Да выстоим, любовью...

 

* * *


Один Господь единый – за дитя!
Но все шакалы, все гиены – против.
А тысячи – закона дышло в рот им! –
молчат, зобы и лбы перекрестя.

А тысячи служивых гнутся, льнут
и к злу,и к рабству - к выморочной почве,
шумами в сердце, коликою в почке
сполна вознагражденные за труд…

Один Господь усталый – за тебя.
Но челюсти, но плечи, локти – против.
Плодами полон райский город Пловдив,
а на твоем дворе, червей долбя,

по яблони снует чистильщик-дятел.
Чем птицы всех расцветок хороши –
на взмахе крыл реальностью души!
Ну, вот и улыбнись, пока не спятил…

Вот и дыши – не для себя уже –
и втрое больше вытерпи, чем можно.
Дай руку мне, дитя! – Во дни безбожны
да выстоим , любовью, на меже…




* * *


Мне не прийти к тому, о чем радел, -
ни в многокнижье, ни в четверостишье.
Предел – внутри самих вещей. Предел –
неразличим. На пса похожий нищий

приплюснут так же, как волчара-царь
с кровавыми химерами в надбровье.
И я - всего лишь певчий, пономарь,
поведенный на невозможном слове.

Когда бы не врожденный к речи слух,
я вряд ли жил бы, абсолютный неслух.
И кто ж опять пешком, на верных двух,
идет, храня семь вер – в губах и чреслах?

По грудь в грязи навязанных примет,
просохну и судьбу благодарю я
за луч в бойнице казематных лет,
за птиц, будивших поутру не всуе…

Шукай, глупец, магический кристалл,
ищи-свищи средь сущностей облезлых!
Но чу! Родимый голос вновь достал:
«Ох, чадушко! Ну, до чего же неслух…»