Легенды бисерной полночи

Легенды бисерной полночи
I.
 
Влюблённая в Сатану Среди чёрных цветов под угасшей луной
, Среди траурных мыслей и снов Засияет нездешней немой белизной Образ той, что во власти оков.
 В шуме жёлтой листвы, в сером отблеске вод, Среди пения птиц в тишине Слышен голос, что грустную песню поёт, Голос той, что сгорела в огне.
 Каждый год, в новолунье, меж древних руин Её видят бредущей одну. И, крестясь, взгляд отводит простой селянин, Ведь она влюблена в Сатану.

II
Дикий мед.

Под луной в позабытых прозрачных лесах,
Там где ветер в деревьях ревет,
Девы с бисером синим в густых волосах
Собирали из сот дикий мед.

И лилась неспеша, словно чистый ручей,
Песня дев о бессмертии гор
И в росистом сверканьи янтарных ночей
Превращалась в искусный узор.

И сплетались изгибы белеющих рук
С липким током медовых струй
В золотистые волны, в трепещущий круг,
В ароматный ночной поцелуй.

Пряный яд, оседавший на алых устах,
Истекающий солнечный лед…
Девы с бисером синим в густых волосах
Собирали из сот дикий мед.
III.
Последний воин Земли.

Он сел на песок и, зачерпнув ладонью его искристые зерна, посмотрел на луну. Волны в белых кружевах пены подкрадывались к его ногам и, обняв на мгновенье, снова и снова исчезали в сумрачной дали ночного моря, Джинсы на нем промокли и прилипли к икрам, голые ступни посинели от холода, но он не замечал этого, весь отдавшись зыбкой магии полной луны. Его окоченевшие пальцы с силой сжимали мокрый песок, а губы беззвучно шептали какие-то слова. Он ждал Ее.
 Шло время и приближалась буря. Уже белый лик луны стал расплывчатым, а затем и полностью исчез в черных ночных тучах. Поднялся ветер, и серо-желтые вихри песка небольшими воронками закружились по прибрежной земле. Волны моря, доселе спокойные и ласковые, теперь сердито ворчали и вместе с тревожным криком испуганных чаек сливались в гулкую песню нарастающей бури. А вскоре серебристо-черное с синими переливами море превратилось в жестокую неистовую стихию, в порыве бесконечной ярости с силой ударяющую волны друг об друга, вздымая грязно-белые буруны и словно грозя ими хмурым неприветливым небесам. Юный воин, видя растущую неукротимую силу бури, поднялся с песка и отошел в сторону к большому камню, обросшему грязным мхом, и стал внимательно вглядываться в бушующие воды морские своими зелеными, горящими лихорадочным огнем глазами. Буря усиливалась, ветер с ненавистью трепал на нем старую майку и его длинные темно-русые волосы, покрытые золотистыми песчинками. Воин ждал…С тоской и надеждой глядел он на великую мятущуюся стихию, его древнюю мать и возлюбленную, и ждал Ее. И вот, когда буря достигла апогея, когда волны хлестали берег белыми кнутами пены, а море, сотрясаясь в бесчисленных судорогах, возносило свои воды к небесам, среди этого хаоса брызг и соленых слез появилась она, юная дева в сияющих серебряных доспехах, в белом крылатом шлеме на темных волосах и, ласково улыбаясь, протянула ему тонкую руку, а в ее слишком светлых, молочного цвета глазах читался призыв. И воин, радостно вскрикнув, побежал ей навстречу и со счастливым смехом кинулся в волны неистового моря, и громоздкие водные зыби накрыли его и погрузили уставшее тело в лоно материнской стихии.
 Буря стала стихать, теряя свою священную силу, из-за черных нависающих туч робко выглянула луна краешком своего белого лика, а море, еще ропща и негодуя, стало успокаиваться и вскоре снова ласково и нежно целовало край берега своими волнами в белых кружевах пены. Лишь откуда-то издалека доносилось пение чистого женского голоса и на небе одна звезда сияла ярким огненно-красным светом…
 Так последний воин Земли уснул в холодных объятьях северного моря.

IV.
Спящий Бальдр.

По отлогому, поросшему чахлой травой берегу спускалась Царевна. Цепляясь за тонкие ветви нависшей над водой ивы, она остановилась у кромки воды.
Уже много дней Царевна страдала. Томительная тягостная мысль преследовала деву, лишая ее сна и окутывая тьмой робкую душу. Царевна долго искала исцеления и наконец нашла его здесь.
Поднялся ветер и огненно-красный, расшитый бисером сарафан затрепетал на ней, словно языки пламени. Объятая странной бархатящейся по телу истомой, дева присела на берег, облокотившись об ствол дерева. Ее узкие черные глаза устало глядели вдаль, тяжелый венец сдавливал голову, изжелта-серые рога по его краям спускались к резко очерченным скулам, темно-синий обруч, усыпанный изумрудами и смарагдами, впивался в бледный нежный лоб, а тяжелые темные косы, как тихие верные стражницы-змеи, обвивали грудь Царевны, словно защищая ее от невидимых цепей Рока.
-Немного посижу и в путь…-прошептала она, и на ее спекшихся пухлых губах появилась улыбка.
-Вещее озеро, озеро древнее, тайны скрываешь ты, тайны заветные. Воды глубокие, воды могучие жизнь дали озеру, вечному, славному. Вспоены кровью корни ветвистые, выросло дерево-сила великая. Выросло, вширь могуче раскинулось, стало темницей Чуду Пресветлому…
Резко встав, Царевна преобразилась. Устремив вперед хищный взгляд пожелтевших глаз, искривив губы, она по-кошачьи гибко спрыгнула в воду и, тяжело дыша, поплыла к Нему.

