Воспоминания

ВОСПОМИНАНИЯ

 РАМОНЬ

Река Воронеж и затон,
А на высоком берегу
Был сад и деда с бабкой дом.
Их в памяти я берегу.
 
Рамонь. Имение принцессы,
Её дворец и замок принца,
Парк на холмах. Зарос он лесом.
Конюшни, мостик, грот, больница.

Построила принцесса школу.
И в аромате липовых аллей
Перед войной, в той жизни невесёлой
Отец и мать учили в ней детей.

Своих детей же было трое,
А первенец в честь деда Александр.
С Калерией не встретилась, с сестрою,
Всего лишь месяц жизни ей был дан.

"Какой хорошенький куклёнок,
С большими ярко-синими глазами".
Одна из медсестёр - девчонок-
В сороковом году сказала маме.

Четыре месяца мне было,
И грянула великая война.
Отец на фронте. Мать растила
Двух малышей почти одна.

Эвакуировались дважды:
Мазейка, Киров... А потом
 О тех годах мне мама скажет,
Что это был "великий стон".

Три километра через Волгу
Несла меня мать на руках.
По льду и снегу путь был долгим.
Но брат шёл на своих ногах.

В земле родимой чернозёмной
Шли жесточайшие бои.
Воронеж пал. Немцы за Доном.
В Рамонь фашисты не вошли.

Когда пришло освобожденье,
Воронеж стёрт с лица земли.
Дворец же принца провиденье
Или судьба нам сберегли.

Студенты стали там учиться,
А мой отец преподавать.
Но снова страшною десницей
Схватила жизнь отца и мать.

Нашли подростки мину где - то,
Сказали брату её взять.
Он самый младший, шестилетка,
Но должен мину он взорвать.

" Вы - трусы!" Мина зашипела,
Её ударил он о камень.
Студентка папина успела
К нему. Он тяжело был ранен.

Прошла войну студентка медсестрою,
С ней рядом были смерть и раненые лица.
Мальчишку, истекающего кровью,
Схватила на руки, бежала с ним в больницу.

А от постели сына сутки
Ни на минуту мама не могла уйти.
И за ночь поседели кудри,
А было ей чуть больше тридцати.
 
О, детства босоногого Рамонь!
Песчаный холм казался нам горою.
Букет самсончиков, лиловой травы "сонь".
И вётлы над Воронежем рекою.
Под ними заросли кувшинок, белых лилий,
Мужской и женский островок.
За земляникой в буерак ходили,
А за орехами - за старицей в лесок.
До посиненья мы купались в детстве,
И на гору, в песок, чтобы согреться.
Учились плавать, начиная лет с пяти,
И наволочкою хлопнув по воде,
Пытались мы проплыть, по дну не проползти.
Кругов в то время не было нигде.
Мальчишки на затоне же ныряли,
Из нор руками раков доставали.
Сидела в лодке, сжавшись я от страха:
Ползли ко мне чудовища с клешнями.
Мальчишки, вынырнув, бросали их с размаха,
Казались сказочными мне богатырями.
Когда дожди сады уже умыли,
На вишнях проступал порою клей.
Мы поровну всегда его делили,
И ничего на свете не было вкусней.
Кипела летом жизнь на островках,
Играли в карты там, купались, загорали.
Когда ж тебя подкинут на руках,
В бездонный омут с головой ныряли.
Из белых лилий и нимфей
Себе мы делали красивейшие бусы,
Хотелось, чтоб они были длинней,
Пиявок не страшны были укусы.
Один запрет там соблюдался свято:
На женский островок вход запрещён ребятам.
И нарушителей там не было закона:
Встречались лишь в воде наяды и тритоны.
 
Босоногое детство! Не метафора это:
От зари до зари бегали босиком
В зной, в жару, а в дождливое лето
Ноги нам до колен покрывал чернозём.
Ну и что? Раз всегда рядом лужа!
В ней поплещешься – чистые ноги опять.
Вечерами, конечно же, нам было хуже:
Заставляли мочалкою грязь оттирать.
По дороге на речку грязи было немного,
Зарастали за лето тропинки травой.
Трактора развозили же грязь по дорогам -
Росли замки из грязи над колеёй.
А когда подсыхали у замков все стены,
Было колко ступать, не земля, а гранит…
Сейчас всюду асфальт, в городке перемены.
Но Рамонскую грязь память с детства хранит.
 
