Горячка в рифму

В руке зажать исступлённо грифель -
Жизни живой минута краденая,
Ночи и ночи ради неё
Разобьются на боли каменном рифе,
Останется только солома
От чучела улыбки дешёвого,
И придется солому нового дня дожевывать,
Зная, что он от начала сломан;
Теперь всё равно - без наркоза режьте!
Пусть я заблужусь в этой бездонной чаще,
Где нет смысла в боли кричащей -
Не услышат. Уже ничто не будет, как прежде.
И всё же до сих пор даже стыд
Не может бросить в лапы
Эскулапа
Забывания. Так на "вы" переходят с "ты".
Да и какой в этом толк,
Если жизни один в сторону шаг
Ставит уверенно шах
Всему, перечёркивая даже гордости долг?
Можно выбрать лозунг,
И с размаху отчаянью дать по роже,
И память пустить на розжиг
Ненависти, но вместо ненависти будут слёзы.
Через боль мою переправляясь вброд,
Подступает ко мне вечера терпкая хвоя,
И я клянчу и вою,
Но она ничего у меня с плеч не берёт;
И не сделает легче больного вдохновения ломка,
Когда рифма хотя уже не дышит, а гонит
В безумье агоний,
Чтобы боль в стихи закомкать;
И хочется только, снов не видя, спать.
Покоя вор же
В это время крадёт часы, всё твёрже
Поворачивая стрелки вспять;
И я скребусь под всеми дверьми, как последняя шавка;
Прежде чем открывать - узнали бы!
Пустословье - плохое алиби,
Я теперь вижу насквозь его остов шаткий.
И потому, когда боль украсив смирения бахромой,
В трубке замолкнет любимый голос,
Станет в комнате, как и прежде, голо,
Только вечер в углу ссутулившийся, хромой.
Я теперь стою у этой боли истока.
Я себе - калека,
Я же себе - и лекарь,
Упрямый, сильный, жестокий.
Потому и пишу этот стих вперемежку с болью,
Чтобы он, надев набекрень свой бред,
Как художник - берет,
Меня голову заставил поднять из подполья.