Эго

Как больно ныло сердце! В маленькой, тщедушной груди, казалось, сжалась в комок вселенная. Она периодически пыталась развернуться и распирала изнутри так, сто перехватывало дыхание. Что-то звенело одиноким случайно забытым колоколом в брошенном храме. Звон рождался где-то внизу груди и поднимался до самых корней волос, закладывая уши и пульсируя в них мерным набатом: «Лишь утрата, лишь утрата. Нет возврата, нет возврата.»

Что же, черт возьми, навеивало эту ужасную немощь? Ощущение, что юность уже ушла или уходит вот сейчас и её нельзя остановить никакими дверями и объятиями?

Чушь! Единственная юность, когда-либо жившая в этой груди, не могла уйти, потому что была безнога и бескрыла. И сила никогда не била в ней фонтаном, и даже не капала как незакрытый кран. Все, что могло уйти – это глупость и мишура, которой она одаривала все помыслы и поступки. Стоило ли сожалеть об этом? Мишура не делала шаги легче, а мечты поэтичнее. Она только блестела и шуршала.

Увы! Именно этот вульгарный блеск и привлекал так много чужого внимания. Конечно, такое внимание лишь тешило самолюбие и совсем не грело душу. Но много ли найдется на земле глаз, способных вглядеться в глубины чужой души? Велика ли вероятность, что жизнь пересечётся когда-нибудь с таким взором? И где гарантия, что он остановится, чтобы утолить эту боль, ибо найдёт именно то, что так пристально пытался разглядеть?

Что толку спрашивать и горевать! Все эти заманчивые прелести юности остались где-то позади как сброшенная змеиная кожа. Там же остались те, кого всё это притягивало и завораживало. Они жаждали новых встреч с молодостью, украшенной мишурой, упуская из виду, что рано или поздно и она отлетит как золотая листва с осенних деревьев.

Бог с ними со всеми! Встреча с чужой молодостью частенько окрыляет тех, уто давно расстался со своей или вовсе не успел ею насладиться. Этот дар - окрылять прохожих – остался там же, где лежали сейчас глупость и мишура. Прохожие не излечивают немощь, не утоляют печаль, они не слышат набата. Так дай им бог долететь на чужих крыльях в тёплые страны, куда не заглядывает этот леденящий душу ветер, дух вечного одиночества.

Сколько их было – беспечных душ, привлечённых блеском маленькой прозрачной хрустальной капли? Может быть много, а может быть мало. Вспоминались только поспешно отведённые взгляды, испуганные трезвым холодом граненого кристалла. Они все хотели утолить жажду. Никого не устраивало, что лёд сначала нужно растопить. А, может быть, у них просто не было настоящего огня?

Что за бесконечная схватка между сладкой мечтой растаять и вечным страхом обжечься!
Неумолимые годы. Капля теперь стала мутной, и нет в ней того света, который манит издалека. А в остальном ничего не изменилось : те же недоумённые взоры и затянувшиеся паузы после первой реплики. Что так пугает их всех? Слишком прямые грани не утратившего твёрдость кристалла? А, может быть вселенная, что разгибается иногда колючей пружиной, не только ощутима изнутри, но и видна снаружи? Кто знает… Никому не дано посмотреть на себя со стороны и увидеть весь образ в целом. Так, вырываешь иногда отдельные кусочки. Эти осколки и создали ощущение бескрылой юности…

А пташки вокруг порхают и щебечут на разные лады. Славно. Но так трепыхаться всю жизнь… Если уж летать, то на огромных крыльях – взмахнул один раз и пари в струях холодного и тёплого воздуха… Но большие крылья такая же редкость как и настоящий огонь. О них много пишут в книгах и мало знают в жизни.

Может быть так и появились монастыри? Не смиренная вера, а строптивый дух мог отгородить себя от всех стенами аскетизма. Разве служение богу – это не вечный поиск больших крыльев и настоящего огня? Но монаха, даже если он строптив духом, толкает на этот поиск бескорыстное намерение отдавать, принести своё “я” в жертву великому идеалу. А охваченное немощью сердце незнакомо с таким порывом. Оно никогда ещё никому не принадлежало. Пусть это главная ошибка, но кажется, ценность гранёного кристалла в его несгибаемом “эго”. Желанный огонь должен согреть, а заманчивые крылья должны дать надёжную опору.

Неувядающая мечта! На мгновение даже отпустило в груди, как будто стих тревожный звон набата. И чем реальнее ощущались за плечами огромные крылья, тем плотнее сворачивалась в груди необъятная вселенная. Да и острый конец её пружины оставлял не такой глубокий след на согретых огнём гранях. Даже появились неизвестно откуда и потянулись к одинокому кристаллу обеспокоенные души…

Мгновение было сказочным, но оскорбительно мимолетным. И снова сковала сердце тягучая немощь. И снова шарахнулись в стороны испуганные тени. И были среди этих теней те, кого холод гранёного кристалла обжёг так же как обжёг однажды настоящий огонь. А были и те, что испытали неприятный озноб, как будто снова набежала на них тень от огромных крыльев.

Никто не высказал своих ощущений вслух, потому, что и огонь и кристалл и крылья были какими-то отрешённо чужими и непонятными. Только резко расправилась в тщедушной груди с таким трудом сложенная вселенная. Своими толчками она пыталась свести в единую силу слабые разрозненные частицы. Но по-прежнему глухо оставалось несомненно ценное, но слишком самовлюблённое, невнимательное сердце. Ни шага на встречу яркому огню или большим крыльям. Только засочилась кровью новая рана и капли закапали в такт мерному набату: «Лишь утрата, лишь утрата. Нет возврата, нет возврата.»