О, Рамонь босоного детства!
Не вернуться в неё нам опять.
Но осталась частица в ней сердца
И друзья, чтобы их вспоминать.
Нет давно той далёкой Рамони,
Ни родных островков, ни горы...
А в душе что-то жалобно стонет...
Нет счастливее детства поры.
Как дороги воспоминанья
И впечатленья детских лет!
Когда идёшь к заветной грани,
Вокруг друзей уж многих нет.
 

***
Вернулась я в две тысячи пятом
В благословенную Рамонь.
Такой эпитет дал когда-то
Ей мой отец. В душе огонь,
И в сердце трепет, встречи жду.
Какой, Рамонь, тебя найду?
Асфальт. Травинки нет зелёной,
Лишь высится бурьян повсюду…
А пыли на асфальте тонны!
И мусора от стройки груды.
На месте почты, где работал
Мой дед, воздвигнут ныне храм.
И сахарного нет завода.
На площади - универсам.
Дома, один другого выше,
Архитектуры непонятной.
И синяя с зелёной рядом крыши!
С лазурью неба спорят эти пятна.
Барак напротив зданий этих.
Ну, почему он не снесён?
Живут там люди, растут дети
С далёких, царских тех времён.
Под гнётом лет барак склонился,
Окном почти земли касаясь.
В конюшню Интернет внедрился
И процветает он. На зависть
Стоящей рядом водокачке,
Что каждый день теряет кирпичи.
Она как будто горько плачет.
И слёз её текут ручьи.
 На прежнем месте школы нет,
Дубы погибли вековые,
Лишь в памяти остался след,
Учили там детей мои родные.
Дворец покрашен, он в лесах,
И нет к нему прохода.
И осенью в слезах
Как будто бы природа.
Рамонь! Не город, не деревня,
Не знаю, как тебя назвать.
Твой архитектор ещё дремлет,
Ему принцессу не догнать.
Лишь замки новые стоят
В саду, что был принцессы садом.
На их дворец не бросишь взгляд:
За неприступной он оградой.
Боятся очень нувориши
Чужих «быков», своих « братишек».
 Сентябрь 2005 г.

***

Я читаю письма отца.
С сорок пятого и до конца,
До последнего дня его жизни
Своему он отцу писал.
Быт в них послевоенной отчизны
И работы кипящий накал,
Жизнь страны в эти трудные годы,
О семье и родных в них забота,

«Сын здоров. Но уж очень худой
Просит сын, чтоб купил я футбол.
Он один у меня, покупаю.
И огромный для дочери мяч.
Дочь одна у меня. Я не знаю,
Как в войну она выжила. Грач!
Первый грач! Я на Лиговке видел.
Значит в городе снова весна.
Как давно тебя, папа не видел,
Очень жаль нам, что мама больна.
Умер Сталин. Какая утрата!
Все студенты рыдали навзрыд.
Посмотреть Ленинград вам всем надо.
Здесь история вслух говорит.
Ленинград с каждым годом всё краше,
Сколько бед принесла нам война.
Пасху празднуют в городе нашем.
Мы горюем, что мама больна.
Я устал, очень много работы,
Порыбачить бы вместе с тобой.
Скоро лето, наступит свобода.
Может, с нами поедешь в Рамонь?
Ты не только отец, ты всегда был мне другом.
От тебя нет, и не было тайн.
Мы с тобой, не горюй, ты нам всем очень нужен.
Приезжай в Ленинград, приезжай.
Коль решишься, черкни. За тобой я приеду
Обстановка другая на пользу пойдет».
О работе своей мой отец писал деду.
Его письма – о жизни отчёт.
«В Ленинград депутат Ворошилов приехал,
Жаль, на встречу я с ним не попал.
Можешь, папа, поздравить с успехом:
Я экстерном экзамены сдал.
Тему кафедра мне утвердила,
Я заполнил уж восемь анкет.
Лишь бы только хватило мне силы.
Нашим всем передай мой привет.
В Ленинграде муку завезли в магазины,
Завтра будут её продавать.
Жена в очередь встанет и с дочкой, и с сыном.
Новый год с пирогами мы будем встречать.
Мы с тобой, не горюй, ты нам всем очень нужен.
О Димитрии ты бы, отец, написал.
Орден Красной звезды им, конечно, заслужен.
Он из нашей семьи, боевой комиссар.
Извини, что молчал. Мне главу разругали,
Надо было обдумать мне всё одному.
К лету тему закончить успею едва ли.
Но раз взялся за гуж, то и быть посему.
Поздравляй! Наконец, состоялась защита.
Праху мамы поклон от меня передай.
Мы все любим её, и ничто не забыто.
Чёрных мыслей, отец, только не допускай.
Я во время войны под Терновкой зимою
Жил в землянке, болел и рвало каждый день.
Но о смерти не думал. И выжил. С тобою
Все родные. Гони от себя грусти тень.
Сын студент, поступил, в институт он зачислен.
В санаторий путёвку мне дали нежданно.
Много так перемен, идей новых и мыслей.
В Кисловодске покой, тишина постоянно,
Утопает он в зелени, как до войны.
Только вот загорать мне врачи запретили.
На обратном пути к Вам заеду, родным.
Как давно с тобой рыбу, отец, не удили.
Почему ты молчишь, не напишешь ни строчки?
Подтвердили врачи мне диагноз – инфаркт.
Я в Рамонь не поеду. Отправлю лишь дочку.
Может быть, Вы зайдёте на Жданова в ВАК?
В экономике новые веянья ныне.
Как в их свете оценивать будут мой труд?
Вспоминаю Долгушу, и юность. Родные!
Вот нырнуть бы туда, хоть на пару минут».