Над мутными, пропитанными тиной и ряской водами озера, среди плавающих скользких водорослей и медвяных кувшинок, высится дерево. Его черный ствол искривлен и покрыт бурыми наростами, длинные ветви, словно костлявые руки старух, черпают воду и, переплетаясь друг с другом, образуют осененную увядшей листвой клетку.
В ней спит узник. Его светло-зеленые глаза заволокла пелена сна, худые руки бессильно вытянуты, а длинные вьющиеся волосы, словно поток расплавленных жемчужин, просачиваются сквозь темные прутья клетки и золотисто-белыми прядями сияют в слабых рассветных лучах солнца.
Он спит, но иногда его веки вздрагивают, и губы тревожно шепчут чье-то имя. Он ждет и боится: воды неспокойны, редкие волны ударяются об ствол и чье-то напряженное дыхание, чье-то клокочущее сердце приближают неизбежное-пробуждение…




V.
Снежная нимфа.

 Глухой вязкий мрак зимней ночи окутывал белые вихри метели, что в неистовстве кружились по пустынному полю. То был их дикий танец, танец ледяной смерти, обрученной с суровым северным ветром. Ни люди, ни звери, ни даже духи земли не смели нарушить их единение, их тягостно-однообразной воющей песни. Только мрак, только скованное морозами поле и только безразличные черные небеса следили за этой безумной пляской, где страсть была холодна и бела.
 Но вот чей-то едва слышный рыдающий голос зашептал слова молитвы. Голосок был тоненький и нежный, как серебристый ручеек, и принадлежал юной Эльзе, что шла сквозь непроницаемую тьму ночи и, прикрыв лицо капюшоном, пыталась поплотнее укутаться в развивающийся шерстяной плащ, сквозь который виднелся переливчатый атлас подвенечного платья. Снежные вихри вздымали платье, и белая ткань струилась по ветру, сливаясь с мраморным настилом поля. Задыхаясь, девушка окоченевшими пальцами пыталась запахнуть полы плаща, но замерзшие руки не подчинялись ей, и неожиданно сильный порыв ветра сорвал с нее плащ, что тут же исчез в черном лоне нависавшего мрака.
 Вскрикнув, Эльза рухнула на снег. Она попыталась встать, но силы оставляли ее. Немеющие обнаженные руки девушки яростно секла метель, а грудь, затянутая тугим корсетом, стала матово-белой от запорошившего ее снега. Стеная, Эльза в бессилии упала на спину. Ее черные волосы выбились из-под венка и темным ореолом окутали бледное испуганное лицо, на котором застыли блестящие льдинки слез.
 Глубоко вздохнув, девушка погрузилась в мир грез. Исчезли безлюдное поле, снежная мгла и рыдающий вой вьюги. Перед ней сияла празднично убранная церковь, яркая позолота подсвечников, красное дерево ровных рядов скамеек, на которых сидели улыбающиеся люди. Она видела важную, облаченную в длинную рясу фигуру священника, кроткий лик Пресвятой Девы и чувствовала всю глубину своего несчастья. Идя меж довольных гостей с благоговейными взглядами, Эльза ощущала, что каждый шаг приближает ее к бездне, к страшной нескончаемой пытке, окутанной сияющим флером приличия и выгоды, к пытке, воплотившейся в немолодом полном господине, глядевшим на нее вожделеющим взглядом хищника. Девушка в нерешительности остановилась. Заметив это, немолодой господин нахмурился, взгляд его из вожделеющего стал угрожающим, а отец Эльзы, ведший ее к аналою, с мольбой прошептал: «Пойдем, милая, пойдем!»
 И тут, под влиянием неземной, неизвестной ей силы, исполненная страха, негодования и обиды, Эльза вырвалась из мягко сжимавших рук отца и побежала к выходу, где в неизведанной смертными тоске изнывала метель. Выбежав на улицу, Эльза бросилась в этот бушующий белоснежно-черный океан, и ей казалось, что пронзительный вой ветра приветствует ее, навывая имя девушки и лаская своими порывами…
 Неожиданно яркий свет заставил Эльзу открыть глаза. Немного приподнявшись, она увидела, что лежит посреди залитого утренним солнцем поля, радужно сверкавшего снегом. Девушка попыталась улыбнуться, но мороз навеки сковал ее черты, превратив лицо в фарфоровую маску, а веселые серые глаза в бесстрастно-белые, на которых темнели лишь маленькие точки зрачков. Ее тело покрыл тонкий слой льда, отчего оно казалось полупрозрачным, платье, запорошенное снегом, серебрилось на солнце, а на черных прядях волос лежала тонкая пелена инея.
 Хрустя застывшими складками атласа, Эльза встала на ноги и огляделась. Мир казался ей новым, а мороз больше не причинял вреда. Напротив, редкие порывы ветра нежно касались кожи девушки, а унылый снежный простор навевал покой и умиротворение.
 Эльза шагнула вперед и, оставляя после себя инистое искристое облако, пошла по направлению к лесу.