стансы

изучая анатомию кисти руки,
замечаешь, что костей в ней много больше,
чем казалось. Линии и узелки;
где-то толще, где-то тоньще.

и если не впадать в анализ
и не копаться ручкой в нежных трупах,
обнаруживаешь: не за тем гонялись
и открываешь словарь на слове "тупо".

в трамвае горит билет,
в угловой квартире, вжавшийся в угол,
сидит еще недавно трезвый, не так давно поэт
и ничего не пишет. пошел на убыль.

комната пуста и тоскливо светла,
на бетоне пола пакет с тяжелым вином,
за которым наблюдаешь со стола,
думая: сейчас выпить или потом...

или может пойти в кино?
и выразить апплодисментами презренье.
в кино отсутствует как предмет окно,
и темнота рождает ощущение движенья.

так легче думать, и потом:
абсурдность не нуждается в опоре.
какой-то человек, какой-то где-то дом,
возможно у самого синего моря.

а я его не видел никогда,
зато могу прикрыться безразличьем;
подумаешь, течет себе соленая вода
и растекается. ну что же, пусть. виват. отлично.

я розенкранц и гильденстерн (мертвы),
и оба мы в том месте акта и абсурда,
когда становится понятен наш размер,
а также кто мы: нетто или брутто.

читаю о великих и стихи
без комплекса плебея. это славно.
я очищал всю ночь фасоль от шелухи --
аллегорически -- и матерился явно.

куда же все это (к чертям) идет?
спрошу у линий лобачевского, кто знает...
троллейбус без водителя в депо идет,
рабочие мой столик разбирают.
на дрова, на дрова, на дрова.