Обрываются письма отца вот на этом.
Не сбылась и последняя папы мечта.
А в день веры, надежды, любви после лета
Потерял дед мой сына, мы с братом отца.
Юность в расцвете. Мне только шестнадцать.
Мама осталась вдовой в сорок лет.
Боль нестерпимая с ним расставаться.
Но с судьбой не поспоришь, увы! Нет и нет.
Это было давно. Пролетело полвека.
Письма к деду отца мне сестра привезла.
Снова жизнь дорогого нам всем человека
Предо мной в этих письмах прошла.
Дед же отца пережил лет на двадцать.
Свято он письма хранил сыновей.
Не могу я от писем отца оторваться,
Будто в детство вернулась. И стало светлей.
 Август 2005 г.
.


***
По цветущим липовым аллеям
Мама первенца носила погулять,
Чтобы липы, сон ему навея,
Убаюкали его и дали ей поспать.

Но луна взошедшая висела
На высоких липовых ветвях.
И казалось, что она хотела
Полежать у мамы на руках,

Спрячется она вдруг за стволами,
Выглянет с другой же стороны,
Нежно улыбнётся юной маме…
Мирный вечер. Ещё не было войны.

Этот круглый, ярко- желтый мячик
Захотел мальчонка в руки взять.
«Дай!» - ребёнок закатился в плаче,
«С мячиком хочу я поиграть».

Ну, а маме, что ей было делать?
Не достать проказницу- луну.
Колыбельную ему она запела,
«Дай!» мальчишки нарушало тишину.

Когда время близилось к рассвету,
Спряталась за облаком луна.
Самолётов гул раздался где – то.
Этой ночью началась война.

Мальчик вырос, но луна осталась
Для него мечтою с детских лет
Помнил, как в ветвях она качалась,
Посылая нежный, лунный свет.

И с тех пор космические дали
Вглубь вселенной мальчика влекли.
Луноходы по луне шагали,
И ракеты отрывались от земли.

Позже на луну смотрел он часто,
Липовых аллей он видел стать,
Думая о том, какое счастье,
Что когда-то с ним гуляла мать.
 3.05.06


Крошечный кусочек шоколада…
Вкус его запомнился навек.
Четверо детей сидели рядом
В год войны, в двадцатый грозный век.

Бабушка руками обнимала
Годовалых, маленьких внучат.
Лишь корова жалобно мычала,
Поворачивая голову назад.

А с телегой рядом шли две мамы:
Акушерка и учительница. Сёстры.
Вели лошадь по просёлку прямо.
А Воронежа пылал за ними остов.

Им навстречу мотоцикл с коляской
Появился и притормозил.
Офицер с солдатом, оба в касках,
Донесение в штаб фронта отвозил.

Но в телеге беженцев заметив,
Бабку, малых четверых ребят,
О своих подумал, видно, детях
Офицер, и о родных солдат.

