того, чтобы ни на кого больше не злиться.
А однажды я сажусь на землю и плачу. Не знаю, от чего – может, у меня случилось страшное горе, или я вспомнила что-то очень печальное, а может, плачу просто так, от бессилия, от скуки, от голода. Не важно. Важно то, что меня не оставляют одну. Какая-то женщина сорока лет тихо спрашивает:
-Можно тебе помочь?
-Отстаньте! - почти кричу я.
Но она садится рядом, в пыль, в грязь, прижимает меня к себе, и молча гладит мне волосы.
-И это тоже пройдет, - твердит она. - И это тоже пройдет. И это тоже пройдет.
Женщина пахнет детским питанием, кошками, застиранным бельем. Мне хорошо рядом с ней...
В 16 лет я услышала о цунами в Таиланде, и о том, что много людей едут туда добровольцами, чтобы привести зону бедствия в порядок, чтобы оказать помощь пострадавшим. По телевизору показывали разрушенные дома, маленьких заплаканных детей, прибрежные полосы, затянутые сетью мусора. Я спросила у мамы, что можно сделать, чтобы им помочь. Я спросила, можем ли мы послать им денег или даже поехать туда. Она сказала, чтобы я шла учить алгебру, потому что скоро экзамены, и мне в первую очередь надо думать об этом, а не о всяких глупостях.
А когда мне было семь, и мы гостили у родственников на море, я видела как сумасшедшая соседка била забредших к ней во двор слепых щенков палкой. Они извивались и скулили, и я очень хотела их спасти, но мне велели не лезть в не свои дела. И я почему-то послушалась...

-Разве ты не хочешь добиться успеха в жизни? - вопрошает меня Алина, вроде как друг семьи. Сама она успешная и богатая, уверенная в себе и во всех своих словах.
Я молчу.
-Я не понимаю, что тебе нужно? Почему ты не хочешь выучиться на прибыльную специальность? Ты все время прыгаешь с места на место, и когда-нибудь допрыгаешься.
Я молчу.
Она еще что-то говорит, говорит, она так увлечена своими собственными словами, длинными и красивыми предложениями, что совсем не замечает моего отсутствующего вида. А когда я действительно ухожу, она не замечает и этого.
За гаражами меня ждет Влада. Она всегда ждет меня там, потому что за ними почти не дует ветер, и можно спокойно курить. Влада курит много, безостановочно, во всяком случае при мне. Она курит так много, что запах дыма никогда не выветривается из ее волос. Влада, пожалуй, единственный человек, кому этот запах идет. Еще она единственная из знакомых мне персонажей обладает наглым, вредным, противным характером, и при этом не раздражает меня. Может быть, это потому, что она красива. Может быть, потому, что от нее исходит невероятная энергия, энергия созидания и разрушения, сродни силам Кали. А может, и потому, что я не люблю ходить по утрам одна, а она – единственный человек, по утрам меня ждущий.
-Я его бросила, - говорит она мне, и выпускает изо рта тугие колечки дыма. Если я когда-нибудь и начну курить, то только ради таких вот колечек.
-Это здорово, - говорю я ей. - Он тебе совсем не подходил.
-Я уже встречаюсь с другим, - продолжает она.
-Ооо! Он наверное, красивый и славный?
-Нет. Он омерзителен.
-Но...
-Он чертовски богат, - заявляет она, и смотрит на меня, как бы предупреждая, что не хочет слышать моего мнения, потому что уже его знает.
Я молчу, потому что помимо того, что я хочу сказать, сказать мне нечего.

Когда я была ребенком, я всем рассказывала, что у меня будет лошадь и пять собак, а еще я буду много путешествовать, и работать астрономом. Одна подруга в ответ на это хвасталась, что станет великим ученым, и изобретет машину времени. А вторая, что удачно выйдет замуж. Я ее ненавидела. Я не хотела ее слушать. Мне хотелось ударить ее чем-нибудь тяжелым, рюкзаком, например, но рядом сидели наши мамаши, и пристально наблюдали за игравшими детьми.
-Мы тоже в детстве думали, что у нас все будет, как захотим, - между делом говорила одна.
-Да-да, - поддакивали остальные. - Но мир совсем не такой.
Их я тоже ненавидела.

Я звоню Владе, и кричу в трубку:
-Представляешь, в Индии начался сезон дождей! Представляешь, много-много дней и ночей там будет идти дождь. Деревья окажутся затопленными, вода смоет землю с их корней, а лианы будут касаться кончиками поверхности воды. Птицы собьются в стаи, а сверху будет лить дождь и стекать с длинных клювов и ярких перьев. Поедем, Влад? Мы будем жить в лодке, а с наступлением темноты зажигать фонарики.
-Милая, не сходи с ума, - весело говорит она мне.- Я очень ценю твою детскую непосредственность, но это слишком.
Я отсоединяюсь, не попрощавшись.
На столе лежит чистый лист ватмана. Я рисую на нем кораблики и детей с парящими в небе воздушными змеями.