Комсомольское ретро

А в прошлом — не всё было пошлым, ребята!
Хорошего мало? Как нынче, увы...
Но я не хотел бы вернуться обратно.
Вы — молоды. Следовательно — правы.

КОРОЛЕВА ШТУКАТУРКИ

 Тане Осиповой,
 победительнице конкурса «Королева Штукатурки-1979»

Девятиэтажек строй
в небо впился горделиво.
К твоим стенам, Стрежевой,
прикасалась королева!

Как движения легки
Танечкиной тёрочки —
продолжением руки
вальс ведёт по стеночке.

И, безвестный мушкетёр,
к ней на шаткие подмостки
я затаскивал раствор,
как алмазные подвески.

Шил из марли стройотряд
горностаевую шубку
Тане — лучшей из девчат,
Королеве Штукатурки.

Был роскошен вечер тот,
помню и теперь его:
пир (перловка и компот),
танцы до полпервого!..

А потом спала Танюшка,
и рука её во сне
всё возила по подушке,
будто тёркой по стене.


ПЕРЕПРАВА

Каплями исклёван снег под кедром.
В чутком ожидании природа.
С самым первым проблеском восхода
Вах дохнул тревожным, тёплым ветром.

Лёд стонал предсмертно и надсадно,
но ещё держалась переправа.
Мчались КрАЗы с левого на правый —
налегке. И грузно шли обратно.

И на снег левобережный чистый,
где подъём от переправы крут,
сыпался не просто золотистый —
золотой
правобережный грунт.

Золотой! — и приседают КрАЗы,
бережно взбираясь на подъём.
Золотой! — ведь Вах взорвётся сразу,
и останутся на правом, том

берегу, в карьере, трудно вскрытом,
метры тех дорог, которых нет.
Кровь земли — недобытая нефть —
пульсом бьёт в виски, диктуя ритмы.

Трудный день, обычный день на Вахе.
Ритм работы выверен и строг.
Написал не я — писали вахты,
мне диктуя ритмы этих строк.


* * *

Человек был очень весел,
сам не зная, отчего,
вдалеке от модных песен
и от дома отчего,
от уюта и комфорта,
от забот любимых рук,
от огней аэропорта
и от судоходных рек.

Человек твердил ночами
рассудительную чушь:
мол, в глуши он не случайно,
и, мол, разве это глушь?
Всё продумал он и взвесил,
всё он сделал по уму...

Он доволен. Горд и весел.
Верьте на слово ему.


МЕСТОРОЖДЕНИЕ «ОЛЕНЬЕ»

Постой, МИ-8, не спеши, постой.
Послушаем, хоть улетать пора бы:
Оленье дышит лёгкими пластов
и матерится голосом прораба.

На день, на час, на пять минут назад
смотрю: каре балков, лежнёвки ленту
из памяти выхватывает взгляд —
чуть посторонний взгляд корреспондента.

Вот на висках Иван Иваныча,
и без того седых — пушистый иней...
Вопрос ребром: «Привет, а вам чего?» —
во взгляде оператора Ирины.

Вот экскаватор шею изогнул,
упёрся в грунт, устало пыхнул. Чинно
подфарником хозяину мигнул:
«Я покурю, а ты меня починишь...»

Оленье. Как лежнёвки поворот —
тот поворот, с которого дорога
уже ясна, уже не побороть
её щемящей, трепетной тревоги.

Пускай пока не замкнуто кольцо
моих путей — сквозь лица, годы, встречи
я пронесу Оленьего лицо —
прекрасное, земное, человечье.


ДАТСКОЕ
(Стиш, посвященный юбилейной дате — 25-летию г. Стрежевого)

Внизу Васюган выгибается круто...
Скорей, вертолёт! Мне тоскливо без друга.
Я весь — ожиданье. Лечу на свиданье.
Вот-вот я увижу знакомые зданья...

И всё-таки он возникает внезапно —
мой город-подросток, большой и нескладный.
Такой же, как я, угловатый, вихрастый,
мне машет подъёмными кранами: «Здравствуй!».
«Садись! — протянул вертолётку-ладошку. —
Смотри: за неделю я вырос немножко!..»

С тобой, Стрежевой, в нашей личной беседе
мне кажутся мелкими личные беды.
Мы дружим — и нет для унынья причины.
Не скрутят меня никакие кручины,
не свалят меня с нашей тесной дорожки
ни склизкие склоны, ни чьи-то подножки.

Такой же, как я, угловатый, вихрастый,
мой город, мой друг! С днём рождения! Здравствуй!