Может, и они брели однажды
Тяжкими дорогами войны,
Умирали от бомбёжек, жажды,
Одного желая – тишины.

И большую плитку шоколада
Офицер в телегу бросил нам.
Прошептала мама: « Нет, не надо,
Он в бою нужнее будет Вам».

Офицер тех слов уже не слышал,
Мотоцикл летел к передовой.
Победителем народ великий вышел
Из войны жестокой, мировой.

Мы росли. Рассказывала мама
Нам о плитке шоколада, и не раз…
И катились две слезы упрямо
Из небесно-синих её глаз.
 9.05.06

***
 
Мама, дом…Была война.
За окном глухая ночь.
Я не сплю. И у окна
На руках у мамы дочь.
Сказки все уж рассказала,
На руках меня качала.
Но не спит никак ребёнок,
Глазки смотрят в темноту.
Кто там, маленький волчонок,
Иль чудовище в саду?
Слово странное «Рюряка»
Девочка произнесла,
Словно выплыло из мрака,
Из оконного стекла.
Что «рюряка» означало,
Объяснить я не могу.
Первый раз я «эР» сказала
После слов: «па», «ма», «агу».
Старшая сестра и брат
Букву «эР» не говорят.
Позже «Ар-рей» зову Алю,
И на ТО-рр-ика рычу.
А вернуться в эти дали
До сих пор очень хочу,
Вдруг появится «рюряка»,
И узнаю, кто же он,
Выплыл кто тогда из мрака,
Не пустив в наш домик сон.

Есть глагол «рюить» у Даля.
Означает он рычать.
Но откуда «рю» в начале
Жизни я могла узнать?
 ***
 
КУКЛА

 В этот сентябрьский день 1944 года все были в приподнятом, радостном настроении. Мы жили тогда в эвакуации в глухой деревушке Мазейка Липецкой области, куда не заглянула война. Жили в школе, где работала мама, а до призыва в армию в 42-ом году директором туда был переведён отец. Ликовала не только наша семья, но и вся школа, и деревня. Из действующей армии вернулся израненным, больным, но живым мой отец: близилась победа, и он был признан негодным для прохождения дальнейшей службы. Все радовались. И только я стояла в сторонке, молча, обиженная, с надутыми губами, очень грустная.
- Таня! Папа приехал! – радостно сказала мне сторожиха, жившая, как и мы, в школе.
- Нет, дядя, - не согласилась я с ней.
- Таня, ты посмотри, вспомни, это же твой папа.
- Нет, дядя, - упрямо повторила я. - Папа приедет и привезёт мне куклу. А дядя не привёз. Да, обида была нешуточная. В письмах с фронта отец каждый раз писал, что когда кончится война, он вернётся и привезёт брату машинку, а мне красивую, большую куклу. Он выполнил обещание только наполовину: где-то ему удалось купить машинку для брата, а вот с куклой не получилось. Но откуда же было знать девочке трёх с половиной лет от роду, что шла война настоящая, жестокая, не кукольная. И радость от встречи с отцом сменила детская обида.
 Но отец выполнил своё обещание. И через пару лет, когда мы уже вернулись домой, привёз мне из Москвы долгожданную куклу. У неё была розовая гуттаперчевая голова с большими васильковыми глазами из-под длинных ресниц, розовые руки и ноги, а вот тельце было мягким на ощупь. Мы с бабушкой сразу сшили ей много новых платьев и шапочек. Какое это было счастье! Первая в жизни кукла, да ещё такая большая и красивая!
 Но, дети войны, играть с ней мы не умели. Да вокруг и были одни мальчишки: старший брат с ватагой его друзей и двоюродный брат - мой ровесник. Мы играли в войну, я была санитаркой, лечили раненых в госпиталях… И однажды эти противные мальчишки придумали, что кукла ранена в живот, и нужна операция, чтобы спасти ей жизнь. Кто-то взял нож и распорол моей первой кукле животик. Оттуда посыпались опилки. И от её мягкого тельца осталась только разрезанная тряпочка, из которой безжизненно свисали гуттаперчевые ручки и ножки. Я заплакала. Разочарование мальчишек было полным, такого никто не ожидал. Почему-то куклу не починили, и её короткая жизнь бесславно закончилась где-то в чулане за большим бабушкиным сундуком.