Расскажу ребёнку

Ури Цви Гринберг

1930 год

Маленький израильтянин. На несчастной Родине. Под вечер.
Примостился на моих коленях. Расскажу тебе я о герое,
Добром избавителе, который приходил, его же - не узнали.
Взрослым не поведаю ту сказку, взрослые устроены иначе:
Слышат они, видят по-другому и ушли в заботы с головою,
Их душа, как глиняный светильник, закоптилась так, что не отмоешь.
Не найдётся чистых двух слезинок, что росой в твоих глазах сверкают.
Взрослых, как тебя, не поцелуешь в лоб во время грустного рассказа.

Долго не шёл к нам Спаситель.
Над бездной кровавой кружился орлом.
Слышал я шум его крыльев и ночью, и днём.
Вот он до Яффы добрался в обличье людском -
Нищим с котомкой, но воином и мудрецом.
Я распознал его в роще и встретил на пашне,
Видел: в каменоломне он глыбы тяжёлые тащит.

Он был так близко, - я слышал:
Будто вино из кувшина,
Кровь бежит по сосудам.
С цоканьем горных оленей
Поступь его сливалась.
Лишь до святыни - до Храма –
Дойти ему оставалось.
Но окружили торговцы
В самом преддверии Храма…

Свет, словно львиная грива,
Голову обрамляет,
Держит ключи он от Храма.
Спасителю так подобает.
На площадную ругань
Древний язык разменяли
Уличные менялы.
Слышал, они сказали:

Ты ошибаешься, путник! К нам приходили и прежде
Те, что мечтали о царстве, тешились глупой надеждой.
Мы чудакам отвечали: городу нужно богатство,
Новые лавки, постройки, а не корона и царство.
Правят пусть нами британцы, арабы владеют горою, -
Мы проживём и под ними. Так что оставь нас в покое!

И от насмешек жестоких скорчился он, как от боли.
Я же за сердце схватился, словно меня закололи.
Если б ножом поразили, он над толпой бы промчался,
Но, уязвлённый насмешкой, непониманием, - сдался.

Слышу я голос надсадный:
Где же те поколения,
Что призывали на царство?
Среди увечных и нищих
В Риме под аркою Тита
Я их призывы услышал.
Нет уже тех поколений!
Горе тебе, Отчизна!
Тебя мы не сохранили.
С двух сторон Иордана
Расправишь ли свои крылья?

Пошёл он своей дорогой.
Куда – я так и не знаю.
Средь виноградников волком,
Может, он завывает.
Путником ли одиноким
В крепости скрылся Масада.
Там он, нагой, в пещере
Сидит, скрываясь от взглядов.
Жар его обжигает,
На ранах пируют мухи.
Ночь лишь повелевает
Ветрам, веющим с моря,
Раны его успокоить.

Может, теперь он во мне:
Львом между рёбер лютует.
Только об этом – ни слова.
Плотью его кормлю я,
Кровью, вина что красней.

На струнах души исполняю
Псалмы и молитвы предков.
В час, когда месяц выходит,
Песню свою напеваю:

Так Ирушалаим твой прекрасен,
Как во время царствия Давида.
Поколенья, кутаясь в талиты,
Ждут тебя веками, о, Спаситель…

И меня пронизывает холод.
И глаза горят, а сердце плачет…

Ну а, может, он орлом поднялся
И над Храмом кружит и стенает.
Вижу над собой его круженье,
Слышу: в синем небе птица плачет.
И сказал себе: коль птица плачет,
Не конец ли это всем надеждам?
Может, это избавленье наше,
Покружившись птицей, улетело…

А орёл вновь к морю путь свой держит.
Может, в город Тита возвратился
И теперь средь нищих незаметен.
Переждёт там два тысячелетья.
Два тысячелетия кровавых.
Два тысячелетия… Кто знает?...