Сиг - рыба благородная

Захотелось мне и моим друзьям рыбы к ноябрьским праздникам, быстро нашли машину Газ-53 в соседнем с Иркутском совхозе, для поездки на Байкал. Дома всегда хочется побывать, родных увидать, друзей. Сделали мы все необходимые дела в Хужире, и собрались в обратный путь. Подъехали на машине к паромной переправе. В те времена там стояло несколько маленьких домиков, в которых с мая, с открытия навигации и почти до самого Нового года жили экипажи двух небольших паромов, обслуживающих паромную переправу, длиной около трёх километров. Это южная окраина острова Ольхон, место безлюдное, а когда то там кипела жизнь и стояла деревня. Стало уже смеркаться. Паромщики, все мужики местные, которых знал с детства, поэтому с переправой проблем не было, своих перевозили в любое время суток. Мы уж было, собрались заезжать на паром, как вижу, к машине идёт мой товарищ детства Гена Кичигин. Подъезжая, я заметил, что недалеко от пирса на якоре стоит катер нашего рыбзавода «Победа», а Геннадий на нём ходил механиком. Поздоровались мы с ним, поболтали о том, о сём, Гена мне и говорит: «Чего ты торопишься уехать. Я на катере остался один, вся команда в Хужире. Оставайся, когда стемнеет, пойдём на катере и заметаем сети на сига. Сига что ли не хочешь к празднику, сам знаешь, сиг – рыба благородная». Меня долго уговаривать не надо, люблю море, да и старинному товарищу рад, давно не виделись. Тем более, что на этом катере в 1960 году, мой отец ходил старшим помощником капитана, у отца Геннадия, Николая Кичигина. Спросил своего водителя, он тоже согласился остаться на ночь. Отогнали машину в сторону и перебрались на катер. Пока прогрели дизель, стемнело, пора в море выходить. Конец октября, ночи тёмные, холодные, в воротах (проливе) льдины болтаются, но самое время для ловли сига. Геннадий, стоя у штурвала, уверенно выводит катер из бухточки в пролив. Из машинного отделения, через открытую дверь, в рубку идёт тепло, слышно шум дизеля. Хоть я много раз ходил в море, а ночью, поздней осенью, впервые. Болтаю с другом, а мой водитель, парень молодой, притих в углу тёмной рубки и напряжённо слушает, как шуршит лёд за бортом. Ощущение жутковатое. На воде расстояние скрадывается, а ночью тем более, кажется, что скалистый берег нависает над тобой. Дошли до места, Геннадий убавляет обороты дизеля до малого, убирает леер, и мы начинаем метать сети в образовавшийся между льдинами проход. Сиговые сети отличаются от омулёвых очень крупной ячеёй, чтоб не ловить мелочь. Закончили работу, заходим в рубку, там темно и тепло. Смотрю, мой друг что – то закопошился в темноте, усаживается на стоящий в углу рубки высокий табурет и затихает. Я спрашиваю: «Гена! Ты чего»? Он молчит. Я опять с вопросом. Тишина. Тормошу его, он молчит. Я заматерился, катер идёт малым ходом в ночь, что делать? Встряхнул друга раз, другой. Тогда он соизволил ответить: «Меня нет, веди сам» и опять тишина. Водила мой в ужасе молчит, впервые на воде. Высказал я, что думаю по этому поводу, но делать нечего, скалы рядом и берусь за штурвал. Катер это не бот и размерами, и мощностью машины. Попробовал, слушается руля, добавил обороты, потом ещё и стал менять курс на обратный. Увидев, по курсу, огни маяка справа на материковом берегу, почувствовал себя уверенней, да и глаза уже приноровились к расстояниям на воде. Темень по обеим сторонам катера, хоть глаз выколи, но через некоторое время открылась бухточка слева, где стоят паромы, с огнями на мачтах и столб на пирсе с прожектором. Облегчённо вздохнув, стал менять курс к берегу, убавил обороты. А друг молчит, глаза закрыты. Подхожу к пирсу на малых оборотах, отработал задний ход, катер уже идёт еле –еле. Выскакиваю на палубу, накидываю швартов на кнехт и слышу – дизель, взревев напоследок, замолкает. Я бегом в рубку, а там мой друг закрывает дверь в машинное отделение и без всяких объяснений говорит: «Ну, всё! Укладываемся спать». Спустились в кубрик, там пять спальных мест для команды и одно место отгорожено для капитана. Устроились, я внизу, мой водитель, напротив, на верхней подвесной койке, затихли и уснули. Вдруг среди ночи, услышав какой - то грохот и шум, просыпаюсь и включаю свет. Посреди каюты стоит Геннадий и дико озирается по сторонам. С верхней койки выглядывает мой водитель и испуганно говорит: «Сергей! Он с меня носок стягивал». Вот ещё напасть. Я к Гене: «Что случилось»? А он, продолжая озираться по сторонам, спрашивает: «А где эти»? Я ему: «Кто эти»? Он отвечает: «Да эти, пионеры. Заи … ли, бегают тут, спать не дают». Водитель сверху: «Сергей! У него ещё какие – то ножи, вилки». На полу кубрика валяются пустые бутылки из-под водки и вина, а на капитанской койке, где спал Геннадий, куча столовых ножей, ложек и вилок с камбуза. Спрашиваю: «Зачем тебе они под подушкой»? «Да эти пионеры утащат». Понял я, что с моим другом творится, что – то непонятное и стал ему подыгрывать: «Гена, да пионеры уже убежали, я сам видел, а ножи и вилки я покараулю. Ты спи спокойно». Он успокаивается. Я забираю всё это железо себе под подушку, выключаю свет, и мы опять засыпаем. В шесть утра слышу его бодрый голос: «Подъём, подъём! Пора». Нормально выглядит и опять никаких объяснений. Прогрели дизель, и отошли от пирса, направляясь в пролив. Гена стоит на штурвале. Ночью подморозило, и лёд схватился, катер идёт, ломая лёд. Во многих местах видно лежащих на льду нерп, которые подняв голову, надменно взирают своими, выпуклыми, глазами на приближающийся катер. Те, которые оказываются в опасной близости к катеру, оттолкнувшись ластами и хвостом от льдины, ныряют в стылую байкальскую воду. Довольно быстро нашли маячковые наплава и, зацепив багром погон, стали выбирать сети. Попало с десяток крупных, блестящих чешуёй, красавцев сигов. Наши ночные приключения стоили этой добычи. Когда вернулись к пирсу, паромщики пригласили завтракать, а потом нас перевезут. Сели к столу и пока не было Геннадия, я рассказал мужикам ночные приключения. Старший на пароме, Володя Власов, мужик уже в возрасте, говорит нам: «А чего вы с ним попёрлись в море. Он две недели был в запое и у него «белая горячка», могли бы снами сходить». Спрашиваю мужиков: «Так почему же вы не предупредили»? Те, смеясь, отвечают: «Да мы были уверены, что ты знаешь об этом, дружбан то твой». Всё хорошо, что хорошо кончается! Какими бы они не были мои друзья, всё равно остаётся к ним тёплое чувство за наше общее, послевоенное детство.
Сергей Кретов
Потсдам, 9 августа 2007 года