Шиповник, сто сердец дарящий...

Партенитская бухта


Праздник – пузырчатая изабелла.
Август – таврическое божеле.
К Спасу медовому бражка поспела
и усмехается навеселе.
Полночь вздымает Галактики дуги.
Звёздного купола арочный взмах
выгнут, как смуглое тело подруги
в опийных, где-то на юге, полях.

Воздух пропитан вином и виною,
лёгок крепчайший настой тишины.
Чёрною и самоцветной волною
в бухту спешат первобытнные сны.
О, Партенит, совершенство узора!
Спит Аю-Даг, захмелевший старлей.
Падает роза на лапу дозора –
жёлтый болид белладонных полей…




* * *



Сентябрь припасает варенье,
кизил багрянеет в тазах.
И горлица стихотворенья
в безоблачных неба глазах
белеет – на взмахе – знакомо
и снова влетает под кров.
Субботнею млеет истомой
теплынь нищеанских дворов.

Курлычет контральто романса
в открытое настежь окно.
А солнечный гривенник шанса
звенит о дворовое дно –
«Верни пятаки побирушке,
себе и вражине прости –
охотничью блажь, погремушки
и перья синичьи в горсти!»

Пройдя сентября середину,
главы не сберёг Иоанн.
Но золото, синь, паутину
ещё не завесил туман.
Пируют на лавке ханыги.
А помнишь! - И ты приносил
на пир свой то строчку из книги,
то каплю бальзама из Риги,
то красный, султанский, кизил…






* * *


ПахнУло льдом. В поникших листьях –
плодов казнимых голоса.
Хозяйка, кадки вымыв чисто,
крошит капусты телеса.
Небес аляповато-сладко
остекленела бюрюза.
В медовом падалиц остатке –
заледеневшая оса…






* * *

 

В душе светло и одиноко,
как ясной осенью в лесу.
И всё своё с собой несу -
уже без лишнего упрёка.
Над поредевшей голой чащей
спокоен край небес и пуст.
И в алых каплях - колкий куст,
шиповник, сто сердец дарящий...




* * *


Не я пишу стихи – они меня читают.
Прочтут июльский миг и долгий зимний год,
где до асфальта снег вовек не долетает,
где быстрый след звезды – всегда лишь недолёт.
Не я найду слова, но девушка в трамвае
с глазами из иной, евангельской, судьбы.
И светятся они, от света изнывая,
от искупившей всё пронзительной божбы.

А я – всего лишь слух и взор гружёных женщин,
закутанных старух, распахнутых мужчин.
Мне хватит звука-двух, мне нужно даже меньше
от бубна их надежд, от флейты их кручин.
Не я найду слова, но старец-Калиостро
с авоською в руке,с извёсткой на плече.
Его лукавый взор скользнёт за угол остро,
за тысячу вперёд протянутых ночей.

А клики ребятни в дыму листвы осенней!
Кирпичные дворы, где правит листопад…
Их ритмам искони не нужно напряженья –
сремительно точны их строфы наугад!
Не я - виновник рифм. Откуда эта детскость
пришла бы мне на ум и нА сердце легла,
когда б в любом зрачке не колдовала меткость,
когда б из полной тьмы планета не всплыла!